Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

Русская словесность

ПОЭЗИЯ: ГОЛОВНАЯ БОЛЬ ИЛИ ДВЕРЬ В НОВЫЕ МИРЫ?

Какое отношение имеет поэзия вообще и современная поэзия в частности к православной жизни? Мне кажется, самое прямое: поэзия способна сделать душу тоньше, восприимчивей, в том числе и к миру духовному, а потому для православного человека увлечение поэзией может, по-моему, принести некую существенную пользу. Вот поэтому мы и говорим сегодня с одним из ведущих петербургских поэтов — А.Д.Ахматовым, членом правления СПб отделения Союза писателей России, руководителем крупнейшего в нашем городе литературного объединения «Молодой Петербург».

— Скажите, Алексей Дмитриевич, каково, на ваш взгляд, нынешнее состояние русской поэзии?

— Я, как мне кажется, один из первых литературных аналитиков стал вводить термин «Золотой век» по отношению к концу ХХ века. Поэтому я могу совершенно определённо сказать: на таком высоком уровне, как сейчас, поэзия не была никогда. Мне кажется, что XIX век с блистательным Пушкиным или Серебряный век с замечательным Блоком — всё это только подходы к форме, к раскрытию языка, который максимального своего расцвета достиг только в конце ХХ века.

Но теперь мы подходим к тому, что наше роскошное формальное состояние нужно наполнять содержанием. В наш адрес раздаются упрёки в мелкотемье… Интерес к литературе угасает, и в конце концов, видимо, он уступит место другим занятиям. Сегодня у нас другой коммуникативный уровень: мы можем общаться с людьми из другого полушария — и мгновенно! А Александру Сергеевичу приходилось в Болдине ждать писем друзей по две недели.

— Я не очень понимаю, почему Интернет должен отрицательно влиять на поэзию. Если я могу в любой момент пообщаться, скажем, с американцем, почему это помешает мне писать или читать стихи?

— Поэзия заканчивается там, где заканчивается некая тайна. Интернет позволяет мгновенно публиковать тексты, которые мы написали сегодня утром. Вот ты встал с кровати, записал стишок и тут же выставил его на своей страничке. Иногда это производит чудовищное впечатление: во-первых, стихи сырые, во-вторых, эта скорость… Ещё не так давно, когда выходили новые книжки таких замечательных современных поэтов, как Д.Толстоба или Левитан, я ходил неделями в Дом книги и спрашивал, не поступили ли в продажу эти книги… Неделями, месяцами иногда! А что сейчас? Я открываю блог, и вот мне весь Левитан: и то, что он написал вчера, и то, что он позавчера сфотографировал — какой гриб нашёл и какую кошку погладил… И всё заканчивается на этом: вдумчивый труд, на который нужно затрачивать колоссальное количество энергии не только пишущему, но ещё и читающему, безусловно, не пользуется популярностью. Обратите внимание, как мутирует и сам Интернет. Сначала это был живой журнал, была прекрасная возможность опубликовать статью, снабдить её фотографией там, где тебе нужно, с перечнем ссылок, с календарём, где ты мог найти любую свою публикацию, удобные для общения ветки споров… Потом это всё мутирует во Вконтакте, затем это всё мутирует в Фейсбук, у тебя возникают бесконечные ленты, где ты не можешь спуститься дальше двухлетней давности, где «рекомендуемое количество знаков». И это не предел! Возникает инстаграмм, твиттер, телеграмм-канал — там вообще писульки.

Сейчас мы прощаемся с бумажными книгами… Это революционное преобразование — переход на монитор, переход на планшет. Вот я всё собираюсь приобрести маленькую квартирку в центре, но я не знаю, куда я в ней буду девать книги! А расстаться с ними практически невозможно, потому что это собиралось всю жизнь. Поэтические сборники маленькие, но они у меня заполнили всё до потолка. А что я буду делать в однокомнатной или в квартире-студии? Когда умер Вадим Шефнер, его библиотека — с автографами Ахматовой, Тихонова и многих других — оказалась на помойке, это известный факт. Её потом вернули. Умер поэт Илья Фоняков. Все его книги с автографами Слуцкого, Самойлова стоят в кабинете на Звенигородской (помещение Союза писателей), и время от времени пожарные говорят, что книги здесь не должны находиться. Я раньше очень надеялся на библиотеки, говорил, что они наш последний форпост. Ничего подобного: проходит двадцать лет — и наши книги ждёт списание. Наши маленькие сборнички, наши кровью сделанные — всё идёт на помойку, всё под нож, всё в печку. Они списывают такие книги, что мама не горюй! Поэтому приходится констатировать, что поэзия угасает. Но я живу в этой среде, и мне остаётся просто жить и делать своё дело, а там будь что будет.

Может быть, угасает не поэзия, а те формы, в которых она существует сейчас. Безусловно, человек, пока он не превратился в некого механического муравья-потребителя, будет производить некую поэзию. Но будут ли это те же стихи, разбитые на строчки, оснащённые рифмами, строфы, столбики? — не знаю, не уверен. Я думаю, мы придём к составному жанру, который станет включать в себя некий видеоряд, музыку — и стихи. Конечно, поэзия, пока человек жив, будет востребована, но в каком виде?

— Падение интереса к поэзии связано, по-вашему, с научно-техническим прогрессом?

