Газета основана в апреле
1993 года по благословению
Высокопреосвященнейшего
Митрополита
Иоанна (Снычёва)
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть»|
|
Газета основана в апреле |
|||
| НАШИ ИЗДАНИЯ |
«Православный
Санкт-Петербург»
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть» |
|||
Попрошу
вас сравнить два выбранные наугад отрывка из двух выбранных наугад русских книг:
«Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Позади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота».
И второй:
«Мартынко с артелью матросов в море ходил, и ему жира была хорошая. Хоть на работу не горазден, а песни петь да сказки врать мастер, дак всё прошшали. С англичанами, с норвежанами на пристанях толь круто лекочет, не узнать, что русский. Годы подошли, взели на военную службу. Послали караульным в стару морску крепость. Место невесело, начальство строго, навеку бедной парень эдак не подчинялся, не покорялся».
Прочитали? Теперь скажите мне, какой отрывок написан на настоящем русском языке, какой из них лучше передаёт русский дух, какой более характерен для русской словесности?
Я так думаю, что мнения ваши разделятся: кто-то будет указывать на первый, кто-то на второй…
А по-моему, так они оба вполне соответствуют и русскому языку, и русскому духу, и русской словесности. Потому что словесность наша не узенькая тропка среди непроходимых дебрей, на которой двум прохожим не разойтись, а широкая дорога, где свободно разъедутся несколько автомашин. Даже две такие дороги. По одной катят кареты и туристические автобусы, роскошные авто, а по другой трясутся телеги, громыхают грузовики, пылят газики-внедорожники… По первой дороге катят Лев Толстой (это его перу принадлежит первый отрывок), Тургенев, Тютчев, Бунин… По второй — Пётр Ершов поспешает на своём Коньке-Горбунке, Твардовский катит в телеге Никиты Моргунка под гармошку Василия Тёркина; им из кузова трёхтонки машут руками Василий Макарыч и Василий Иваныч…
Обе дороги тянутся по Русской земле, обе они — наши, ни одна не лучше другой. Одну проложил Иван Царевич, другую — Иванушка-дурачок, две ипостаси единой русской души.
А по второй-то дороге идёт пешком, никуда не спешит, бородатый старичок забавного вида. Это Борис Викторович Шергин. Второй представленный вам отрывок — его рук дело.
Шергин, он не совсем писатель, он сказитель. Какая тут разница? Творения писателя не обязательно читать вслух: они и в чтении про себя воспринимаются хорошо, полно, глубоко. А вот творениям сказителя на бумаге неуютно: они рвутся на язык, они обращены не к глазам, но к ушам. Читать Шергина про себя, конечно, можно, но глаз будет всегда спотыкаться, заплутает в словесных завитушках, не заметит удивительных созвучий и тайных напевов. Всё это полностью проявляется только на слух:
«Гремят голоса, как голоса многих труб, — голоса моря, поющие ужасно и сладко. А пошумев, замкнёт свои тысячеголосые уста и глаже стекла изравнится. Глубина океана — страшна, немерна и будет столь светла, ажно и рыбы ходящие видно».
Прочтите
эти строки сначала про себя, а потом вслух — и вы поразитесь разнице: словно два
разных произведения перед вами.
Шергин и начинал-то свой литературный путь как чтец: читал детям и взрослым былины, сказы, предания, — был сотрудником Института детского чтения. А до того бродил по землям Русского Севера, отыскивал старинные книги, лоции, записки североморских шкиперов; вот откуда его литература-то потянулась — из древней глухомани, из ледовитой стужи, от белых ночей Архангельска…
Он начинал в те годы, когда все русские любители литературы бредили «сказами», твердили о «сказовой форме повествования»… Тогда-то триумфально вошли в нашу литературу, с одной стороны, Бажов — «колдун уральский бородатый» (так его Демьян Бедный назвал), а с другой стороны — Зощенко… Разница между ними очевидна: Бажов своих героев любил всей душой, любовался ими, порою даже преклонялся перед ними; а Зощенко своих героев от души презирал, глядел на них как на тараканов — так бы и передавил всех…
А Шергин? Конечно, Шергин был ближе к Бажову. Но и зощенковская злость была ему не вполне чужда. Любил и он порой поворошить клоповники-тараканники, хотя, конечно, не этим запал он в душу русского читателя. Не ненавистью, не злым зощенковским ехидством. Он, как и Бажов, открыл свой невероятный мир, открыл в России Россию: Бажов — Россию уральскую, Шергин — Россию архангелогородскую. Ведь согласитесь: никто после него лучше не написал об этих краях; весь северный миф, вся поморская легенда — это сказы Бориса Шергина.
