Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

«В мире скорбны будете…»

«И ВСЁ-ТАКИ Я НЕ БОЮСЬ»

— У меня жизнь делится на «до диагноза» и «после диагноза». Так сказал мне Владимир Минин. И ещё он спросил меня:

— Вы о чём со мной хотите говорить?
О моём диагнозе? О поездках на Валаам? О театре? Почему вы вообще решили делать со мной интервью?

Говорить с Владимиром я собирался и о его диагнозе (рассеянный склероз), и о Валааме (куда Владимир ездит с 1991 года), и о театре — знаменитом Театре студии Санкт-Петербургского государственного университета, где играет Владимир.

Почему я вообще решил взять у него интервью? Надеюсь, вы поймёте это, прочитав материал.

Владимир говорит:

— Я бы хотел снять фильм о человеке с моим диагнозом. Документальный фильм об этом уже снимали, а я хотел бы художественный — такой, чтобы, посмотрев его, больным хотелось жить, хотелось развиваться, достигать каких-то своих целей… Есть такая идея — может быть, я её реализую.

— Как вы попали впервые в Театр-студию СПбГУ?

— Я же и до этого был в студиях. Театр я всегда любил, но когда дело дошло до поступления в театральный лицей… Нет, думаю, я не такой фанат… И я забыл про театр, про сцену и не думал о них до 2017 года. А в 2017 году у меня случилось второе обострение, и мне зав.отделением говорит: «Ну, молодой человек, у вас неизлечимая болезнь. Будете ещё ходить 5 лет, а дальше коляска…»

Вот такое известие. Но меня оно не очень-то смутило. Однако надо же что-то делать. Как-то вечером увидел объявление: «Набираем в театральную студию»… И думаю: «Мне же это всегда нравилось! Попробую?»

— Вам сколько лет было тогда?

— Тридцать шесть. Пошёл в студию (ещё не университетскую)… И у меня стало получаться! Мне уже через неделю предложили главную роль, представляете? Потом пошёл в другую студию… Потом узнал об Университетском театре. Я к этому театру долго шёл, видел другие студии, и мне есть с чем сравнивать. А в прошлом году прошёл посвящение в студийцы. Я играю в «Буре» Шекспира. Мой герой — Гонсало. В общем, я счастлив.

А кроме того, в 2018 году, когда получил инвалидность, я встал в центр социальной реабилитации — и там тоже была студия! Мне предложили почитать стихи, и я читал Асадова, а потом с одной девочкой «Жди меня» — и мы заняли первое место сперва на районе, потом на Всероссийском конкурсе. Мне нравится читать стихи, нравится, что я могу вести публику за собой; бывает, что люди плачут, слушая меня, — особенно когда Ольгу Берггольц читаешь… Сам я стихи не пишу уже — писал, когда был влюблён, а сейчас больше читаю чужие.

— Как же сочетаются театр и диагноз?

— Я считаю, театр очень хорошо действует. Ведь для меня он, помимо терапии, любимое увлечение, которое приносит удовольствие и радость. Ты уже не копаешься в себе, не начинаешь впадать в депрессию… Болезнь моя, она чем неприятна: ты можешь проснуться утром, а ноги не идут! А в театре ты обо всём забываешь. Там могут быть два прогона по два часа, ты бегаешь, забыв обо всём, — а потом спускаешься в метро и вдруг чувствуешь: о, на сегодня хватит… И достаёшь трость.

Но, конечно, театр не единственное, что помогает мне. Есть ведь православие… Оно многое объясняет. Когда впервые слышишь про диагноз, конечно, возникает вопрос: «За что мне это?» А православие помогает понять: не за что, а зачем. Это Господь дал — и не только для испытания, но и для такого свое­образного оберега.

— По-моему, до сих пор есть православные люди, которые считают театр чем-то греховным…

— А как же театр на Цветочной улице — «Странник»? И потом: надо смотреть, как артист живёт на сцене. Педагог по актёрскому мастерству часто говорит: «Вова, не играй! Живи!» И если ты по-настоящему живёшь на сцене, то ты никого не обманываешь.

— А такая вещь, как тщеславие? Ведь для артиста аплодисменты зрителей — необходимость…

— Для меня тщеславие не главная забота. Вы знаете, в студии нас, актёров, очень редко хвалят руководители. Я, например, только одну похвалу помню. В других студиях — да, хвалили, даже захваливали, а тут не так. Нет, тщеславие — это не моё. Вот осуждение… Но и с этим я борюсь по мере сил. Вот я побывал на Валааме в этом июле, пообщался с о.Наумом, с о.Варнавой — и на неделю мне хватило этого мира в душе. Я знаю точно: если бы я жил там, в монастыре, то я был бы другим, а живя в миру, очень тяжело не поддаться соблазнам, искушениям.

