Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

74 года со дня снятия Ленинградской блокады

РУССКИЙ РЕБЁНОК В НЕМЕЦКОМ ПЛЕНУ

Недавно мне довелось присутствовать на встрече с человеком, чьё детство прошло в немецких концлагерях… Виктор Николаевич Васильев — ему сейчас 84 года — по­дробно рассказывал о своих мытарствах, и у слушавших его волосы на голове шевелились: как возможно было ребёнку перенести такое? Перенести, выжить, сохранить и телесное, и душевное здоровье…

Вите Васильеву было семь лет, когда началась война. Он тогда вместе со всей семьёй жил в Сиверской; отец его служил в Ленинграде в пожарной дружине и каждый день ездил в город.

— В последний раз он приезжал нас навестить уже 18 августа. Потом сел в поезд, отправился в Ленинград, но не успел отъехать и на километр, как налетели немецкие самолёты и разбомбили состав. Мама целый день провела у разбитого поезда: искала папу в обломках, бегала по окрестностям, проверяла списки раненых… Всё безполезно: папы нигде не было! И тогда наша мудрая прабабушка сказала: «Раз ты его не нашла — значит, живой он, значит, Господь сподобил его убраться с этого места! Не плачь, вы ещё встретитесь…» И вышло по её словам: папа остался в живых, всю блокаду прослужил в Ленинграде, и мы с ним встретились в 1945 году…

А в Сиверскую тем временем вошли немцы. С болью рассказывал Виктор Николаевич, как мимо их дома шла огромная колонна русских пленных, как мама с бабушкой пытались накормить наших солдат варёной картошкой, а немцы автоматами отгоняли их от колонны: «Пух-пух, муттер! Цурюк!»

— Вскоре мы решили из Сиверской переехать в соседнюю деревню: думали, что там будет не так голодно. Погрузились на телегу, поехали, да по дороге решили переночевать у знакомого мельника. А утром к мельнику немцы нагрянули: оказывается, ночью к нему приходили партизаны, а местная тётка-эстонка это видела и донесла. Мельник отказывается: никого, мол, у меня не было. Тогда ему приказали выносить вещи: будут дом поджигать. Мы с мельниковым сыном сидим на крыльце, ждём, когда дом полыхнёт, — нам и страшно, и любопытно посмотреть на такой огромный костёр. Вдруг немецкий солдат с автоматом хватает меня и куда-то тащит. Я решил, что на расстрел, и уже приготовился к смерти… Но нет, привели меня в дом к той самой эстонке. Там сидел немецкий офицер, перед ним на столе две коробки конфет, вроде нашего «Старта». «Ты хороший мальчик! Расскажи, приходили к вам ночью дяди? Расскажешь — получишь конфетки!» А мне и врать не пришлось: я спал и ничего не видел, да и до сладкого был не очень охоч… Выгнали меня из избы, привели на моё место мельникова сына. Тот тоже ничего не видел ночью, но решил обмануть немцев. Через несколько минут выбегает из дома радостный, в руках конфеты: «Мама, мама, я их надул! Я наврал, что ночью к нам дяди приходили, а они мне поверили и конфет дали!» После такого признания мать этого мальчика схватили и повели за деревню на расстрел; дали ей в руки лопату: «Копай себе могилу!» А старшая дочка её побежала следом, спряталась в кустах и всё видела. Видела, как мать выкопала неглубокую яму, видела, как её расстреляли, как швырнули в могилу и засыпали землёй… От такого зрелища у неё, видно, в голове повернулось; она смотрит на мамины ноги, торчащие из земли, обнимает их, пытается согреть: «Маме же холодно!..» Потом страшно закричала на всю деревню и побежала домой.

А семья Вити Васильева добралась всё-таки до соседней деревни, но сытой жизни там не нашла…

— Колхоз там был бедный, с начала войны жители все запасы растащили, а нам оставалось только собирать по полям остатки гнилой картошки. Когда же и картошка кончилась, ели мох: толкли его в порошок, приправляли рубленой осиновой корой и пекли лепёшки, — так зиму и пережили, а потом всё-таки пошла травка — и сныть, и крапива, и одуванчики… Легче стало.

В 1943 году, когда наши пере­шли в наступление, немцы собрали жителей окрестных деревень и погнали их через Эстонию и Латвию в сторону Германии…

— Бабушка моя на колени падала перед немецким офицером: «Оставьте меня в родной деревне! Здесь моё кладбище, здесь я лежать хочу со всеми родными!» Но офицер в ответ только пнул её в грудь сапогом, так что у бабушки кровь изо рта хлынула, а остаться не разрешил. Деревни сожгли, людей вывезли в телячьих вагонах. Первый наш лагерь был в Нарве, в пустых цехах Кренгольмской мануфактуры. Там были устроены нары в четыре этажа — на верхний этаж приходилось забираться по верёвочной лестнице. Моей больной сестре никак на эту верхотуру было не забраться… Рядом на скамейке умирала какая-то старушка — и мы ждали, пока она умрёт, чтобы положить сестру на её место. И всё же это был не самый страшный наш лагерь…

Потом подошли наши войска, немцы заторопились и погнали нас в другой лагерь, в эстонский город Валгу. А бабушка наша как раз в те дни заболела тифом и лежала в тифозном бараке. Немцы тифозных тащить за собой не захотели — они попросту облили барак бензином и сожгли вместе с живыми ещё больными. Так наша бабушка и погибла вдали от родной деревни, — и костей её после пожара было не найти.

