Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

1. РЕЛИГИОЗНОСТЬ РУССКОГО НАРОДА

Основная, наиболее глубокая черта характера русского народа есть его религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра, следовательно, такого добра, которое осуществимо лишь в Царстве Божием. Совершенное добро без всякой примеси зла и несовершенств существует в Царстве Божием, потому что оно состоит из личностей, вполне осуществляющих в своём поведении две заповеди Иисуса Христа: люби Бога больше себя и ближнего, как себя. Члены Царства Божия совершенно свободны от эгоизма и потому они творят лишь абсолютные ценности — нравственное добро, красоту, познание истины, блага неделимые и неистребимые, служащие всему миру. Блага относительные, т.е. те, пользование которыми для одних лиц есть добро, а для других — зло, не привлекают к себе членов Царства Божия. Погоня за ними составляет главное содержание жизни лиц с эгоистическим характером, т.е. лиц, которые не обладают совершенною любовью к Богу и предпочитают себя своему ближнему.

Искание абсолютного добра, конечно, не означает, что русский человек, например простолюдин, сознательно влечётся к Царству Божию, имея в своём уме сложную систему учений о нём. К счастью, в душе человека есть сила, влекущая к добру и осуждающая зло независимо от степени образования и знаний его: эта сила — голос совести. Русский человек обладает особенно чутким различением добра и зла; он зорко подмечает несовершенство всех наших поступков, нравов и учреждений, никогда не удовлетворяясь ими и не переставая искать совершенного добра.

Возьмём грандиозный труд С.М.Соловьева «История России с древнейших времен». В нём мы находим тексты летописей, сношений князей друг с другом, сношений дружин с князьями, влияние духовенства, сношения бояр с князем, доклады дипломатов, полководцев. Все эти документы полны упоминаний о Боге, мыслей о воле Божией и повиновении Ему. Князья перед смертью обыкновенно постригались «в иноки и в схиму». Примером может служить поведение князя Димитрия Святославича Юрьевского. Ростовскому епископу, постригшему его в схиму, он сказал: «Господин отец, владыка Игнатий, исполни Господь Бог твой труд, что приготовил меня на долгий путь, на вечное лето, снарядил меня воином истинному царю Христу, Богу нашему».

В XIX веке религиозность русского народа выразилась в великой литературе, проникнутой исканием абсолютного добра и смысла жизни, а также в расцвете религиозной философии.

Перечисленные проявления религиозности русского народа относятся к поведению высших слоёв его. Что же касается низов народа, особенно крестьян, религиозность их обнаруживается с не меньшею очевидностью. Вспомним русских странников ко святым местам, особенно к таким прославленным монастырям, как Троице-Сергиевская Лавра, Киево-Печерская Лавра, Соловки, Почаевский монастырь, и за пределы России — на Афон, в Палестину. Жажда поклонения чудотворным иконам Божией Матери и смысл паломничества к различным иконам Богоматери кажется идолопоклонством людям, не имеющим конкретного религиозного опыта.

Достоевский находит синтез и завершение всех добрых свойств русского народа в его христианском духе. «Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос», — думает Достоевский. Он доказывает эту мысль так: русский народ своеобразно принял Христа в своё сердце, как идеального человеколюбца; он обладает поэтому истинным духовным просвещением, получая его в молитвах, в сказаниях о святых, в почитании великих подвижников. Его исторические идеалы — святые Сергий Радонежский, Феодосий Печерский, Тихон Задонский. Признав святость высшею ценностью, стремясь к абсолютному добру, русский народ, говорит Достоевский, не возводит земные относительные ценности, например частную собственность, в ранг «священных» принципов. В романе «Бесы» Достоевский высказывает устами Шатова свою мысль, что русский народ есть «народ-богоносец».

