Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

СТОИТ МЕЖ ВРЕМЕНЕМ И ВЕЧНОСТЬЮ

Мои прадеды из вологодской деревни Кабачино, что и поныне стоит почти напротив Горицкого Воскресенского монастыря под горой Маурой. В 70-х годах старший брат приобрёл избушку в деревеньке Ивицы, что всего в километре от дедовских домов. И лет пятнадцать я сопровождал маму на «дачу», где она с неимоверным трудом в одиночку выращивала кой-какие овощи, чёрную смородину в терпеливом ожидании приезда из столицы старшего сына. Иногда я оставался в этих дивных местах на несколько дней, иногда проводил часть отпуска, но строгий брат-хозяин незримо присутствовал рядом и, когда появлялся, в пух и прах словесно разбивал мои начинания: то не так веранду построили, то ограду неграмотно ставлю; он вообще подавлял во мне всяческое желание что-то созидать для «барина». А когда однажды я попросил выделить для нас с женой комнатушку, чтобы приезжать на лето, разразился такой скандал, что в тех краях я появляться перестал. Хотя нет, приезжал в паломничество в Горицкий монастырь к матушке Евфалии, да однажды с приятелем устроились у братова друга неподалёку: съездили в Ферапонтово, побродили по Кирилловскому монастырю и даже перебрались в ливень на другую сторону Шексны — хотел поглядеть, как выглядит избушка после многочисленных перестроений. Вид вокруг потрясал душу.

ВОЛОГОДЧИНА
Здесь Божии святые вотчины, истоки веры и оплот. Негромкий голос Вологодчины над Русью раненой плывёт. Она — в часовнях, колоколенках, в соборах и монастырях. И в Божиих святых угодниках, в простолюдинах и князьях. Она — в сынах своих испытанных от Куликова до Чечни. И в облаках, как будто вытканных, полям ромашковым сродни. Она придумана не зодчими — пустынножителей приют. Святые древней Вологодчины душе надежду подают. И кружевна, и белокаменна, готова каждого обнять. Колокола на Спасо-Каменном из глубины веков звонят. Над Ферапонтовом, Кирилловом, и там, где выжжено дотла, над миром, что гнетёт веригами, колокола, колокола. Стоит и вздохом не обмолвится, куда ни глянь — Поклонный крест. Она стоит и кротко молится сквозь зло, кипящее окрест. Разорена и изувечена, и всё ж — величия полна. Стоит меж временем и Вечностью, непобедимая она. Лариса Кудряшова, СПб, р.1954.
И я, хотя и родился от вологодского отца за тридевять земель по причине войны, землю эту считаю роднее некуда. Я даже пытался выразить свою любовь стихами: Милая сердцу вотчина с яблоней у окна, сказочная Вологодчина, вдумчивая Шексна. Глаголют: «ходити», «быти», сколько веков — Бог весть! — прочно связуя нити с прошлым, которое есть. Здесь сохранились древние слова с окончаньем на -ти. Под ручку идём деревнею, которую не обойти. В тебя, моя синеокая, я навсегда влюблён! От страсти сильнее окая, тащу в тереблёный лён. И скрыла от взоров девицу травушка, чуть шурша. Родная деревня Ивицы — ласковая душа. А из избушки светится слабенький огонёк… Так уж старушке верится: счастлив ли будет сынок? Будет, родимая, будет! Не сомневайся, мать; деревня нас не осудит и свадьбу поможет сыграть. И станешь лелеять внука, который в рубашке рождён, который и в радость, и в муку колышет преспелый лён.
А ты, моя синеглазая, выдохни, прошепни: «Тебя-то приметила сразу я, только не обмани!» Не обману, льняная, я отблеск синих озёр. В нашу избушку, знаю, не проберётся вор. Пусть будет сыночек, будет, не сомневайся, мать. Деревня нас не осудит и свадьбу поможет сыграть. Но знаю и верую зрело: смысл нашей жизни прост: взлелеем отцовскую землю — и можно нести на погост. Александр Раков, 27.10.1987.
А сам рассказ о том, что хотел сказать, будет коротким: глупым был, не записывал ничего — не было понимания, что мелочи, детальки, неприметные люди — это и есть жизнь.
Деревенька Ивицы тогда была крохотной — семь дворов, все друг другу родичи, даже фамилия, кажется, одна на всех — Самутичевы; крестьянская жизнь идёт за солнцеворотом, а связь с внешним миром — сначала железная лодка через Шексну в Горицы, а когда потонули по осени семь человек, прислали катерок, ходивший туда-сюда пять раз в день, кроме выходных, но это от капитана зависело: выставят ему пару беленького — и жди-отдыхай на пристани до вечера: за малиной на острова уплыли.
А напротив самого богатого дома, где обосновалась продавщица магазина в Воробьёве Евфалия Кирилловна, доживала век дряхлая избушка, хозяйкой которой была Катька — так звали её и сопливые мальчишки. Над домом даже телеантенны не было, а это в деревне показатель крайней нищеты. Да и огородец у дома был похож на хозяйку — не клубилась ботвой картошка, а вялилась, да грядка огурцов на зиму, да зелёного лучка… Вот, кажется, и всё Катькино хозяйство. Внутри я не был, да и понятно, что там привольно обитала нищета.
Катька кем-то работала, пока жил совхоз, потом, как все местные, чем-то промышляла на водку и курево. Ей было под шестьдесят: высокая, длинное неказистое лицо с толстыми губами было непривлекательным. И очень смахивала внешним видом на мужика — зимой и летом ходила в штанах. И выпить была не дура. Правда, надо СКАЗАТЬ ЧЕСТНО, часто занимая у меня рубли, всегда отдавала долг. Я ничего не знал про её прежнюю жизнь — была ли замужем, есть ли дети: не интересовался людьми, и всё. А теперь жалею. И когда дошла весть, что она отошла ко Господу и родственники перевезли к себе и похоронили Екатерину по-христиански, первое время молился, а потом перестал… Даже единственную фотку куда-то задевал за ненадобностью. Жаль, сейчас бы в книгу вставил, чтобы люди помнили.
Думаю, нелёгкую она прожила жизнь, намучилась вдосталь, да рассказать уж некому. Спи, Катька, спокойно — Господь милостлив…