В отличие от Зощенко и Бажова Шергин долго-долго пробивался к читателю. Не знаю, пробился ли ещё? Что-то сомнения есть на сей счёт. Бажов пришёлся ко двору в советской империи, стал лауреатом и живым памятником; Зощенко пришёлся ко двору в либерально-русофобской тусовке — с нею взлетает ввысь, с нею и падает в грязь. А Шергин, он вне всяких тусовок. Он юродивый, а юродивый по определению не может ходить в орденах. Он юродивый от литературы, но литература наша — одна из составляющих русской судьбы, а потому Шергин не столь уж далёк от Василия Блаженного или Ксении Петербуржской…
Любят ли его в России? Легко сказать: любят, но это будет относиться главным образом к искушённым знатокам литературы, к читателям, зубы съевшим, грызя книгу за книгой. А массовый читатель? Не знаю… Возможно, дело тут в том, что Шергину нужен не массовый читатель, а массовый слушатель. Вот ежели бы кто-то из артистов-чтецов взял на себя труд прочесть всего Шергина (прочесть, а не просто начитать!) и в магазинах продавались бы не книги Шергина, а аудиодиски, — тогда, возможно… Вот простой пример: мультфильм «Волшебное кольцо» (по Шергину!), он зрителям весьма полюбился, и не столько работа художников тому причиной, сколько шергинское слово, звучащее веско, смачно, красиво, ярко! Этот мультфильм любят ушами.
В 50-е годы Шергина после десяти и более лет замалчивания вновь открыли для публики. Кто открыл? Конечно, Леонид Леонов — сам урождённый архангелогородец и мастер сказовой прозы. Помните начало его сказки «Бурыга»:
«В Испании испанский граф жил. И было у него два сына — Рудольф и Ваня…»
Этому зачину и Шергин позавидует. Но Леонов при всех его странностях всё же не
юродивый; у него ордена на груди.
А Шергин, хоть и вышел из подполья на белый свет, всё же не стал ни лауреатом,
ни депутатом, ни орденоносцем, а как был, так и остался дедушкой забавного вида.
Он чем ещё интересен? Его творения живут как бы вне времени. Иногда кажется, что такой писатель мог жить разве что при Иване Грозном. Потом думаешь: да нет же, это типичный ХХ век!.. А иногда потянет от его страниц такой могучей древностью, перед которой и Иван Грозный — наш современник. А иногда ясно светит в его строчках будущее, — то самое будущее, не земное, а заоблачное, которое всем нам предстоит увидать…
Правильно: на то он и юродивый. Для юродивого нет ни чинов, ни званий, ни веков, ни часов, — он из вечности глядит на нас. Шергин так высоко, правда, не забирался, как та же матушка Ксения, но вечную Россию он знает хорошо, Россию вневременную, неизменяемую.
Хочется написать о нём, как сам он написал о Пушкине:
«Он пусты книги наполнил, неустроену речь устроил, несвершоно совершил… Родился умной, постатной, разумом быстрой, взором острой, всех светле видел. И настолько он хитрой прикладывать слово-то к слову! Слово-то выговаривашь одно-то, друго-то — ведь надо взять скоро…»
Или как писала о своих стихах Ксения Некрасова — ещё одна великая юродивая русской литературы… Она это писала о своих стихах, но к шергинским сказам её слова подходят, как сшитые по одной мерке:
Мои стихи… Они добры и к травам.
Они хотят хорошего домам.
И кланяются первыми при встрече
с людьми рабочими.
Мои стихи… Они стоят учениками
перед поэзией полей…
И слышит стих мой, как корни в почве собирают влагу
и как восходят над землёю от корневищ могучие стволы.
Алексей БАКУЛИН