Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"

 

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

ЖИЗНЬ ДЕРЕВЕНСКАЯ

Наша настоящая деревенская жизнь началась с весенних огородов. Оказывается, коллективный труд вполне соответствует натуре русского человека. Он радует, вдохновляет и дает возможность каждому развернуться в меру своих сил. В Калитах весной все огороды возделывали сообща. Огороды там огромные, по той простой причине, что если посадить один мешок картошки, то вырастет всего три мешка. Когда мы приехали, скотины в деревне было много, поросят откармливали картошкой. Пахать начинали, как только зацветёт черёмуха. Лошадь и пахаря нанимали, а гряды разделывали и борозды прокапывали всем миром. За один день едва успевали одному хозяину оформить огород. Хозяйка огорода в этой работе участия не принимала. Она готовила праздничный обед на всю деревню. Закончив работу, все с удовлетворением усаживались за праздничный стол. Выпьют по стопочке, скинут усталость, утолят голод и начинают песни петь, тягучие русские песни: «Степь да степь кругом», «По диким степям Забайкалья» и др. Поотдохнут — и сплясать могут. Плясала обычно одна, моя соседка Фрося. Её просили. Она охотно соглашалась, выходила на середину и всем кланялась, потом плавно плыла по кругу, сама себе напевая нужную припевку. Вся фигура её становилась необычайно легкой. Движения этой обычной русской пляски были плавны и грациозны. Никакой лихости, никакой резкости. «Ну лебёдушка, право, лебёдушка!» Восхищались односельчане, а она, пройдя ещё круг, спокойно усаживалась на место.

Был в этой деревне обычай собирать всех «на печёнку». Когда наступали морозы, наступало и время заготовки мяса. Интересно, что в такой день сам хозяин обходил всех, кланялся в пояс и просил «пожаловать на печёнку». Всё происходило так же, как и весной, только стол ломился от мясных вкусностей да гости засиживались подольше и выпивали побольше. Когда атмосфера начинала накаляться, мы уходили. А утром хозяин приходил извиняться, «что перебрали немножко».

Вспоминается мне одно такое застолье, когда  жил у меня зиму мой пятилетний внук. Зимой вечера длинные. Мы много с ним читали, лёжа на тёплой печке, заучивали стихотворения. Он увлечённо рассказывал наизусть «Бородино» Лермонтова. Была у нас такая книга, с хорошими иллюстрациями. Вся атрибутика Бородинского боя присутствовала в них и будоражила мальчишеское сердце. И здесь ему предложили прочесть это стихотворение. Звонкий мальчишеский голосок звучал вдохновенно. В этом возрасте дети очень непосредственны. Впечатление он произвёл огромное. Глядя на него, многие просто плакали. Они ничего подобного не видали. Не знали они ни Лермонтова, ни Бородинского боя, заинтересованно его спрашивали, а он старался им всё по-детски объяснить.  Мои новые знакомцы слишком многого не знали. Ничего не знали из Священного Писания даже глубокие старики, родившиеся задолго до революции. Я тогда верующей себя не считала, но многие эпизоды и притчи  из Ветхого и Нового Завета мне были хорошо известны. Была еще совсем молодая, когда зачитывалась книгой Солоухина «Чёрные доски». Это он открывал для таких обывателей, как я, ценность и красоту древней русской живописи и архитектуры. Русский музей тоже сыграл свою роль, но больше всего мои вологодские тётушки. Я помню, когда однажды приехала к нам из деревни тётушка, мы повели ее в Русский музей. Пристроились к обзорной экскурсии. Начиналась она с древней русской живописи. В первом же зале висела икона святых Бориса и Глеба, а рядом — икона Николая Чудотворца с клеймами. Экскурсовод рассказала о Борисе и Глебе и лишь слегка упомянула о Николае Чудо-творце. Этого моя тётушка не могла стерпеть. Она ухватила молодую девушку за рукав:

— Погоди, погоди, девонька, а чудеса-то как же?

Изумлённая экскурсовод застыла на месте, а тётушка моя взялась рассказывать о всех чудесах Николая Чудо-творца, изображённых на потемневшей иконе. Группа слушала с большим интересом. А в моем сознании на всю жизнь остались «узельцы три злата», те самые, о которых поется в акафисте Святителю Николаю Чудотворцу. Так же задержались мы у картины Иванова «Явление Христа народу». Экскурсовод обратила внимание на лица рабов, на пейзаж, рассказывала о самом художнике, зато тётушка моя отвела душу и рассказала всё, что знала, о празднике Крещения и Богоявления. Когда я впоследствии вспоминала эту картину, то мне казалось, что образ Христа заполняет чуть ли не всё полотно. В моей памяти он парил над всеми, о лицах рабов я просто не вспоминала. Лет двадцать назад я водила в Русский музей своего внука – первоклассника. Но рассказать так вдохновенно, как рассказывала моя вологодская тётушка, я не сумела.

