Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

XXI век — без сквернословия!

…И ДЖЕЙМС БОНД ОСТОЛБЕНЕЛ

Помню, когда-то давным-давно читал я роман Яна Флеминга — ну да, того самого, «отца» Джеймса Бонда… В этом романе агент 007 орудовал в Японии и общался с японскими сотрудниками госбезопасности. В ходе этого общения Бонд с изумлением узнал, что японцы никогда не сквернословят. (Уж не знаю, так это в действительности или не так, — если что, все претензии к Яну Флемингу!)

— Ну хорошо, — говорит потрясённый 007 своему японскому коллеге. — Допустим, вам нужно идти на доклад к высокому начальству, вы открываете папку с необходимыми для доклада документами и вдруг обнаруживаете, что вы их забыли дома! Какое слово при этом сорвётся у вас с языка?

И японец спокойно отвечает Бонду:

— В этом случае я скажу: «Я допустил оплошность!»

Боюсь, что я полностью разделил изумление агента 007.

Поделюсь ещё одним воспоминанием. Как-то раз я брал интервью у известного профессора-филолога, замечательного учёного, борца за чистоту русской речи… И я задал ему вопрос, на который не думал получить сенсационный ответ, — мне казалось тогда (да и сейчас кажется!), что ответ самоочевиден:

— Скажите, представляет ли матерная брань такую же опасность для русского языка, как и навязывание нам иностранной лексики?

И тут мой профессор хитренько улыбнулся, вздохнул и сказал буквально следующее:

— Но ведь в мате есть и положительная сторона…

— ???

— А что русскому человеку делать, если всё кругом так плохо, как сейчас? Остаётся ему только высказаться покрепче — всё-таки на душе легче станет!

Как вы догадываетесь, и мой вопрос, и этот профессорский ответ в окончательный текст интервью не попали.

Сейчас, сопоставляя два этих воспоминания, не могу не задуматься вот над чем: профессор, рассуждая о матерной брани, отводит ей роль некоего душевного балласта: скинул балласт — и на сердце полегчало. Джеймса же Бонда поразила именно несообразная лёгкость словесного балласта, выбранного японцем: с одной стороны, сильнейшее потрясение (документы забыл!), с другой стороны, хладнокровное, почти равнодушное замечание: «Я совершил оплошность!» Так можно сказать, случайно взяв вилку в правую руку, а нож в левую, — но для столь серьёзной промашки, как срыв важного доклада, требуются слова покрепче!..

И в первом и во втором случае утверждается, что брань помогает, как это сейчас говорится, «избавиться от негатива».

И вот теперь скажите положа руку на сердце: снимает ли брань этот самый «негатив»? Правда ли это? Всем нам случалось таким образом «разрядиться», когда жизнь внезапно преподносила некие неприятные сюрпризы, — но было ли это разрядкой? В самом деле? Или, быть может, «зарядкой» — более глубоким погружением в отрицательную эмоцию? Быть может, это была типичная истерическая реакция, когда человек, столк­нувшись с малым злом, тут же впадает в отчаяние и устремляется очертя голову к большему злу, потому что «и так всё пропало»?

Это вроде как не очень умный, но очень вспыльчивый человек, случайно разбив дорогую чашку, начинает в исступлении швырять на пол всю прочую посуду, приговаривая: «Да гори всё синим пламенем!» Матерная разрядка представляется чем-то очень похожим на такой истерический припадок.

Да, брань — это форма истерики, словесное выражение отчаяния, то есть нечто в высшей степени немужественное по существу своему. Это истерика — даже если мат произносится спокойно, к слову, «на автомате», как это сейчас и делается в девяноста случаях из ста. Ведь что такое «мат на автомате»? Это попытка придать своим словам ту значимость, какой они не обладают. Фраза произносится простая, проходная, но с помощью мата ей хотят добавить некой «бронебойности». Матерщинник не способен говорить веско, но эту вескость он надеется почерпнуть в мате. Говоря ещё более определённо, матерщинник чувствует свою ничтожность и стремится прикрыть её матом, замаскироваться, упрятаться в мат, чтобы хоть таким образом показать себя «крутым». То есть налицо всё та же истерика, всё тот же комплекс неполноценности, что-то предельно немужественное.