Исследователь русской религиозности Г.П.Федотов показал, что христианство попало на Руси на благодатную почву: уже в Киевской Руси до монгольского ига оно было усвоено по крайней мере высшими слоями народа в своей подлинной сущности, именно как религия любви. Владимир Мономах, великий князь Киевский (умер в 1125 г.), в своём «Поучении» детям осуждает гордость и суету, высказывается против смертной казни, видит в природе красоту и славу Божию, высоко ценит молитву. «Если, ездя на коне, вы не занимаетесь делом, — пишет он, — то, при незнании других молитв, постоянно повторяйте: Господи, помилуй. Это лучше, чем думать о пустяках» («мыслить безлепицу»). Ко всем людям он советует быть доброжелательным: «…не идите мимо человека, не приветивши его, а скажите ему доброе слово». Митрополит Киевской Руси Никифор в своём «Послании» Мономаху говорит, что он любит готовить другим пышные обеды, а сам служит гостям; «подвластные ему едят и пьют до отвалу, а он только сидит и смотрит, довольствуясь малой пищей и водою». При этом надо заметить, что Владимир Мономах был человек мужественного характера, проявлявший выдающуюся храбрость и на войне, и на опасной охоте.

В дальнейшей истории Руси вслед за высшими слоями общества и благодаря влиянию великих святых также низшие слои населения усвоили христианство настолько, что идеалом народа стала не могучая, не богатая, а «святая Русь». «В древнерусской святости, — говорит Федотов, — евангельский образ Христа сияет ярче, чем где бы то ни было в истории».

Русские святые особенно осуществляют в своём поведении «кенозис» Христа, его «зрак раба», бедность, смирение, простоту жизни, самоотвержение, кротость. Героическое человеколюбие и чудеса Святителя Николая так полюбились народу, что он стал национальным русским святым. Проповеди св.Иоанна Златоуста и св.Ефрема Сирина стали любимым чтением; в первых привлекал призыв к милосердию, а во вторых — к покаянию.

Лев Толстой, жизнь и произведения которого служат ярким примером искания абсолютного добра и смысла жизни, хорошо знал русский народ. В статье «Песни на деревне» он говорит, что русский народ — «кроткий, мудрый, святой». За два года до своей смерти в «Предисловии к альбому «Русские мужики» Н.Орлова» он говорит о русских крестьянах, что это «смиренный, трудовой, христианский, кроткий, терпеливый народ. Мы с Орловым любим в этом народе его мужицкую смиренную, терпеливую, просвещённую истинным христианством душу». Смотря на картины Орлова, Толстой переживает сознание «великой духовной силы народа».

Историк и философ Лев Платонович Карсавин находит, что существенный момент русского духа есть религиозность, включая и воинствующий атеизм. Русский идеал есть взаимопроникновение Церкви и государства. Русский человек хочет действовать «всегда во имя чего-то абсолютного или абсолютированного». Если же русский усомнится в абсолютном идеале, то он может дойти до крайнего скотоподобия или равнодушия ко всему; он способен прийти «от невероятной законопослушности до самого необузданного, безграничного бунта». Стремясь к безконечному, русский человек боится определений; отсюда, по мнению Карсавина, объясняется гениальная перевоплощаемость русских. Вальтер Шубарт, прибалтийский немец, знавший, вероятно, русский язык и русскую культуру так интимно, как сами русские, написал замечательную книгу «Europa und die Seele des Ostens», переведенную на русский и английский языки. Шубарт противопоставляет друг другу главным образом два типа человека: прометеевский, героический человек — и иоанновский, мессианский человек, т.е. человек, следующий идеалу, данному в Евангелии от Иоанна. Представителями иоанновского типа он считает славян, особенно русских. Прометеевский, «героический человек видит в мире хаос, который он должен оформить своей организующей силой; он полон жажды власти; он удаляется всё дальше и дальше от Бога и всё глубже уходит в мир вещей. Секуляризация — его судьба, героизм — его жизненное чувство, трагика — его конец». Таковы «романские и германские народы современности».