В Калитах иконы были в каждом доме.  Но это были не всегда иконы. В доме, который мы купили, жила баба Дуня. Забирая свои оставшиеся вещи, она мне сказала:

— Ну, а Богородицу я тебе оставлю.

В углу на полочке вместо Богородицы  стояла вырезанная из «Огонька» картинка «Моны Лизы». У меня не хватило такта промолчать, но баба Дуня настаивала на своем:

– Ты посмотри, как она ручки сложила!  Богородица и есть.

Здесь в нашей жизни ничего значительного не происходило, зато происходило всё извечное и, как оказалось, самое важное, самое главное в жизни людей вообще. Не надуманное, а естественное и совершенно достаточное, чтобы человек жил спокойной, именно человеческой жизнью. Мне современная цивилизация была совершенно не нужна. Достаточно было, что за 12 километров  в посёлке Лычково была прекрасная библиотека. Я не ленилась ходить туда. Всё другое рукотворное искусство, оставленное в городе, восполняла близость природы.

Вот хотя бы каждый день надо принести  воды с реки утром и вечером. Каждый раз открываются перед тобой река, небо, дали. И ни разу ещё не было, чтобы всё это было таким, как вчера. Здесь я впервые увидела сиреневые березы, а раньше считала, что «сиреневые березы» — это просто поэтическое допущение, что такое вообразить себе может только художник или поэт. А вот увидела — и не оторваться, глаз не отвести. Здесь впервые увидела «сиянье розовых снегов». Ни один художник это передать не может. В природе всё удивляло, всё радовало.

Кажется, самое грустное время – глухая осень, предзимье. Но это человек перекладывает на природу свои чувства. В самой природе грусти я никогда не замечала. Мне кажется, ей некогда грустить. Вот река. Снега нет, а морозит, и идёт от неё тонкий хрустальный звон и шелест. Это вода смерзается в тоненькие иголочки. Они двигаются по течению, звенят, шелестят, ломаются. Я с удивлением слушаю и понять ничего не могу. Кажется, что сам воздух звенит!

– Да это шорох звенит. Шорох по реке пошёл, – говорит соседка.

Раньше в этом значении слова «шорох» я не знала. В других местах это явление природы называется как-то иначе.

Ударили морозы. Только вчера я здесь прорубила прорубь и поставила вешки из зеленых ёлочек, чтобы никто невзначай не провалился в прорубь, да и разыскивать легко, если снегом заметёт. А сегодня эту прорубь вместе с вешками унесло. Оттепель. Воду черпаешь, заходя в реку в резиновых сапогах чуть не по колено.

Конечно, здесь печи надо топить, дрова заготовлять. Мы решили, что и это  не труд, а радость. Пошли соседи в лес дрова рубить, и мы отправились туда же. День был морозный, солнечный. Земля подмёрзла, а снегу еще нет. Чудо как хорошо! Берёзы как свечки стоят. Высокие, белые. Ветками прямо в небо упираются. Встанешь возле такой берёзы, посмотришь на неё, а взгляд пробежит по стволу, сорвётся с верхушки и улетит в небо.  А там ширь какая, глубина, какая вечность! Вот и получается, что человек вечен в единстве с природой. И все твои горести, все страданья кажутся такими маленькими, просто ничтожными. Только думаешь: хорошо, что есть жизнь и ты побывал в этой жизни. Жалко было рубить эти берёзы.

Но здесь они сорняк. Растут по канавам, которые в былые времена каждый год заново прокапывали девки. Это была их работа. Канавы  необходимы. Места низкие, болотистые, полоски узкие. По канавам сбежит вода, и нива быстро просохнет. Теперь здесь уже ничего не сеют, а только косят для совхоза. Все канавы заросли берёзами. В грибное лето здесь грибов — не успевают собирать.

Мы облюбовали четыре берёзы. Они росли кустом. Большие, сильные. Вырубили вокруг всё лишнее, долго соображали, куда и как их валить надо. Измучились, пока повалили. Теперь надо сучья обрубать. Так устали, что страшно было взяться. К вечеру осилили. Еле живые вышли на дорогу. А тут и соседи нас догнали. Их было трое.