А в театре для меня интересны не столько аплодисменты, сколько сам процесс репетиции. Раньше для меня был важен результат, а сейчас сам процесс захватывает, потому что в нём рождаются какие-то новые идеи. Я помню, был у нас очередной прогон «Бури». Там есть момент, когда король спит у обрыва, и я (Гонсало) сплю рядом с ним. Потом Гонсало что-то приснилось, он просыпается и кричит: «Ангелы, спасите короля!» Вот я в очередной раз прокричал эту фразу и вдруг, неожиданно для самого себя, схватил короля за ногу, как бы пытаясь спасти его от падения. Понимаете, это была такая неожиданная находка! Потом говорю партнёру: «Дима, а почему мы раньше до этого не додумались?» А он студиец опытный, он отвечает: «Бывает, что подобные вещи не находятся годами».

Я смотрел недавно спектакль с Олегом Басилашвили и думал: мне бы хоть так научиться играть, как его правая коленка играет!

Слушайте, я же реально смотрю на вещи: я не хочу быть профессиональным актёром и не буду им, уже поздно. Мне это и не надо. А надо просто радоваться…

— А православие тоже радует?

— Да. В 1991 году я с хором Иоанна Дамаскина ездил на Валаам. Мы жили там 20 дней, в ту эпоху, когда всё только-только устанавливалось, когда братии было не больше двенадцати человек… Мы работали в Белом скиту, и параллельно у нас там спевки были. И матушка моя ни разу не была в храме, в скиту, а ей очень хотелось там побывать. Но в тот раз не получилось.

И вот только в минувшем июле мы с ней туда попали. Я смотрел ей в лицо и вижу, что она не верит своим глазам. Я рассказал о ней отцу Варнаве, ключнику… И он нас провёл и в нижний храм, и в верхний, открыл частички мощей, настоящую экскурсию провёл, даже паникадило раскачивал…

Как прекрасно было смотреть на лицо мамы, когда она радовалась.

Всё это, может быть, звучит излишне пафосно. Но так и было.

— Когда же вы пришли к вере?

— Крестили меня в 6 месяцев. Когда чуть подрос, матушка повела меня во Владимирский собор, но я не очень понимал вначале, зачем всё это нужно. А на Валааме в 1991 году я услышал хор… Необычный хор… Я думал: наверное, спевка где-то идёт. Потом мы шли с мамой по острову, слышу — опять поют. Кто здесь может петь? Понятно: радио. «Слышишь, радио играет», — говорю я маме. «Нет, ничего не слышу».

Всё-таки я рациональный человек, и когда такие вещи случаются, мне нужно их понять… Этим летом в Белом скиту поднимаюсь я в верхний храм. Там никого нет. Я захожу, оглядываю всё, потом падаю на колени и плачу. Что это за слёзы? Слёзы радости — не горя же!
И тут чувствую, что на меня кто-то смотрит, причём так умилённо… Я не знаю, кто это был. Ангел-хранитель или ещё кто-то… Не хочу гадать. Но кто-то невидимый с теплотой взирал на меня. Как это объяснить? Что это значит? Господь-то всегда с нами рядом. Мы Его не чувствуем, но Он всегда рядом. Это всегда было для меня аксиомой, но только в июле я это кожей ощутил… Я же тогда ни о чём не думал, я просто радовался и плакал — и всё. Если бы такого достичь в миру! Но это сложно. Я понимаю: надо почаще ходить в храм, почаще причащаться, но не всегда получается…

— Вы будущего боитесь?

— Сложный вопрос: тут можно скатиться в самообман. Когда мне поставили диагноз, я думаю: слава Богу, наконец-то я понял, что со мной происходило последние семь лет. Мне казалось, что у меня-то не будет этих стадий принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия… Я-то, мол, выше этого! Нет, ничего подобного, было такое и у меня. Одно время я был очень зол на всех… Я ж не могу злиться на Бога! — и на ближних злость перекладывал. Сначала я даже не сознавал этого, а потом понял: «Что же я делаю? Я же не такой, я же человек добрый…»

И вот вопрос: боюсь ли я того, что будет дальше? Легко сказать: «Нет, не боюсь!..» И всё-таки не боюсь. Я чувствую, что меня ведут, и пусть будет, что будет.

В 2022 году поехал я в Египет и поднялся на гору Моисея. Шесть километров туда и шесть обратно. Туда-то я поднялся, а вниз… Вниз нереально — очень больно: центр тяжести иначе располагается. Этот момент был самый тяжёлый за всю мою жизнь, потому что ничего не можешь сделать. Нужно идти, а идти не можешь. И остаться ты не можешь. Все бедуины уже спустились, все туристы спустились, а я… Так плохо мне не было никогда. Я же и в армии служил, в походы ходил, многое было, но такого — никогда. Но дошёл.

В общем, всё хорошо. Да, иногда бывают какие-то боли неврологические, да, с ногами тяжело бывает, на погоду они реагируют… Но это смотря с чем сравнивать. Встречаюсь я со своими товарищами по несчастью и вижу, как у них бывает плохо, — а бывают очень печальные случаи, хуже моего. Поэтому я могу только благодарить Господа. Если мне километр тяжело идти, то кто-то и ста метров пройти не может. Так что роптать, я считаю, глупо. За всё слава Богу. Ещё бы на Валаам съездить. Фильм бы снять…

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН