Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть»|
Издание газеты |
|
|||
| НАШИ ИЗДАНИЯ | «Православный
Санкт-Петербург»
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть» |
|||
Есть
недалеко от Оптиной пустыни село Березичи. В Березичах восстанавливают
прекрасный храм Святителя Николая Чудотворца. О любимом храме, о Промысле Божием
в многотрудной жизни, о чудесной помощи Святителя, который явился перед смертью
её маме, рассказывает Анна Ивановна Казенкова.
— Анна Ивановна, как давно вы прихожанка Никольского храма?
— Да можно сказать, что со дня его открытия в 1992 году. Вот уже 23 года, как пою я на клиросе. Мне, дочка, 79 лет. Первого октября 80, Бог даст, стукнет.
— Многое повидали, пережили…
— Родом я из деревни Жуково Калужской области. Первые детские воспоминания у всех разные. У меня перед глазами — маленькая избушка: коридор, сенцы, комнатка, что и кухней, и спальней, и гостиной служила, печка, лежанка, стол большой обеденный, лавки. Мама моя, Серафима, работала на торфянике. Машины доставали торф, его резали на кирпичики, сушили на поддонах, отвозили на предприятия, где этим торфом топили промышленные печи. Маму за ударную работу наградили швейной машинкой, и она обшивала всю деревню. Папа был сиротой, но не пропал, сумел выучиться, работал в колхозе счетоводом.
Помню, как в нашей избушке во время войны стояли кавалеристы. В 1942 году мне исполнилось пять лет — и я оказалась в плену.
— Такая кроха — и в плену?! Как же это произошло?
— Кавалеристы сказали нам: «Эвакуируйтесь, мы вынуждены отступать». А мы и не знаем — куда идти. В соседней деревушке Ожигово жили наши дедушка с бабушкой, с ними — невестка с пятью детишками. Дядья воевали. А других родственников нет, к кому ехать? Долго нам раздумывать не пришлось — на следующий же день началась стрельба. Попрятались мы по погребам. Кто остался жив, а кого так и засыпало в этих погребах… Когда вышли — деревня горит, танки, немцы с автоматами через плечо. «Шинель, шинель», — кричат. Я только много дней спустя поняла, что это они не шинель просят им дать, а приказывают: «шнель» — «быстрее».
Дедушка в своей деревне нашёл лошадку, отправил на ней невестку с детьми — так они немцев даже и не увидели, спаслись. А бабушку за нами послал, она прибежала, хотела нас увести в Ожигово, но было уже поздно. Дедушка не выдержал, пришёл сам за нами. Так бабушка и дедушка вместе с нами оказались в плену. Деда очень быстро увели от нас — один предатель донёс, что его сыновья воюют. Больше мы никогда нашего дедушку не видели. О его судьбе мы узнали только после войны: его расстреляли.
Дед был высокий, сильный. Умный. Работал лесником. Если в деревне начиналась драка, сразу звали: «Семён!» Он приходил и быстро разнимал драчунов. Мог спастись от немцев — до Ожигово они не дошли, — но его большое доброе сердце не позволило ему одному спасаться, без детей и внуков.
Немцы в нашей деревне были недол-го — неделю примерно. А потом всех деревенских, кто остался в живых, погнали за собой. Кто идти не мог — стреляли на месте. Скотину деревенскую тоже всю забрали. И гнали ту скотину впереди нас.
И шли мы, дочка, вместе с немцами до самой Белоруссии. Сквозь войну, сквозь бомбёжки. Старых, слабых — убивали. Помню, после бомбёжки на кустарнике — одеяльце детское и тельце младенца на нём. Как летело от взрыва — так и осталось. По всей Белоруссии стояли виселицы с повешенными — их не давали снимать.
В одну из бомбёжек мне осколком задело бедро. Я истекала кровью — немец-врач меня перевязал.
—
Вас кормили?
