Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

ЛЮБОВЬ К ОТЕЧЕСКИМ ГРОБАМ

Когда-то, в 70-х годах, я лежал в одной кардиологической клинике Ленинграда и, находясь в палате, с унынием смотрел в окно, по стёклам которого, как слёзы, ползли капли осеннего дождя. Палата была небольшая, на трёх человек. Одну койку занимало лицо кавказской национальности. Несмотря на то что он был очень болен, жизнь и энергия так и кипели в нём. Был он уроженец Грузии, из большого села Внешней Кахетии, однако считал себя армянином. Хотя он уже был немолод, от него исходил удивительный шарм, привлекавший к нему женщин всех возрастов и сословий, начиная от поломоек, шикарных буфетчиц до авантажных докториц. Он мне напоминал завзятых ловеласов довоенных времён, фланирующих по курортной набережной в широченных белых штанах. В Ленинграде он жил давно, но не сидел на месте, а постоянно курсировал между Ленинградом и Тбилиси, где вёл разные маклерские дела с дельцами и начальниками крупных и богатых грузинских и армянских кладбищ. Его знали и в Тбилиси, и в Кахетии как денежного воротилу и щедрого и весёлого кутилу, что на Кавказе ценится особенно высоко. Звали его Ашот.

Сейчас он лежал на больничной койке с капельницей, с подвешенной к носу кислородной трубкой и был синий и отёкший… Во время обхода маститый профессор-кардиолог, демонстрируя Ашота студентам, говорил: «Вот перед вами больной, умышленно погубивший своё сердце непомерной выпивкой и разгульной жизнью». По всем расчётам врачей Ашот должен был умереть в ближайшие дни и выйти из больницы ногами вперёд, но он не умер, а пошёл на поправку и вышел из больницы своими весёлыми ногами — вероятно, Божиим Промыслом ему была уготована другая смерть.

Мы с ним часто вели разговор о вере, о Боге, и он мне сказал: «Что ты говоришь, генацвале, что у нас в Грузии вера ослабла? Нет. У нас в Грузии все верующие. Если бы ты мог понимать разговор наших людей, то у них Бог не сходит с языка. «Клянусь Богом!» — говорят они. Когда подходит праздник или болеет кто, так сразу покупают барана и тащат к церкви. Там его режут во дворе и кушают шашлык, пьют вино и говорят: «Бог! Ты видишь, как мы Тебя любим, даже не пожалели такого прекрасного барана, поэтому сделай так, чтобы наш маленький бичо Зурико поправился и больше не болел». Поп, как свидетель, тоже с нами кушает шашлык и пьёт вино. Шкуру с собой не берём, а вешаем на дереве, чтобы Бог не забывал, что раз баран съеден — значит, маленькому Зурико надо помочь. А если бы ты видел, что творится на Георгобу — праздник в честь св.Георгия. Неделю в Кахетию ко храму «Алла Верды» съезжается народ. Кто на машине, кто на арбе. Все везут баранов и бурдюки с вином. Десятки тысяч окружают этот большой храм. Тёмная ночь, горят костры, на них кипят громадные котлы. Всю ночь трудятся мясники, режут баранов, кровь льётся рекой, громоздятся горы бараньих голов, горы потрохов. Кипят котлы, варится мясо, жарятся шашлыки. В храме, таком большом, что туда может въехать грузовая машина и, сделав круг, выехать обратно, идёт богослужение при участии целых полков попов, архиереев и двадцати трёх митрополитов. Они одеты, как цари. Золото на них так и сверкает. Клубами к куполу поднимается кадильный дым иерусалимского ладана. Громадный хор ревёт так, что стены дрожат, и его слышно за километр. Несколько дней мы так пребываем, едим мясо, выпиваем целый океан вина, грузинским многоголосьем поём наши песни. Так мы прославляем св.Георгия. Вот такая наша вера. Не то что у вас, когда, поставив в церкви копеечную свечку, вы думаете, что Бог вам всё устроит. К примеру, возьми барана, возьми тысячу баранов, и что Бог скорее увидит: тысячу баранов или копеечную свечку?»