Иоанновский «мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок, чей образ он в себе роковым образом носит. Он хочет восстановить вокруг себя ту гармонию, которую он чувствует в себе. Так ощущали первые христиане и большинство славян». «Мессианского человека одухотворяет не жажда власти, но настроение примирения и любви. Он не разделяет, чтобы властвовать, но ищет разобщённое, чтобы его воссоединить. Им не движут чувства подозрения и ненависти, он полон глубокого доверия к сущности вещей. Он видит в людях не врагов, а братьев; в мире же — не добычу, на которую нужно бросаться, а грубую материю, которую нужно осветить и освятить. Им движет чувство некоей космической одержимости, он исходит из понятия целого, которое ощущает в себе и которое хочет восстановить в раздробленном окружающем. Его не оставляет в покое стремление к всеобъемлющему и желание сделать его видимым и осязаемым». «Борьба за вселенскость станет основной чертой иоаннического человека». В иоанновскую эпоху центр тяжести перейдёт в руки тех, кто стремится «к сверхземному в качестве постоянной черты национального характера, а таковыми являются славяне, в особенности русские. Огромное событие, которое сейчас подготовляется, есть восхождение славянства как ведущей культурной силы».

Целью своей книги Шубарт ставит повлиять на «европейское самопознание путём контраста». «Запад, — говорит он, — подарил человечеству наиболее совершенные формы техники, государственности и связи, но он лишил его души. Задачею России является вернуть её людям». «Только Россия способна одухотворить человеческий род, погрязший в вещности и испорченный жаждой власти».

Важнейшее выражение характера религиозности русского народа осуществлено в Русской Православной Церкви. Прав Бердяев, что русское православие сосредоточено на эсхатологии, на стремлении к Царству Божию, т.е. к сверхземному абсолютному добру. Этот характер православия ярко выражен во всем богослужении и в годовом цикле церковной жизни, в котором «праздников праздник» есть Пасха, Воскресение Христово, знаменующее победу над смертью в форме Преображения, т.е. жизни в Царстве Божием. Иконы Русской Православной Церкви, подобно византийским иконам, глубоко отличаются от религиозной живописи итальянского Возрождения: красота их — не земная миловидность, а сверхземная духовность.

Православное монашество ведёт жизнь, посвященную молитве о своей душе и о всём мире. Занимаясь аскетическими подвигами и монастырским трудом, оно мало принимает участия в земной жизни. Живое представление об этом характере русского монашества можно получить из недавно изданной в Париже книги иеромонаха Софрония «Старец Силуан». Опираясь на живое молитвенное общение с Господом Богом и Царством Божиим при почитании святых, православный человек руководится в своей религиозной жизни и в богословских трудах не ссылкой на авторитеты и не сложными умозаключениями, а живым религиозным опытом. О том, что Православная Церковь при выработке догматов и основ церковной жизни не подчинена внешнему авторитету, весьма ценны соображения Хомякова. Занимаясь вопросом о том, как сочетать в церковной жизни два трудно соединимые принципа — свободу и единство, Хомяков выработал замечательное оригинальное понятие соборности. Он говорит, что в Католической авторитарной Церкви есть единство без свободы, а в Протестантской есть свобода без единства. Согласно его учению, принципом строения Церкви должна быть соборность, разумея под этим словом единство многих лиц на основе общей любви их к Богу, к Богочеловеку Иисусу Христу и к правде Божией. Любовь свободно объединяет верующих людей в Церкви как Теле Христа.

Понятие соборности, выработанное Хомяковым, так ценно и своеобразно, что перевод его на другие языки невозможен и слово «соборность» уже принято в немецкой и англо-американской литературе. Содружество (fellow, ship) англиканских и православных христиан, существующее в некоторых городах Великобритании и Соединенных Штатов Америки, издаёт даже журнал под названием «Sobornost».

Юридическое учение о спасении отвергается Православною Церковью. Духу её соответствует учение о том, что поведение, руководимое совершенною любовью к Богу и ближнему, само по себе, без всяких внешних, наград есть блаженство. Обстоятельный труд об этом вопросе «Православное учение о спасении» написал в конце XIX века архимандрит (будущий патриарх) Сергий.

