Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Смерть за Россию

…А ВМЕСТО КРАСОК — СОБСТВЕННАЯ КРОВЬ

Информация с официального сайта Союза художников России:

«3 марта 2024 года в ходе боевых действий на Украине погиб живописец, график, реставратор, педагог, член правления СПб СХ, преподаватель Академии художеств им.И.Репина отец двоих детей Александр Александрович Фёдоров, позывной Зодчий».

Четверо петербургских художников вспоминали своего друга, товарища по искусству. Впятером (а пятым был я, корреспондент газеты) мы собрались в студии Александра Фёдорова на Васильевском острове и там среди его картин вели неспешный, вдумчивый разговор. Не было в этом разговоре ни отчаяния, ни безысходной грусти, слова друзей были светлы и полны любви к ушедшему. Я представлю вам собравшихся: всё это замечательные живописцы, члены Союза художников, их имена хорошо известны любителям искусства, хотя люди они совсем не старые. Во-первых, здесь был Александр Новосёлов, который уже не раз выступал в нашей газете; был здесь и Александр Калинин — доцент кафедры живописи РГПУ им. Герцена; Иван Александров — земляк Александра Фёдорова, как и он — чуваш, заместитель председателя Союза художников Чувашии, заслуженный художник Чувашии; последним пришёл Владимир Михайлов, вступивший в Союз художников несколько раньше Фёдорова.

Едва зайдя в мастерскую, художники принялись разглядывать развешенные здесь фёдоровские полотна, пейзажи, полные тишины и покоя: Выборг, Зеленогорск, Старая Ладога — удивительно чистые краски, особая, лаконичная выразительность… Наше внимание привлекла большая картина на евангельский сюжет: Христос и грешница, та самая грешница, которую побили бы камнями, если бы Господь не усовестил обвинителей. На полотне нет ни возмущённой толпы, ни смущённой женщины, как на известной картине Поленова… Фёдоров показал Иисуса и грешницу уже после того, как все разбрелись: Гос­подь держит в руках один из камней, который мог стать орудием убийства, а прощённая прелюбодейка укрылась за Его спиной… Вся она в тени, вся темна… Господь, держа камень в руке, как бы говорит: «Мне отмщение и Аз воздам», — но на лице Его написано прощение. Очень необычное прочтение известного сюжета: видно, что Фёдоров читал Евангелие весьма вдумчиво и имел о прочитанном свои собственные мысли…

А художники вспоминали:

А. Калинин: — …Мы же вместе с ним три храма расписали: Успения Богородицы на подворье Оптиной пустыни, потом храм в Подпорожском районе, в маленькой деревне под названием Пидьма… Делали роспись в Феодоровском соборе.

И. Александров: — Я тоже с ним в Пидьме встречался… А однажды я отправился в путешествие, и Саша мне сказал: «Слушай, ты же в святые места едешь. Привези мне земли оттуда». Мне кажется, что духовно он был очень высоким человеком. Он и на войне говорил о том, что на передовой приходит самая сильная молитва…

А. Калинин: — Саша очень критично относился к себе и потому глубже понимал окружающее. Он писал много икон, а потом именно из-за этой самокритичности взял и прекратил. И поймите: храм — это не то место, где художник самореализуется в одиночку. В храме не работают обособленно, — нет, у нас там и палитра общая, и мышление общинное. Мы в храме работаем группой, а для художника это всегда сложно — совместная работа. Художник, он изначально индивидуален, эгоистичен — это почти неизбежно. А с Александром коллективная работа всегда была возможна. С ним можно было спокойно начать — а он закончит. Однажды мы с ним писали Тайную Вечерю, и вдруг он сказал: «Я не вытягиваю!» И что же? Пришёл другой художник и по его работе доделал, а он совершенно спокойно на это смотрел. Каждый художник поймёт, как непросто даётся такое спокойствие.

А. Новосёлов: — Он как-то позвонил и попросил помолиться за своих братьев и племянников, которые тогда уже были на войне. И после этого у нас родилась молитвенная общность — когда мне нужно было, я так же ему отправлял сообщение: «Помолись, пожалуйста», — и он всегда откликался. Это был замечательный, надёжный друг и надёжный молитвенник, человек, на которого можно опереться. И по-житейски он помогал всем, кто нуждался в помощи, и действенно помогал, и при этом не выходил на первый план: окажет человеку весьма серьёзную помощь, а сам остаётся в сторонке. Это неотделимо от Саши.

А. Калинин: — Когда с ним общаешься поначалу, он вызывает настороженность: внешность довольно-таки брутальная, в глаза бросается природная лапидарность, монолитность. Но если ты вхож к нему в друзья, то понимаешь, насколько это глубокая и ранимая личность.

И. Александров: — Эмоциональности особой он не любил, был весь в себе.