ДЯДЯ ФРОСЯ
Дотемна от ранней рани, с речки — в поле. Вновь на плёс ездит, ездит хуторами дядя Фрося — водовоз. Смятая в зубах цигарка, и треух на голове, красным кантом светят ярко брюки моды «галифе». Помню, мы, бывало, спросим, удивления полны: «Ты ведь баба, дядя Фрося, для чего тебе штаны?» Дядя Фрося глянет косо, рассмеётся: «Вот так так! Кто сказал, ядрёна восемь, что я баба? Я — казак. Ты подумай здраво, милый, и поставь себе вопрос: Разве бабе-то по силам водовозный этот пост?»
Помолчим. И снова спросим, удивлённые вдвойне: «Коль казак ты, дядя Фрося, почему не на войне? Почему на целый хутор ты единственный казак?» Дядя Фрося глянет хмуро, аж качнётся злость в глазах, рябоватый нос наморщит, знать, не нравится вопрос: «Заявляла! Брать не хочет военком, такой прохвост. Говорит, ядрёна корень, что колхоз — военный пост, что одна бригада кормит фронт почти что на сто вёрст. Я ему и так, и так-то, по столу со злости — хвать: «За отца, за мужа, брата я обязана отмщать!» Только разве вы поймёте… Марш, безстыжие глаза!» Мы вослед горланим: «Тётя-а, всё равно ты не казак! Ты же притворилась, Фрося, кто ты, знают все кругом… Вот отцы вернутся, спросят: «Ты за что на нас — кнутом?»
…Четверть века миновало, а отцы всё не идут. Дядей Фросей, как бывало, Евфросинию зовут. Не сидит ни дня без дела, говорю при встрече так: «Евфросинья Алексеевна, ты действительно казак!» Отвернётся: «Что об этом… Жизнь, — вздохнёт, — не изменить». Протяну ей сигареты: «Алексеевна, извини». — «Сигареты, — скажет, — вата. Мне привычней самосад. В чём тебя мне извинять-то? Ты ни в чём не виноват».
Перекурим. И в молчанье разойдёмся. И опять буду мучиться ночами: как о ней мне рассказать? Но виднее через время: детство, хутор и война… С каждым годом всё острее перед Фросею вина. Геннадий Медведев