Дух Православной Церкви, в основе которой лежит любовь, выражается в «благостном» характере и даже внешности многих русских духовных лиц.

Эту черту русского духовенства хорошо подметил Шубарт. Он пишет: «Гармонический дух живет во всём древнейшем русском христианстве». «Гармония лежит в образе русского священника. Мягкие черты его лица и волнистые волосы напоминают старые иконы. Какая противоположность иезуитским головам Запада с их плоскими, строгими, цезаристскими лицами». «По сравнению с деловым, почти театральным поведением европейцев Киреевский отмечает смирение, спокойствие, сдержанность, достоинство и внутреннюю гармонию людей, выросших в традициях Православной Церкви. Это чувствуется во всём вплоть до молитвы. Русский не выходит из себя от умиления, но, напротив, особое внимание обращает на сохранение трезвого рассудка и гармонического состояния духа». Те же самые свойства русского священника отмечает и Толстой в «Войне и мире». В Москве в воскресенье 12 июля 1812 года получен был манифест Государя о начале войны с Наполеоном и прислана была молитва из Синода о спасении России от вражеского нашествия. Священник в церкви, «благостный старичок», пишет Толстой, читает молитву: «Господи Боже сил, Боже спасения нашего, начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце».

Религиозность русского народа и кроткая благостность духовенства, казалось бы, должна была выразиться в проповеди социального христианства, т.е. в учении о том, что принципы христианства следует осуществлять не только в личных, индивидуальных отношениях, но и в законодательстве и в организации общественных и государственных учреждений. Леруа-Болье в третьем томе своего обширного труда о России говорит: оригинальность России может проявиться в реализации евангельского духа, именно «в применении этики Христа в общественной не менее, чем в частной жизни». Православное духовенство в XIX веке пыталось выступать в литературе с этою идеею, однако правительство систематически подавляло такие стремления его и содействовало укреплению мысли, будто цель религиозной жизни есть только забота о личном спасении души. В труде о.Георгия Флоровского «Пути русского богословия» можно найти в главе «Историческая школа» много сведений о том, как правительство стесняло литературную деятельность духовенства и, ко вреду Церкви и общества, мешало развитию религиозной идеологии. Низводя Церковь на степень слуги государства, правительство превращало духовных лиц в чиновников. Сущность такой политики хорошо выразил в романе Лескова «Соборяне» мошенник Термосесов: «Религия может быть допускаема только как одна из форм администрации. А коль скоро вера становится серьёзной верой, то она вредна и её надо подобрать и подтянуть». Потрясающим примером «смирения» епископов, членов Синода, подчиняющихся против веления своей совести требованию государственной власти, служит история поставления во епископы монаха Варнавы, рассказанная Милюковым в «Очерках по истории русской культуры». Подчинение высшего (чёрного) духовенства верховной власти и её представителю обер-прокурору Синода даже усилилось в правление Саблера, продолжавшего традицию Победоносцева, говорит Милюков. Чрезвычайно характерным эпизодом из эпохи этого подчинения является история кощунственного посвящения в епископы ставленника Распутина монаха Варнавы, рассказанная непосредственным участником, митрополитом Антонием Храповицким, в частном письме к митрополиту Флавиану от 11 августа 1911 года: «Уже омокается трость, и завтра государь подпишет о бытии архимандриту Варнаве епископом Каргопольским; хиротония его в Москве. Как это произошло? А вот как. Вл.К.Саблер заявил, что государь желает видеть его епископом. Прп.Димитрий сказал: «А потом и Распутина придётся хиротонисать». Я начал предлагать разъяснить неудобства сего желания; тогда В.К. вынул из портфеля всеподданейшее прошение своё об отставке и пояснил, что в отказе Синода он усмотрит свою неспособность быть посредником между государем и Синодом и предоставит это дело другому. Тогда я от лица иерархов сказал: «Для сохранения вас на посту мы и чёрного борова посвятим в архиереи, но нельзя ли его отправить в Бийск, посвятить в Томске и т.п.». Вечером 8 августа мы собрались тайно у преп.Сергия и, вознеся немало воздыханий, решили из двух зол избрать меньшее».