Я рассердился и ответил ему: «Бог увидит барана Ашота, который говорит такие глупости». — «Вот то-то же! Тебя заело, что я правду сказал. Наша вера старше вашей веры на 600 лет», — говорил умирающий Ашот, посрамляя меня древностью веры и баранами. А меж тем он жил и кормился от неправедных дел. Уже в те, ещё советские, времена он тайно занимался частным предпринимательством, за которое мог получить немалый срок. Под началом Ашота целая команда демонтировала на старых петербургских кладбищах ценные памятники на могилах богатых и именитых людей. В укромном месте, в мастерской шлифовки, снимали старые надписи и по желанию заказчика наносили новые, золотили их и делали штриховые портреты состоятельных духанщиков, рыночных королей — всех, у кого водились деньжонки. Некоторые денежные воротилы при жизни заказывали себе памятники впрок. Большинство памятников уходило в Закавказье, и кто посещал кладбища больших тамошних городов, уходил, поражённый роскошью и помпезностью надгробий из мрамора, гранита и лабрадорита. Так памятники обретали вторую жизнь и уже не стояли на петербургских кладбищах над прахом сенаторов, аристократов и купцов.

Придите сейчас на старые кладбища Петербурга и посмотрите, в каком они жалком, разграбленном состоянии. Кстати, и правители города приложили к этому руку еще в советские времена, стерев с лица земли Митрофаньевское кладбище, Стародеревенское, урезав Никольское и Смоленское и уничтожив еще целый ряд других. Это варварство было порождено политикой безбожия в стране.

Когда Ашот приезжал в своё родное село, то из дальней древней церкви Нино-Цминдо приходил старичок-священник Мераби и укорял и обличал Ашота, говоря, что большой грех он творит и Бог ему этого не простит ни в этой жизни, ни в будущей. И пусть Ашот всегда помнит, что смерть грешника люта. Но Ашот и в ус не дул, а посмеивался и продолжал грабить старые ленинградские кладбища, оставляя там аляповатые бетонные кресты.

Когда он выписывался из клиники, его пришли встречать несколько молодцев, нагруженных коробками шоколадных конфет, бутылками шампанского и букетами роз. Перед отъ-ездом он просил меня зайти к нему и осмотреть редкую икону, так как сам он в этом не разбирался и хотел об этой иконе иметь точную информацию. Недели через две я пришёл к нему. Двери открыл его сын с мутными глазами наркомана. Из недр квартиры неслись граммофонные звуки вальса. Ашот повёл меня смотреть икону. Она оказалась малоценной. Хорош был только ее резной кипарисовый киот.

В последний раз примерно через год я встретил Ашота на Кировском проспекте. Он торопился на какую-то деловую встречу, но остановился поговорить со мной, сетуя, что жизнь не удалась, здоровья нет, сын — наркоман. Говорил, что у него срочный и богатый заказ на отличное надгробие-люкс на могилу хозяина района. Что такой шедевр придётся везти самому, чтобы было всё в сохранности. Больше Ашота я не видел.

Через год поехал в Грузию к мощам св.равноап.Нины. На дороге во Внешней Кахетии автобус сделал остановку. Пассажиры пошли в тень к источнику. Это было родное село Ашота. Кладбище было при дороге, и я осмотрел его. Тяжёлые гранитные глыбы, мраморные памятники и чёрные плиты лабрадорита придавили могилы спесивых кахетинцев. Некоторые вызывали удивление явным язычеством. На этих могилах был поставлен дом из ажурной кованой решётки, с оцинкованной крышей и затейливыми трубами водостока. Внутри домика всё было обставлено в восточном вкусе: диван с мутаками (подушка цилиндрической формы) и большой ковёр, под которым могила покойника. Посредине стоял стол, покрытый бархатной скатертью, с кувшинами вина, бокалами и фруктами в вазах. Трубки дневного света круглые сутки испускали мертвящий свет, и безпрестанно гремела радиотрансляция. Кладбищенский сторож рассказал, что год назад на этом кладбище погиб уважаемый батоно Ашот из Ленинграда при разгрузке больших плит для могилы секретаря райкома. С машины свалилась чёрная тяжёлая плита и придавила его, как жабу. Пока был жив, всё кричал, бедный. С большим трудом отвалили плиту от страдальца. Ноги и нижняя часть живота — в лепёшку. Вон там, в стороне, и его могила под скромным грузинским камнем. Царствие ему Небесное!