Нас перебросили в Валгу. Там лагерь был страшный — по типу какого-нибудь Освенцима или Бухенвальда, с тремя рядами колючей проволоки по периметру, по проволоке пущен ток, вокруг ходят часовые с овчарками… Людей на нары клали вплотную друг к другу, нары посыпали гнилой соломой — от неё вонь стояла невероятная; на весь барак две-три тусклых лампочки под крышей… А питание? Баланда — то есть попросту замутнённая горсткой муки вода. Иногда туда ещё какие-нибудь отбросы добавляли: то конское копыто, то ещё что-то в этом роде. И кусок хлеба, граммов на сто: липкий такой, чёрный, вонючий: даже с голоду съесть кусок — словно подвиг совершить. Снова вспыхнул тиф — на этот раз заболела наша мама. Её в тифозный барак положили — а это был просто дощатый сарай с огромными щелями в стенах. Февраль на дворе, ветер по бараку гуляет… Мы собрали все тряпки, что нашли, укрыли ими нашу маму, и она 14 дней без сознания лежала. Как она выжила? Одному Богу известно. Впрочем, она потом горячо уверяла нас, что её спасла Сама Богородица: во сне приходила к ней Божия Матерь вместе со Спасителем. Пречистая дала маме иконку, а Господь бутылочку с лекарством за пазуху ей положил. Так или иначе, а она выжила, её вернули в рабочий барак, но тут мы по очереди начали болеть. Мама ухаживала за нами. Лекарств никаких, кроме холодных компрессов: воду-то не на чем было нагреть… Тем не менее и мы тоже как-то выжили: то ли закалка наша помогла, полученная в голодные 1941–1942 годы, то ли ещё что, но каким-то образом остались живы и мама, и сестра Тоня, и я.

Затем их перевели в латышский лагерь, где условия были получше, где русских кормили порой даже фасолевым супом. Заключённые шутили: «Откармливают нас для Германии!..» Потом, в мае 1944 года, Красная армия опять подступила, немцам стало не до узников, лагерь расформировали, а пленных раздали местным латышским богачам в батраки. Эти месяцы невольничества в усадьбе латышского кулака Виктор Николаевич вспоминает как проблеск счастья:

— Работали мы от зари до зари. Мне было поручено пасти 18 коров. Первое время трудновато управляться с ними, но потом и они ко мне попривыкли, и я к ним, и мне даже очень нравилось их пасти, вставая в 4 часа утра. На пастбище я домик себе построил из плетёных прутьев: нашёл ржавый топор на помойке да перочинный нож у меня был — ими работал. Мне тогда одиннадцать исполнилось. В домике и кровать была у меня сделана, и столик с табуретом; сестрёнка на этой кровати играла, а когда дождик нас заставал, так ни одна капля на нас не упала: у меня крыша была застелена еловыми лапами. Но тут пришла зима, и нас выгнали в свинарник. Просто отгородили в свинарнике одну из секций, свиней оттуда выгнали и поселили нас. Буржуйку дали, чтобы мы не замёрзли, а свинарник большой, каменный… Мы буржуйку накалим с вечера докрасна — даже жарко становится; а как утром просыпаешься — и подушка в инее, и волосы в инее, и сами дрожим… И все остались живы —
никто даже не простудился! Простужались, чихали, но всерьёз никто не заболел — вот что удивительно!.. Интересно, что в том, злом, концлагере у моей тёти Симы родился ребёнок — в самое трудное время появился на свет, но его тоже удалось выходить. В холодном свинарнике прикрывали его своими телами… Это уму непостижимо, как можно было выжить в тех условиях, где все умирали, где тиф косил всех подряд, — а они до сих поры живы, и тётя Сима, и её сын… И мать моя до 88 лет дожила, и мне уже 84, сестре моей — 82…

Освободила нас Красная армия уже в 1945 году. Несколько дней мы провели в пересыльном лагере — но какой это лагерь? Это счастье было: кормят хорошо, режим свободный, а главное — кругом наши!..

Действительно невероятный запас жизненной силы посылал Господь людям, прошедшим такие нечеловеческие испытания. И не только физической силы, но и душевной: ведь никто из этих людей не озлобился на весь свет, не замкнулся в своём горе, не потерял способности радоваться, делать добрые дела, любить…

А сам Виктор Николаевич Васильев — детский писатель; пишет весёлые стихи и сказки для детей. Человек, чьё детство враги нашей Родины растоптали грязными сапогами, дарит детство современным ребятам…

И ещё… Кто там говорит о баварском пиве, которое мы пили бы под немцами? А жидкой баланды на бульоне из конского копыта не желаете? Иного меню для нас не предусматривалось.

Сергей ОЛЬХОВЕЦКИЙ