— Сколько берез срубили?

— Четыре!

— А мы – двадцать. – Спокойно так сказали и дальше пошли, а мы чуть живые добрались до дому. Больше мы лес не рубили. Оказывается, заняться  этим делом было много желающих. Поставь бутылку,  и семь хлыстов трактор тебе прямо к дому привезёт.

Трудностей было, конечно, много, но переносились они как-то легко и просто. Вот, к примеру, путешествие в библиотеку. Двенадцать километров едва заметной тропочкой. Бежит тропа и лугом, и лесом, через ручьи и мочажины, через речку бродом, а в речке сапогами едва воду не зачерпнула. Ноябрь месяц. Пока до посёлка добралась, снег выпал. Обратно шла уже по глубокому снегу. В речке вода сильно прибыла. В сапогах не пройти. Нашла подходящую корёжину, смахнула снег, села, разулась, подняла подол повыше и перешла речку. Дальше — снова босиком по снегу. Нашла, где можно прислониться, обулась и  пошла побыстрее. Книг я всегда набирала много, рюкзак тяжёлый, быстро согрелась и забыла, что по снегу босиком бегала.

Я очень многим обязана Лычковской библиотеке. Меня, ленинградку, библиотекаря с высшим образованием, при первом же знакомстве просто поразило всё, что я увидела: огромный фонд, содержащийся в абсолютном порядке, редчайшие книги, которые не спрятаны в запасник (как это обычно в Ленинграде), а открыто стоят на полках. Но самое главное – библиотекарь. Взгляд, улыбка, культура речи окончательно покорили меня. Тогда я была уверена, что больше  таких библиотекарей, как Эльвира Ивановна Савельева, во всей России не найти. В Ленинграде к тому времени библиотекари давно уже отвыкли от какого-нибудь общения с читателями. Попробуй задержись у полки – тебя грубо оборвут. Даже в Публичной библиотеке не избежать грубостей и колкостей.

Но пришла перестройка. Где-то там, вверху, перестроечники решили, что теперь русским людям ни библиотеки, ни больницы не нужны, по той простой причине, что и сами русские люди им не нужны. Русский человек дорожит прежде всего СВОБОДОЙ  ДУХА,  и на западный манер его не переделаешь. Больницу скоренько закрыли, а библиотеку удалось отстоять. Даже новое помещение дали.

С большим сожалением я воспринимала уход Эльвиры Ивановны на пенсию. Но пришли молодые библиотекари  Нина Яковлевна Аверкина и Наталья Ивановна Зайцева  – энергичные, увлечённые. Они полны планов, надежд, высоких стремлений. Оказывается, и сейчас «есть женщины в русских селеньях». Благодаря таким натурам, может быть, и удастся сохраниться, выстоять русскому народу. Они много работают с читателями, помогают им познать себя, с помощью книг стать лучше, выше, чище. И всё это мягко, тактично, постоянно возвышая читателя в его собственных глазах.

А как их радовала надежда  перебраться в новое помещение – тёплое, чистое, светлое! Не будут цветы замерзать зимой, не будет вода скапливаться весной на полу. Бывало, придёшь, а они страшно смущены: «Уж извините, пожалуйста, в этот раздел фонда не войти. Там вода стоит – выступила через пол из подвала». А сколько забот, хлопот, вкуса проявили они, устраивая это книжное богатство в новом помещении! Сельская библиотека – это и есть, пожалуй, единственный очаг культуры на селе.

Во время моих путешествий в библиотеку бывали и забавные случаи. Однажды в лычковской столовой я соблазнилась горячими пирогами. Они были румяные и выглядели очень аппетитно. Пироги крупные, но я была голодна и взяла два. Когда отломила кусочек, поняла, что есть не буду – кроме мокрого риса, там ничего не было. Убрала в рюкзак. Шла лугом, вдоль реки. Вдруг из лесу вышли цыганята.  Впереди старший, лет четырнадцати. За ним семь человек мал-мала меньше. Поравнялись.

— Дай закурить!

— У меня нет. Я не курю.

— Ну, дай чего-нибудь!

Я растерялась. Ведь ничего нет. Но тут вспомнила о пирогах.

— Хотите?

— Давай!

Я поставила рюкзак  на тропу и достала пироги. Все семеро малышей тотчас сели в кружок. Старший отламывал по куску и подавал каждому. Они хором поблагодарили меня, и я пошла своей дорогой.