«Вряд ли Царствие Небесное, как любил поговаривать игумен Прокл», — подумал я и пошёл к своему автобусу.

С тех пор прошло порядочно времени, распался Советский Союз. Грузия стала самостоятельным государством, но многие скорби пришлось перенести грузинскому народу. Были и междоусобные войны, и потеря Абхазии с изгнанием грузин, землетрясения, наводнения, снежные лавины и грязевые сели, а главное — нищета и холод. Почти полный набор казней египетских. Когда-то весёлая и богатая столица — Тбилиси —
погружалась во мрак и холод. Не шумел больше богатый тбилисский рынок, где раньше, с трудом пробиваясь сквозь тысячные толпы, развозчики овощей со своими тележками кричали во всё горло: «Хабарда! Хабарда!» Толстые румяные мясники в белоснежных халатах и колпаках, похожие на преуспевающих профессоров-хирургов, превратились в ветхих голодных старцев, сухими ручками приготовляющих себе скудную трапезу из хлеба, зелени и воды на давно пустующей мясной колоде.

Опять я поехал в Кахетию, в Бодби, и опять автобус сделал остановку около села покойного Ашота. Я вышел из автобуса и не узнал кладбища. Где кичливые краденые мраморные и гранитные памятники? Ничего этого не было, а было традиционное грузинское кладбище с простыми низкими каменными надгробиями. Постаревший кладбищенский сторож узнал меня и в ответ на мои недоу-мённые вопросы рассказал мне удивительную историю.

После смерти и похорон Ашота на селение и округу навалились беды, как, впрочем, и на всю Грузию. То на овец напала вертячка и половина сельского стада околела, то весной их коровы в ущельях нажрались какой-то ядовитой травы, их раздуло, и от стада мало что осталось, то в домашних хранилищах завелось такое обилие мышей, пожравших всю кукурузу, какого не помнят древние старики. Но самое плохое — это град. Каждый год летом на поля, виноградники и селения с небес выпадал густой и яростный град, побивавший все посевы и виноградники, и ничего с этим нельзя было поделать. Во избавление от града служили молебны, приносили в жертву баранов, прикатили даже зенитную пушку и стреляли в небо по тучам — всё было безполезно. Народ приуныл и совсем обнищал. Не было на продажу вина, не было ни кукурузы, ни пшеницы. Наконец решили привезти древнего столетнего священника отца Мераба из храма Нино-Цминдо.

Старик с дороги устал. Поел чахохбили, выпил вина и лёг спать. На следующий день из церкви вынесли иконы, хоругви и крестным ходом пошли в сторону кладбища слушать о.Мераба. Собралось всё селение. Отец Мераб влез на арбу, помолился, поклонился народу на все четыре стороны и сказал: «Гнев Божий на наших головах за то, что забыли мы Бога и предались мамоне! Для чего вы работали, для чего трудились? Вы работали не для Царства Божия, а для плоти, вот и пожинаете скорби в плоть. Посмотрите на ваше кладбище! Оно украшено памятниками и камнями, украденными с далёких северных могил. Это великий грех — разорять чужие могилы и украшать свои. Ашот привозил вам эти камни, и вы, как бараны, бросились покупать их и ставить на своих могилах. Вот теперь за грехи ваши и Ашота эти северные камни и притягивают на землю убийственный град.

Дети мои, послушайте меня, старого священника, что надо сделать, и, может быть, тогда Господь Бог помилует вас: прах Ашота надо перенести в дальнее пустынное ущелье и там похоронить. Туда же надо перенести все эти памятники и камни. Пусть град вечно побивает это безплодное дальнее ущелье. Снимите и языческие дома над могилами и устройте обычное грузинское кладбище. Кроме того, для покаяния накладываю на вас сорока-
дневный пост. Пригласите епископа, и пусть он вновь освятит ваше кладбище. Я всё сказал. Благословение Божие на вас! Аминь».

И народ послушал старца и сделал всё, что он сказал им. С тех пор градобитие прекратилось… Эта назидательная история всплыла в моей памяти, когда недавно я посетил одно старинное петербургское кладбище и с горечью обозревал его жалкое состояние.

(С сокр.)

предыдущая    следующая