— Нет, ничем не кормили. Что найдёшь, то и твоё. У младшей сестрёнки от цинги в щеке дыра образовалась насквозь. Помню, лошадь лежит убитая. Съели мы эту лошадь. Каски солдатские, что вокруг валялись, подбирали — в них и варили. Где картошку найдём, где свёклу. В одном озере раки просто кишели — так много их было. Тоже их варили.
В одной из белорусских деревень остановились надолго. Мы, дети, ходили с котелками побираться в школу, где немцы сделали свою столовую. Я была самая маленькая и щупленькая. Увидят меня: «Киндер, ком!» Давали шоколад, хлеб, наливали в наши каски суп, кашу.
Налили мне как-то в каску суп. Понюхала — аж голова закружилась от голода. Одна не стала есть. Несу каску бережно маме с сестрёнкой. Вдруг вижу: сидит громадный рыжий немец. Манит меня, хлеб протягивает. Как же я обрадовалась! Подошла, а он внезапно на меня автомат наставил и холостыми очередь — как даст. Я упала и потеряла сознание. Весь суп на себя опрокинула. Успела только услышать грубый мужской гогот.
К маме прибежали: «Сима, там твою дочку убили у столовой!» Мама бросилась к столовой, меня на руках в избушку принесла — я только там в себя и пришла. Больше мама не пускала меня побираться. Весной 1944 года нас освободили.
— Вы вернулись в родную деревню?
— Нет, нас привезли в посёлок Стекольный Завод Козельского района. А наша Жуковка вся была заминирована — нельзя было шагу сделать. Даже когда всё разминировали, сколько там трактористов взрывалось! Едет он, пашет — а на глубине мина…
Поселили нас в бараках. Комнаты по девять квадратных метров. Печечки топили. Карточки дали. По триста грамм хлеба на человека. Отоваривали в магазине.
Я пошла в школу. В школе ни одной Пасхи не пропустила — всегда ходила куличи святить. Никольский храм, ближайший к нам, закрыт был, так мы ходили в единственный открытый во всём районе Благовещенский храм в Козельске. Шли десять километров туда и десять обратно. Пешком.
Ходили обычно босиком — берегли обувь. А что там было беречь?! Тапочки парусиновые летом и валенки зимой. Тапочки мелом натирали, чтобы белые были. Идём пешком, как станем к Козельску подходить, а там речка Ордёнка — так мы ноги помоем, носочки, тапочки свои парусиновые наденем. И уже идём в тапочках в храм.
В 1961 году мост сделали. А то был деревянный — так его весной смывало, и рабочие из деревень, чтобы на завод попасть, переплывали речку на лодках. Потом, в 1970-е, уже босиком не ходили, уже обувка была у людей.
И что интересно, меня никогда не ругали в школе за мои походы в храм. Других и к директору вызывали, и ругали — а меня никогда. Будто меня закрывал кто-то.
Чудное дело: два года в плену — и живы остались. Под пулями и бомбёжками. Назад везли в открытых вагонах — и никто не простыл, не заболел. Господь хранил, видимо, за молитвы Святителя Николая Чудотворца — мама всегда его очень почитала. Вся её жизнь с этим святым была связана: и замуж она под Николу вешнего (22 мая) вышла, и стол всегда собирала праздничный на его день — 19 декабря. И я вот в Никольском храме.
И перед смертью Никола Угодник маме явился. Святитель Николай своих не оставляет…
— Расскажите об этом, пожалуйста, поподробнее…
— Все мы в семье были крещёные, а вот в церковь редко ходили — далеко очень было ходить, 20 км пешком. Даже икон у нас в доме не имелось — нигде было не достать в то время иконы. У кого-то со старых времён сохранялись, а мы в свой барак вселились — голые стены, ничего от прошлой жизни не осталось.