Поистине, японское «Я совершил оплошность!» говорит о немалой силе духа, достоинстве и смирении. По-настоящему мужчина не должен бы иначе реагировать на удары судьбы.

А с другой стороны, ничего более неженственного, чем мат, просто не существует в природе! Давно замечено: всякий грех на женщину действует много разрушительнее, чем на мужчину, сквернословие в том числе. И, кстати, у женщины сквернословие говорит о куда более глубокой, застарелой истерике, чем у мужчины. Матерящаяся женщина как бы говорит (вопит истерически): «Я давно махнула на себя рукой! Мне наплевать, что обо мне подумают окружающие! Нате, смотрите все, какая я дрянь!»

Итак, не мужественное и не женственное — видимо, что-то от столь любимого сегодня «третьего пола».

…Но если есть в природе что-то более отвратительное, чем мат, так это утверждение, будто матерщинник «говорит по-русски». Нет, я не хочу сейчас подхватывать ту теорию, что все матерные слова пришли-де к нам из иных языков (тюркских и т.д.) Мне эта теория видится весьма и весьма спорной. Но мне мерзко наблюдать, что выражение «говорить по-русски» сейчас всё чаще и чаще употребляется в значении «материться»; что дивные слова Тургенева о «великом и могучем» сейчас сплошь и рядом, не краснея, относят к матерной брани.

Честное слово, только ради того, чтобы не дать русофобам повода порочить один из величайших языков мира, наш родной язык, родной, как Россия, родной, как предки наши, — ради этого одного нужно было бы изгнать без всякой жалости из своей речи малейшие оттенки сквернословия!

И если обращаться к своим, к православным христианам, то хотелось бы сказать вот что. Не мною первым замечено: всякое бранное слово было некогда — в глубокой древности — священным словом. Какой бы пример привести, чтобы не затронуть нецензурной лексики?.. Да вот, пожалуйста: слово «ведьма». Сейчас это бранное слово: так мы в сердцах можем назвать старую женщину отталкивающей наружности и скверного характера. Если же отступить в глубь веков, то здесь «ведьма» будет обозначать злую колдунью — не обязательно старую, не обязательно уродливую, но непременно служащую тёмным силам. Если сделать ещё несколько шагов в прошлое, то с удивлением придётся признать: здесь «ведьма» — это много знающая, мудрая женщина (ведьма — от слова «ведать»!), духовная мать целой общины, всеми почитаемая и, возможно, любимая. Собственно говоря, это верховная жрица некоего языческого культа. Итак, слово, бывшее для древних язычников священным, для нас стало простым ругательством. Наверное, иначе и быть не могло: как только в мир пришёл свет Христов, всё прежние огоньки вдруг зачадили, задрожали и в свете полуденного солнца стали казаться сгустками тьмы. Так вот, то, что сказано о слове «ведьма», можно сказать и о многих ругательных словах: добрая часть из них — это языческие словесные святыни, терпеть их присутствие в нашем языке — всё равно что воздвигать идолов вокруг православных церквей.

…Когда-то давно, на заре перестройки, помню, стояла возле метро «Василеостровская» группа молодёжи, по виду — типичнейшие «ботаники», — стояла и сжимала в руках плакаты: «В XXI век — без матерной брани!» Их глава, самый «ботанический» из «ботаников», протягивал прохожим подписной лист и вступал в корректную научную полемику со всеми, кто возражал ему.

Помню, тогда я, грешный, посмеялся над ними и прошёл мимо, ничего не подписав. Чему смеялся? Чему?!

Сейчас, по прошествии лет, эти скромные мальчики и девочки, желавшие войти в новый век без мата, представляются мне последними героическими защитниками полуразрушенной крепости, которые под сокрушительным огнём неприятеля не отступают, не сдаются, гибнут, но отстреливаются последними патронами.

Неужели XXI век станет временем, когда эта крепость (русская крепость!) будет окончательно разрушена и последний её защитник исчезнет с лица земли?

Алексей БАКУЛИН