Духовенство, подчинённое специальной духовной цензуре, не могло разрабатывать идею социального христианства, но зато светские люди много поработали над этою проблемою. Славянофилы Хомяков, К.Аксаков были сторонниками этой идеи, насколько можно было пытаться выразить её при режиме государя Николая I.

Не надо забывать также участия России в попытках применить принципы христианства к международным отношениям. Вспомним участие России в Священном Союзе при Александре I и предложение, исходившие от Императора Николая II в конце XIX века, об учреждении международного трибунала для решения споров между государствами не войною, а судом. Самую замечательную мысль о нормальном отношении народов друг к другу высказал Вл.Соловьёв: заповедь Иисуса Христа «люби ближнего, как самого себя» он применил и в отношении народов друг к другу: «люби все другие народы, как свой собственный».

О русской интеллигенции второй половины XIX века говорят, что она была наиболее атеистическою. Это неверно: она была действительно наиболее внецерковною, но это не значит, что она была атеистическою. Отпадение от Церкви обусловлено было отчасти ложною мыслью, будто догматическое содержание христианства несогласимо с научным миропониманием, но ещё в большей степени виною охлаждения к Церкви была нелепая политика правительства, стеснявшего свободное развитие религиозной жизни. Приведу один пример из замечательной книги о.Георгия Флоровского «Пути русского богословия»: «Блестящая книга московского профессора М.Д.Муретова против Ренана была остановлена цензурой, так как для опровержения нужно было изложить опровергаемое «лже­учение», что не представлялось благонадёжным. Ренана продолжали читать втайне, а книга против Ренана опоздала лет на 15. И создалось впечатление, что причина запретов в безсилии защищаться».

Отошедшие от Церкви образованные люди утратили христианскую идею Царства Божия, однако многие из них сохранили стремление к совершенному добру и мучаются неправдою нашей грешной земной жизни. Это настроение обнаруживается, например, в искании социальной справедливости. Характерным явлением общественной жизни России было то, что Михайловский назвал словами «кающийся дворянин» и Лавров выразил мыслью о необходимости уплатить «долг народу». Это настроение русских людей, принадлежащих к привилегированным классам общества, хорошо выразил Достоевский: он говорил в «Дневнике писателя», что никогда не мог понять такого строя, при котором одна десятая народа пользуется многими жизненными благами, а девять десятых лишены их.

Даже в среде крупной буржуазии, среди богатых промышленников и купцов, были настроения, показывающие, что они как бы стыдятся своего богатства и уж, конечно, сочли бы кощунством называть право собственности «священным». Среди них было много меценатов и жертвователей больших сумм на различные общественные учреждения. Вспомним, например, такие имена, как Третьяковы, Морозовы, Мамонтов, Шанявский, Серебряков, Щукин, Рябушинские. Были и такие богатые промышленники, которые давали деньги революционерам, боровшимся против капитализма.

У русских революционеров, ставших атеистами, вместо христианской религиозности явилось настроение, которое можно назвать формальною религиозностью, именно страстное, фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле, без Бога, на основе научного знания.

Не только русские писатели, также и иностранцы, внимательно наблюдавшие русскую жизнь, в большинстве случаев отмечают выдающуюся религиозность русского народа. Я сошлюсь на нескольких иностранцев, и о тех из них, которых мнения буду сообщать также в дальнейшем, сообщу вкратце, кто они такие и как познакомились с русским народом.