В. Михайлов: — Он был человек удивительный: с виду такой угрюмый, а когда начинал с ним общаться близко, выяснялось, что он очень добрый, очень человечный, весёлый, очень хорошо умел дружить. Со стороны казалось, что это немногословный чуваш, даже немного на бандита из 90-х похож. А потом, когда начинал с ним общаться, ты видел, насколько он глубокий человек. И мне близко именно то, что он умел дружить. Его все любили, все, кто с ним соприкасался. Знаете, на его похороны на подворье Оптиной пустыни пришло несколько сотен человек!.. Он был близким для всех. Сейчас я вижу в Интернете отзывы о нём людей, которые вроде бы и не особенно тесно общались с ним, но совершенно искренне пишут так, как будто были ему близкими друзьями. Почему? Потому что он мог, пройдя мимоходом, оставить в душе глубокий, добрый след. С ним было интересно, он на любую тему мог поговорить.

Я попросил:

— Расскажите о Фёдорове как о художнике.

В. Михайлов: — Он, во-первых, очень хорошо разбирался в композиции, прекрасно рисовал; я считаю, что у нас в Академии он был одним из лучших рисовальщиков. Его высоко ценил Владимир Александрович Могилевцев, наш педагог, — именно за его вдумчивый подход. Он хорошо знал анатомию, анализировал глубоко…

А. Новосёлов: — Он был ищущий человек… Даже на этюдах он любил как-то усложнять свою задачу: например, ограничивал количество красок — писал только шестью красками или даже тремя… На мой взгляд, это уже характеризует художника как ищущего, сомневающегося, но находящего пути решения. Это не какой-то самоуверенный художник, а живой, настоящий, сомневающийся.

А. Калинин: — В нём было очень сильно развито декоративное начало. Он сам из Чувашии, и чувашская тема очень сильна в его искусстве… (И тут — обратите внимание! — Александр Калинин, говоря о погибшем товарище переходит на будущее время!) Александр всегда будет возвращаться к своему народу. И это не формальный подход к национальной теме: нет, он будет поднимать архивы, он будет очень внимательно изучать каждую деталь. Любой национальный мотив его очень задевал: это была эмоция, но эмоция очень закрытая, аналитическая, — внутренняя энергия и мощный анализ. Поэтому его и позвали преподавать рисунок: он мог ясно, чётко формулировать мысль. Я как-то сидел, рисовал драпировки, а он подошёл и заметил: «Вот смотри — здесь касание мягкое, а здесь жёсткое», —
и сразу его мысль точно выкристаллизовалась у меня в голове.

Берясь за работу, он сразу выбирал очень сложную тему. Я говорил: «Ты не хочешь взять что-то попроще?» — «Нет, не хочу». И ещё он говорил: «Эта великая культура вас, петербуржцев, окружает с детства, а мне её приходилось силой брать. Я заставлял себя всё это читать, всё это изучать». Он же детство провёл в далёкой чувашской деревне, и в художественную школу в Чебоксарах ему приходилось ездить по два часа… Он шёл вопреки условиям жизни, его становление шло с усилиями, вопреки обстоятельствам.

Сколько я наблюдал, как он переписывает свои холсты!.. Для Саши не было такого понятия, как законченность. Он мог через год взять и всё переписать. А через пять лет снова переписать!

А. Новосёлов: — Это хорошо характеризует личность, потому что кто-то скажет: «Я эту картину написал пять лет назад. С тех пор всё изменилось, и сам я уже изменился. Как я возьмусь её переписывать?» А у Саши была эта смелость — взять и всё переделать.

И. Александров: — По духу своему, по характеру он всегда был настроен патриотически. И ребята его уважали ещё во время учёбы: он был из лидеров курса, все по нему ориентировались…

— Лидер как художник или по-человечески?

И. Александров: — И как художник, и по человеческим качествам. Он всегда отличался серьёзным подходом вообще ко всему. Надёжный человек был, и все опирались на него. Если он говорил — значит, так оно и было. Он лишних слов не бросал, был немногословный человек, а на похоронах все увидели, сколько он вокруг себя имел друзей.

Ещё раз оглядев развешенные в студии работы Фёдорова, я спросил:

— Я вижу, тут картины исключительно мирные. Откуда же пришла в его жизнь война?

А. Калинин: — Он из армейской семьи. У него и братья военные, и отец военный, и дед военный… Десантники… Здесь мы видим в основном пленэрные работы, а большие полотна у него разным темам посвящены. Он и Маресьева писал… Нет, военная тематика у него всегда присутствовала — не скажу, чтобы она была основной, но он всегда её осмысливал. Вы только подумайте: он же по собственному желанию со второго курса училища ушёл в армию, на срочную службу. Мог ведь не идти, но пошёл и записался в десантные войска! Это был для него вопрос чести. И лишь отслужив, Саша вернулся в художественное училище. Он об этом молчал, и не все знали про его службу, но военная тематика была для него не показной, это была одна из его главных внутренних составляющих. Он знал: если случится какая-то тревога, мужчина должен пойти и защитить свою страну, свой народ… Помню, кто-то в его присутствии сказал: «Но война — это же кошмар!..» А он: «Да, правда. Но когда она начнётся, надо пойти и воевать». Да и сейчас, когда он уходил на Донбасс, об этом мало кто знал. Он попросил никому не говорить.

