Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

АННА ПАВЛОВНА СОКОЛОВА

Анна Павловна жила в деревне Горелая Березна. Я к ней ходила за молоком, когда наша деревня опустела и коров уже никто не держал. Рассказывала о всякой старине много и охотно. Но в этот раз рассказывала вяло. Болеет, еле бродит. И вдруг оживилась:

– Хочешь, расскажу тебе про лампочку Ильича?

– Конечно, хочу!

Много я читала о таком событии, но очевидцев встречать не приходилось. Не знаю, что больше меня поразило – рассказ или сама рассказчица. Я несколько раз ходила к Анне Павловне. Снова и снова слушала рассказ, всматривалась в эту больную женщину, удивлялась ее памяти, умению воспроизводить словами, что видела, что чувствовала в то далёкое время. Есть же в человеке удивительное свойство – память чувств. Из детства, юности, молодости несет эта память чувств целые пласты жизни до самой старости, а может, и до смерти. Не могла тогда понять и осмыслить восьмилетняя девочка всего, что видела. Не записывала, не хранила специально. Но событие поразило её, и с теми же чувствами, что испытала тогда, она рассказывает мне сейчас. Рассказ её привожу дословно:

«Строили ГЭС в Починке. Постановили: кто даст лошадей, тому в первую очередь. Наша деревня семь лошадей дала – лес, камень возить. Когда построили ГЭС, в первую очередь свет дали в нашей деревне. Нам первым и подключили. Диво! У нас была лампа с круглым гасом. –  Я не прерываю Анну Павловну, но лицо моё, видимо, отразило непонимание, и она объясняет: – Хорошо светила. Такие только в трех домах были, а в остальных – семилинейные, – и продолжает дальше тем же тоном, что начинала рассказ: – Хорошая лампа, а куда там до электричества! Как засияло в окне – вся деревня сбежалась. Снегу-то, снегу нанесли сколько!  Пришел и сосед наш Иван Степанович. Самый старый в деревне. Ему уже много за восемьдесят было. С дубиночкой шел. – Переполненная воспоминанием, Анна Павловна встала, приподняла голову и сосредоточенно всматривается  в ту картину, которую возродила ее память. Так, стоя, она и продолжает рассказ: – Представительный такой. Борода широкая, белая».

Анна Павловна не только словами, но и жестами обрисовывает могучую бороду деда, его удивление и растерянность, его восторг.  Натура рассказчицы необычайно артистична. Она повторяет возгласы старика, его интонацию, жесты, как-то особенно всплескивает руками – так велико её стремление передать всё так, как она сама видела.

И чудо! Я тоже вижу этого старика, вижу народ, набившийся в избу, ребятишек с
изумлёнными лицами и восьмилетнюю Анюту, которой мать велела потом замести снег и подтереть пол. Ах, как весело было заниматься таким делом в первый раз при электричестве!

Но нет. Именно старика она запомнила четко и ярко.

«Он уже ничего не делал, все на завалинке сидел.

– Ох, суши твою душу! (Такая поговорка у него была.) Что наделали! Неужто всем будет?

Отец-то говорит:

– Обязательно всем будет. Это лампочка Ильича!

Нашу-то деревню скоро подключили, а вот Заболотье да Новинку – только после войны.

А Иван-то Степаныч и полушубок с плеч уронил. Рубашка у него одета – пестрядь. – Анна Павловна догадалась, что я могу и не понять это слово – «пестрядь». И уже совсем другим тоном, как терпеливая учительница детям, объяснила мне: – Выткано так, полосочками: синенькая – беленькая, пошире – поуже».

А дальше снова взгляд ее уходит в прошлое. Она видит Ивана Степановича, видит баб, ребятишек, окруживших его, и продолжает:

«А тут ластовицы красные, – рукой обводит широкий четырёхугольник под мышками. При слове «красные» мои брови поднимаются. Она понимает мое удивление и сразу уточняет: – Да, красные. Праздничные рубахи так шили. Красиво было. Бабы-то шепчутся:

 – Во! Иван-то Степаныч в этой рубахе женившись, а теперь завсе носит».

Сижу я, слушаю и записывать забыла. А она уже новый рассказ ведёт, весёлое своёдетство вспоминает, озорную молодость, когда возможны  ещё были весёлые гулянья, игры, святочные гаданья, толпы ряженых неузнанными ходили из деревни в деревню.

Новгородскую свадьбу «Чесляне» я описывала с её слов. Но помимо традиционной свадьбы бывали ещё свадьбы уходом, или угоном. Чаще это бывало, когда родители невесты против, а родители жениха согласны. Договорятся парень с девушкой, убегут с вечерины и в доме жениха спрячутся.