— Наверное, факторов очень много, мы их все и перечислить-то не сможем. Тут влияет и наше тяготение к западной цивилизации — а ведь она уже лет сто как утратила свои позиции в поэзии. Там людям гораздо важнее, куда они съездили, что они сфотографировали, что они съели… Эти инстаграммы переполнены едой, которую они едят в данный момент. Это кажется им интересней, чем стихи… Сменились приоритеты. Мозг, он тоже любит отдыхать. А поэзия — это такое сотворчество, когда читатель вынужден взять на себя часть авторской задачи, понять, что эта ритмическая сетка стиха, она взаимодействует со смыслом. Это значительно более сложно, чем просто посмотреть фотографию. Соответственно, мозг человека выбирает то, что попроще. Но всё в мире происходит волнообразно: спад — подъём. Возможно, человечеству однажды надоест то животное существование, когда он является только потребителем технических новинок.

— Если не имеешь музыкального слуха, то классическая музыка тебя только утомляет и не приносит никакого удовольствия… А для поэзии тоже нужен особый слух — поэтический?

— Желательно, чтобы такой слух был. Но, в сущности, для того чтобы постигать современную поэзию, необходимо больше читать, читать поэтов XIX века, двадцатого… Человек, мало читавший, неподготовленный не сможет отличить хороший стих от плохого.

— Вот, допустим, я никогда не интересовался поэзией и так дожил до своих лет. Могу ли я теперь вдруг проникнуться ею?

— Да конечно! Многие вещи происходят вдруг. Наш великий шахматист Чигорин начал играть в шахматы после сорока и чуть не стал чемпионом мира. Мы и в поэзии знаем такие примеры: Галина Ильюхина начала писать после сорока, и первая книжечка была весьма скромной по своим достоинствам, и вдруг это всё развилось у неё в серьёзную поэзию, не уступающую лучшим образцам. Лучше, конечно, когда это происходит на ранних этапах: больше возможностей…

— А вообще человеку нужна поэзия? Точнее: что человек получит, если он откроет для себя поэзию?

— Могу с уверенностью сказать, что он откроет для себя головную боль, множество печальных мыслей о нашем мироустройстве и вообще массу отрицательных эмоций. Горе от ума. Человек, который много думает, глубоко и тонко чувствует, страдает больше, чем тот, кого ничто не интересует, кроме собственного благосостояния. Но ведь хочется, чтобы рядом с тобой были умные люди, интересные, глубокие. А глубокий —
это обязательно страдающий. Поэзия не облегчает жизнь, она её усложняет. Но при этом она даёт совершенно удивительные наслаждения, которых питекантроп не ведал. Прежде всего — эстетические. Поэзия — это некая краткая формула, которая открывает новые пространства.

— Но вот человек сказал себе: «Всё, с нынешнего дня начинаю интересоваться поэзией!». Что бы вы ему посоветовали: с чего начать, как продолжить?..

— Я думаю, что ему надо в первую очередь читать своих современников. Работая с молодыми, я постоянно сталкиваюсь с таким явлением, как подражание XIX веку. И это происходит не потому, что человек очень любит поэтов XIX века, а потому, что он кроме этого XIX века, то есть того, что проходили по школьной программе, ничего не знает. Поэтов середины — конца ХХ века я бы порекомендовал читать просто запоем, потому что это очень интересно, это хорошая почва для вхождения в поэзию начиная с 50—60­х и вплоть до наших дней.

— Тогда, может быть, назовёте несколько поэтов, обязательных для прочтения?

— Я бы посоветовал и Маяковского, и Мандельштама, и Блока, и, конечно, военных поэтов, да и послевоенных… Межиров — это обязательно… А куда деться от Евтушенко с Вознесенским, с Ахмадулиной, с Рождественским? Я не вполне разделяю многие их идеологические позиции, но тем не менее не признавать мастерства того же Вознесенского нельзя… Несмотря на всё его позёрство, это большой мастер. Самойлов — безусловно! Арсений Тарковский — один из лучших! Заболоцкий — непременно! А куда без Ахматовой деваться? А ленинградские поэты: Геннадий Григорьев, Дмитрий Толстоба, Вадим Шефнер, Глеб Горбовский, Александр Кушнер — это же целые миры! Говоришь и думаешь, что не назвал кого-то самого главного, потому что их сотни. Никогда в жизни, ни в одной стране мира не было такого густого поэтического поколения, как наша послевоенная поэзия: всё это настолько плотно, настолько талантливо, такое огромное количество людей, которые писали на фантастически серьёзном уровне… И невозможно сказать, кто из них лучше, кто хуже… Имена волшебные. Борис Краснов, Александр Комаров… Но всё это на излёте, как мне представляется.

— А вот если бы Пушкин почитал их стихи… Как вы думаете, что он сказал бы?

— Я думаю, его очень бы порадовали поэты, пишущие в традиционной манере. Например, Вадим Шефнер. Думаю, что после стихов Шефнера у него бы закружилась голова от восторга, и он сказал бы: «Я тоже так хочу!» А авангардных поэтов — Виктора Соснору, например, — он бы с лестницы спустил! У нас же сейчас очень разнообразное поэтическое поле. В пушкинские времена поэты старались держаться в одной струе: пусть кто-то был более остроумен, кто-то более романтичен, у кого-то был более тяжёлый язык, у кого-то более лёгкий, — но в целом все шли в одном направлении… А сейчас все совершенно разные. Если мы возьмём какого-нибудь нашего авангардиста — Геннадия Айги, допустим, — и сравним, скажем, с Борисом Орловым, то увидим, что эти люди как будто на разных языках говорят. Тут нет единства, и невозможно сказать, одобрил ли бы Пушкин того или иного… Хотя новыми формами его напугать было сложно: он был готов к переменам. Он говорил, что скоро, мол, мы тоже, как французы и англичане, перестанем писать в рифму. Это XIX век, первая половина его — а ему уже казалось, что скоро прежние формы станут отжившими. И он не паниковал по этому поводу: да, будут новые формы, и слава Богу! Так что предсказать реакцию Пушкина я бы не рискнул.

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН

предыдущая    следующая