Через какое-то время в нашу деревню приехали цыгане. Лошадь они привязали у столба, а сами пошли по избам побираться. Ко мне во двор тоже зашла цыганка. Я испугалась за своих куриц. Она засмеялась:

— Не бойся, я твоих куриц не трону. Ты и так мне чего-нибудь дашь. Ты моих цыганят пирогами кормила.

— Откуда вы знаете, что это я их пирогами кормила?

— Нас много. Ты одна. Тебя все знают.

Действительно, в деревне все всех знают.

К пенсионному возрасту у человека каких только хвороб не накопится! Была осень. Непогода. Мы с соседкой еле двигались. Болели плечи, руки. Однажды вижу: бежит моя Фрося, как молодая.

— А ходила к Насте сухотницы ломать!

— Какие сухотницы?

— Сходи, так и узнаешь.

Пошла.

— Настя, сломай мне сухотницы.

— Тебе как, через колено или так?

— Давай уж так. Через колено как-то страшно.

— Ну и ладно. Я через колено не очень-то и умею. Становись ко мне спиной да подними руки.

Я встала. Настя обхватила поближе к плечам мою грудь. Вмиг оторвала меня от пола, крепко тиснула и опустила. Раздался такой хруст, будто горсть сухого гороха кинули на пол.

Все громко рассмеялись, а я стояла ошеломлённая и не могла понять – болит или не болит. Ощущалась какая-то неловкость, а боли не было. Но и неловкость эта скоро прошла. Как же хорошо в один миг освободиться от боли! Пусть через месяц, через два все снова повторится, но ведь в каждой деревне прежде была такая Настя.

Но были целительницы, которые ничем другим и не занимались. Даже своего дома не имели, всё по людям жили, и в каждом доме им были рады. Фрося, соседка моя, рассказывала о своей маме:

Татинька наш был с одной рукой, так маменьке много тяжёлой работы доставалось. Как придет тётка Дуня в деревню, её то в один, то в другой дом приглашают кровь кидать. Хозяева топят баню. Она немощного человека  в бане выпарит, косточки ему поправит.

— Как это «косточки поправит»?

А разомнёт всё тело, разгладит. Не только пальцами, ладонью, но и локтями так начнет сучить, что маменька-то кричит: «Бабка Дуня, мне больно!» — «Ничего, милая, зато потом хорошо будет!» Однажды ушли они в баню. Долго нет. Татинька и говорит:«Сходите, девки, посмотрите, чего их долго нет». Пришли, а тетка Дуня на полке спит, а маменька на полу лежит, и на спине у неё рожки. Маменька без памяти, вся белая. Мы испугались, рожки эти со спины посмахали, а они полнёшеньки чёрной крови. Маменьку на одеяле домой несли. Очнулась довольная. Говорит, хорошо полегчало.

Меня этот рассказ крайне удивил. Конечно, выражение «кровь пускать» я в литературе встречала, но никогда не задумывалась, каким способом и какими средствами это делалось. Думаю, у каждого народа были свои приёмы. Таблеток от высокого давления не было, измерять его не умели, но недуг этот всегда мучил людей.

Прежде всего мне хотелось понять, что это за рожки на спине.

— Да обычный рожок, что детей кормят!

Час от часу не легче! В моём представлении рожок – это стеклянная бутылочка с делениями, на которую надевают соску и кормят младенцев.

— Да рожок-то был не стеклянный, а коровий.

Пришлось искать человека, который мог бы толково рассказать, каким был прежде рожок, из которого младенца кормили. Оказалось всё предельно просто. Да, это был обычный коровий рог, чисто выскобленный, отполированный внутри и снаружи. На конце дырочка. На дырочку надевали пашинку и крепко привязывали.

— Какую ещё пашинку?

— А  ты что, шкуры овцы никогда не видела?

— Не видела.

— А ты посмотри. Там, где пашинка, шерсти нет и кожа тонкая. Вот её и вырезали. Выскоблят, вычистят, промоют, дырочку проткнут и на рожок навяжут.

— Ну, теперь понятно. А как же выглядел рожок, которым бабка Дуня кровь пускала?

— Да так же. Края гладкие. На конце дырочка. Она ножичком по спине чикнет, воздух из рожка высосет, кровь потечёт, и рожок наполнится.

На современный взгляд, средство от высокого давления не очень приятное, но хорошо помогало. Им пользовались повсеместно. Даже в городских «торговых банях» до революции такие массажисты и целители всегда были. Об этом можно почитать в дивной повести Ивана Шмелёва «Лето Господне».

предыдущая    следующая