Анна Павловна рассказывала, что отец привёл свою невесту угоном. Жениха и невесту спрятали в подвал. Её родители – следом. Искали всюду – нет. Не иначе  –  в подвале. «Открывайте!» Пришлось выходить. Мать ещё и за волосы схватила невесту. Но родители жениха не дали: «Полно, сват, поладим. Невеста нам по душе, не обидим». И поладили. И вообще если свадьба угоном, то гнев родителей невесты только для вида. Если невеста провела ночь в доме жениха,  а родители её силой домой вернули, то в дальнейшем выдать замуж такую девушку трудно. Разве за самого бедного либо за вдовца с ребятишками, а то и вовсе с родителями век вековать будет.

«Мать моя из Белого Бора, – продолжает Анна Павловна, – дом богатый, да и деревня ПОРУСЕЕ, а здесь нарядов мало, да и гулять как надо не умеют.

 Жениху полагалось быть на свадьбе  в валенках с галошами. Но в нашей деревне только у двоих были валенки-заколенки с галошами. У брата моего  да еще у одного парня. Так брат мой всем ребятам давал, когда те женились.

В Первую мировую войну отца забрали. Солдаткам помощь государство  оказывало – 1 рубль. Пошла мать в Лужно, получила тот рубль и набрала на эти деньги «розочки» на нарукавники. («Розочки» – так ситец назывался в розовую клеточку.) Да ещё платочек. Ситец покупался на рукава и верх рубахи, а дальше, до подола, – точа – льняная домашняя ткань. Показала свёкру, а он сказал:

– Где взяла, туда и снеси, а мне рупь отдай.

Снесла соседям. Взяли. Отдала свёкру рубль.

Семья у нас была большая. Мать много шила. Пасху и два дня после –  не шила. А потом до огородов, до весенних работ торопилась нашить. Придёт, бывало, соседка:

– Всё шьёшь? – Машинки-то не было, всё руками шила.

– Вот нашила мужикам порт-ков, себе да дочкам рубах».

Дальше  с восторгом Анна Павловна вспоминает:

«Идет отец в сенокос – портки на нём новые, в полоску – синюю и белую. Соседи глядят:

– Вот портки-то какие хорошие одел.

Потом стали носить белые. В полоску перестали. Как мать говорила, «понаряднее, ПОРУСЕЕ».

Это выражение – «порусее» я слышала много раз. Однажды Анна Павловна рассказывала:

– А мы гулять всё на Русь  ходили.

– Как это «на Русь»? – не поняла я. – А здесь что?

– А здесь Залесье.

– Куда же именно вы на Русь гулять ходили?

– Да в Белый Бор.

– Так какая же разница?

– А там порусее. Народу больше и наряды другие. Моя мать с Руси  была взята. И не думала, что замуж придётся идти в Залесье.

Позднее я читала, что в каком-то веке стали притеснять шведы карел, принуждали принять католичество. Не согласились. Достойнее было сменить место жительства, чем веру. Обратились к русскому царю. Разрешено было нескольким тысячам семей переселиться на земли от Валдая до Твери. В этих местах и сейчас живут потомки тех тысяч семей, что переселились сюда, спасаясь от католицизма. Все они были православными, но это не мешало им заниматься ведовством, колдовством, чародейством.

Конечно, при переселении и выборе нового места жительства более удобные места вдоль дорог и больших рек были уже обжиты. Вот и искали подходящее место на реках поменьше, где-нибудь за лесом. Но молодежь ходила гулять «на Русь». Долго ли молодым людям освоить русский язык! Уже во втором поколении он стал родным. Переженились, перемешались. Поди разбери, кто тут русский, кто карел.

Как-то в Валдае заговорила на эту тему с одной образованной дамой. Она усмехнулась: «Да чего тут долго искать, моя родная бабка была карелкой». В Тверской области и сейчас есть карельские деревни. Они не ассимилировались, а берегут свой язык, свои обычаи, свою национальность.

Но ведь и мы, русские, совсем не тот народ, что основал в IX веке Новгород. Тогда были словене. Продвигаясь на северо-восток, новгородцы осваивали новые земли. Земли эти населены были угро-финскими племенами.

Русичи и в те века не были так воинственны, как другие народы. Они не убивали местное население, как, например англичане, которые уже в новое время, осваивая острова Океании,  убивали всех до единого, чтобы ни одного человека не осталось из местного населения.

Нет! Русичи селились рядом, роднились. Более высокая культура славян перенималась местным населением. Перенималась и вера. Все вместе участвовали в защите Родины  и веры от Мамая. После победы на Куликовом поле люди, населявшие северо-восток Европы, поняли, что они и есть единый русский народ.

предыдущая    следующая