И. Александров: — Он по натуре своей боец, по натуре своей мужчина, ему важно не оставаться в стороне от битвы. Для него война — это столь же необходимое дело, как сохранение семьи. Когда мы с ним встречались в последний раз, он об этом заговорил, и я понял, что его переубеждать бесполезно. Даже как для художника для него это было очень важно. Мы пишем войну по фотографиям, мы придумываем впечатления, а он считал так: чтобы писать вой­ну, надо пройти её.

А. Новосёлов: — Вы понимаете, его братья, его племянник там воевали, а он всё-таки старший в семье… Я думаю, что у него сердце было постоянно с ними, он постоянно молился за них — и по-другому не могло быть. Я вам покажу Сашину дипломную работу, посвящённую 1941 году: на ней изображена мать, провожающая на фронт троих сыновей. Во всех персонажах картины читается портретное сходство с его родными, и с самим Александром тоже. И вот этот сюжет о Великой Отечественной войне воплотился сейчас. Он писал Великую Отечественную, но одновременно и себя, свою семью, свою Родину. На этой картине всё неразрывно: и пейзаж, и образ матери, и уходящие братья, и он вместе с ними… И эта неразрывность прошла через время насквозь. Нарочно не придумать такое.

В. Михайлов: — Это такой человек, потеря которого невосполнима для нас. Для Бога все уникальны, а он и для нас был уникален — прежде всего именно по человеческим качествам. Его никем не заменить.

Расскажу о моей с ним дружбе. А он приезжал в наш дом по-простому — и сразу: «Пойдём на рыбалку!» Всегда полюбопытствует: «Что ты пишешь?» Всегда с ним интересно. То он подскажет что-то по строительству — у нас постоянная стройка, а он очень много знал, умел. То автомобиль мы вместе выбираем, — мой первый автомобиль — а Саша и в машинах хорошо разбирался — как настоящий автослесарь. Вроде бы он художник, а учился слесарным навыкам… Это был человек, который во многих областях многое умел и многим увлекался. Увлёкся, например, рыбалкой, и тут же приехал ко мне, подарил удочку. Позвал моего среднего сына: «Пойдём поймаем рыбку!» — и ведь поймали золотую рыбку едва ли не в луже, возвратились оба довольные.

Вот он преподаёт скульптуру и видит, что ребята-живописцы в скульптуре ни в зуб ногой, — но он всё равно сидит с ними, анатомии их учит, чтобы они хоть что-то поняли… То есть он пытался вложить в человека всё, что сам знал и умел. Он успевал делить себя со всеми —
это редкое качество.

— Сколько же ему было лет?

А. Новосёлов: — Он 1977 года — значит, в этом году должно быть 47 лет… Но осталось 46.

— Как он погиб? Как это случилось?

А. Калинин: — Всё это очень обыденно произошло. Почему я до последнего не верил? Потому что слишком обыденно… Он с сослуживцами поехал в первый раз за месяц помыться, а когда они возвращались и приблизились на 10—12 км к линии боестолкновения, квадрокоптер атаковал их. Они немного скученно шли… Весь удар пришёлся по Саше…

Художники ещё долго вспоминали Александра Фёдорова, говорили о нём слова, идущие от сердца, от души, говорили так, словно знали, что он где-то рядом, что это расставание не безвозвратное… А я думал: есть ли такая война, есть ли такая цель, которая оправдала бы гибель замечательного, полного таланта, полного творческих сил художника — ведь сил этих хватило бы ему ещё на много лет? Он мог бы создать множество полотен — как минимум не хуже тех, что он уже написал! Он мог бы научить сотни студентов… Он мог бы подарить свои знания, свой опыт, свою душу множеству друзей… Он мог бы воспитать, вывести в люди двух своих сыновей!

И вместо всего этого какая-то бездушная летающая железяка сбрасывает на него свой смертоносный груз.

Неужели есть что-то, что оправдало бы гибель такого человека?

…Да вы и сами знаете, что есть. Есть Россия, которая больше всех нас вместе взятых, со всеми нашими судьбами, душами, талантами, Россия, которая останется и после нас. Должна остаться. Мы с вами должны сделать всё, чтобы она осталась.

До сорока с лишним лет Александр Фёдоров верно служил России своим творчеством, а когда решил, что этого мало, послужил ей и своей жизнью.

Господи Иисусе Христе Сыне Божий, сотвори, чтобы жизнь раба Твоего Александра, как и тысячи других подобных жизней, не канули зря, чтобы Россия возродилась на их крови.

Алексей БАКУЛИН