Замечательное по своей обстоятельности исследование о России и русском народе выполнил французский ученый Леруа-Болье (1842—1912). Он был в России четыре раза в 1872—1881 гг. и опубликовал свой труд в трёх больших томах «L’Empire des Tsars et les Russes» (1881—1889). Народные массы русских, говорит он, не утратили чувства связи «с обитателями невидимого мира». У простого русского народа он находит своеобразное сочетание реализма и мистицизма, почитание креста, признание ценности страдания и покаяния. Он обращает внимание на то, что литературные труды даже и неверующих русских имеют религиозно-христианский характер. Оригинальность России, думает Леруа-Болье, может проявиться в реализации евангельского духа, именно в применении этики Христа в общественной не менее, чем в частной жизни.

Англичанин Стивен Грахам много раз ездил в Россию; он познакомился со всеми слоями русского общества, особенно с крестьянами. Хорошо овладев русским языком, одеваясь просто, чтобы быть в толпе принятым за русского рабочего, он исходил пешком многие сотни километров и наблюдал русскую жизнь от Архангельска до Владикавказа. Вместе с паломниками он ходил на поклонение угодникам в монастыри, ездил на русском пароходе вместе с паломниками в Палестину. Странствуя пешком на севере России вблизи Белого моря, он ночевал в крестьянских избах.

В книге «Путь Марфы и путь Марии» Грахам говорит, что с англичанином разговор кончается беседою о спорте, с французом — беседою о женщине, с русским интеллигентом — беседою о России, а с крестьянином — беседою о Боге и религии. Русские могут беседовать о религии шесть часов подряд. Русская идея — христианская идея; на первом плане в ней любовь к страдающим, жалость, внимание к индивидуальной личности. Нашу смертную жизнь русский считает не подлинною жизнью и материальную силу не действительною силою. Иными словами, Грахам хочет сказать, что русское христианство сосредоточено на идее Царства Божия и абсолютного совершенства в нём. Восточная Церковь, говорит он, идет путём Марии.

В книге «Неизвестная Россия» Грахам с восхищением говорит о теплящейся перед иконою лампадке, излучающей покой, о том, что такую лампаду перед иконою можно увидеть везде в России — и на вокзале, и в бане; поэтому везде чувствуется близость Бога. «Я люблю Россию, — говорит он. — Она для меня в некотором смысле есть нечто большее, чем моя родная страна. Иногда мне кажется, что я счастливый принц, нашедший Спящую Красавицу».

Англичанин Гарольд Вильямс, муж Ариадны Владимировны Тырковой, благодаря связи с её высококультурной семьёй и жизни в имении её родителей на берегу Волхова, хорошо познакомился с характером и бытом русских крестьян. В своей книге «Russia of the Russians» он говорит о высокой религиозности русского народа. Народ, говорит он, не только получает эстетические эмоции от богослужения, но и приобретает религиозные убеждения благодаря Евангелию, читаемому в церкви, а также почерпая их из жития святых и легенд. Вильямс знает о том, что с начала XX века у русской интеллигенции пробудился интерес к религии и начался возврат к Церкви.

Немец К.Онаш в книге «Geist und Geschichte der Russischen Ostkirche» (1947) указывает на то, что неправильно понимал Православную Церковь известный протестантский богослов Адольф Гарнак, считавший веру в Таинства и почитание икон проявлением варварства. Русское жизнепонимание и религиозность, говорит Онаш, отличается замечательною цельностью: в основе его лежит страсть к абсолютным ценностям и преображению мира; иконы русские свидетельствуют о преодолении земного бытия.

Ганс фон Экардт в книге «Russisches Christentum» (1947) считает характерною чертою русской религиозности стремление освободиться от временного материального бытия и влечение к преображённой жизни в Царстве Божием.

Приведённых примеров достаточно, чтобы показать, что даже иностранцы, хорошо познакомившиеся с Россией, отмечают глубокую религиозность русского народа. Считая основным свойством русского народа христианскую религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра, осуществимого лишь в Царстве Божием, я буду в следующих главах пытаться объяснить некоторые другие свойства русских людей связью с этою существенною чертою их характера.

предыдущая    следующая