Мама моя — труженица, всю жизнь работала на совесть, людей любила, нестяжательная была. В 1974 году ей исполнилось 58 лет. И как-то внезапно она заболела, слегла. Поставили диагноз — рак пищевода. Приходили её навестить бабушки:
— Сима, ты ведь тяжело заболела… Причаститься бы тебе…
— Да я с детства не причащалась. На мне и креста нет.
Я в те годы уже жила отдельно, своей семьёй, растили с мужем троих детей. И вот как-то в декабре месяце, за несколько дней до праздника Святителя Николая Чудотворца, я всё с утра у мамы перебрала, перемыла, генеральную уборку сделала. Вечером опять к ней прихожу, покушать принесла. Она по-прежнему в бараке жила: кухня крохотная и комнатушка. Прихожу — у неё как обычно: темно, свет не горит, сама лежит в постели. А уже сумерки.
И мама меня так взволнованно спрашивает:
— Аня, ты по дороге кого-нибудь встретила?
— Нет, мам, никого…
— Быть не может! Ко мне только что приходил старичок!
А у них в бараке семь квартир, и у каждой свой вход и свой порожек. Вот я и говорю маме:
— Какой старичок, мам?! Да и следа никакого нет, всё снегом занесено!
— Да ты послушай, не спорь! Выслушай меня…
И рассказала мама о том, что произошло прямо перед моим приходом. Она лежала в постели, не спала — и вдруг дверь из кухни стала открываться. На кухне, как и в комнате, темно, и кто в проёме стоит — не видно. Мама спросила:
— Кто там?
И слышит в ответ старческий такой голос. Непонятно, что он отвечает, но ясно слышно, что это старичок. Мама его попросила:
— Дедушка, включите, пожалуйста, свет!
А нужно сказать, что у мамы выключатель в комнате с первого раза часто не включался, всё никак не могли собраться его починить. И вот старичок выключателем щёлкнул — а он, как обычно, с первого раза не включился. Тогда этот старичок зашёл в комнату, раздвинул шторки на двери — и всё в комнате вдруг озарилось ярким светом! Свет этот был совсем не электрический.
И мама увидела старичка: он был весь белый-белый и весь сиял, был весь просто наполнен светом. У мамы перехватило дыхание. Она лежала и ничего не могла сказать, просто любовалась. И думала только одно: «Так ведь это Николай Угодник!»
А старичок посмотрел вокруг и вдруг сказал печально:
— Как у тебя, Серафима, нечисто…
— Нет-нет, чисто — дочка только что всё перемыла!
— Не та чистота, Серафима! Нет духовной чистоты…
Мама головой поникла. А он ей говорит:
— Не волнуйся. К тебе сейчас придут люди и всё, что нужно, принесут. И всё у тебя будет очень хорошо.
Ушёл старичок, и свет вместе с ним исчез.
Сидим мы с мамой после этого её рассказа и обе рыдаем. И страх, и милость от Бога, и молитвенное предстательство Николы Угодника…
Вдруг в дверь стучат. Заходит одна очень верующая старушка, бабушка Нюша, и приносит нам… иконочку Спасителя, свечи церковные и крестик нательный. И говорит нам, что договорилась со священником, и он обещал навестить маму.
И в самом деле, как раз накануне праздника Николы Угодника пришёл к нам старенький батюшка Мелентий из Благовещенского храма. Очень долго он исповедовал мою маму, а потом причастил её. И после этого она быстро, буквально через несколько дней, умерла.
Умирала при мне. Сколько болела — никогда не разрешала с ней оставаться, всегда скажет: «Беги к детишкам!» А тут сама попросила: «Останься сегодня со мной…» Я осталась. Сижу, и вдруг меня словно кто под руку толкнул — я икону Спасителя прямо перед мамой поставила и перед иконой свечку зажгла. Мама словно только этого и ждала. Глянула на икону, тихонько вздохнула — и отошла ко Господу…
Вот уже 42 года после её смерти прошло…
Беседовала Ольга РОЖНЁВА