Двадцать четвертого мая хоронили Зою Григорьевну. День был жаркий. Ко гробу ее в Александро-Невской Лавре собралось человек пятнадцать. Люди, хотя и близкие, но пришедшие отдать долг, не плачущие. Настроение скорее радостное, чем скорбное. Все одеты по-летнему, в пестрые платья.
Служба идет быстро: настоятель спешит уехать, у него сорок дней теще, будут поминки.
Солнце щедро освещает собор, ласкает белые колонны. Гроб — в цветах; больше всего красных тюльпанов, они широко раскрылись от жары. Русские похороны тщательно фотографирует какой-то немец, забредший сюда, видимо, из соседней гостиницы. Про маленькую белую старушку в гробу как-то забываешь.
...Гасят свечи. Последнее целование — и ей достается все же несколько слезинок.
Хорошо умерла Зоя Григорьевна: дни светлые, еще поют при отпевании «Христос Воскресе!» И под самый праздник святителя Николая.
† † †
Когда ей было лет двадцать, в этот самый день приснился ей страшный сон. Огромная коммунальная квартира, где она жила вдвоем с матерью; в коридоре — раскрытый, пустой, разграбленный сундук, взломанный черный ход и голос: «Тебя убьют».
Сон повторился два раза. И стала она тосковать, плакать и метаться. И молилась великому Чудотворцу, прося себе жизни.
Шло время. Раз, вернувшись с работы, открыла она своим ключом черный ход. Подумала: «Значит в квартире никого нет». Постояла, заперла опять и поднялась выше этажом к соседям — они обещали ввернуть лампочку на лестнице.
— Ты все тоскуешь, Зоечка? — спросила соседка, — ну, пойдем, пойдем, ввернем лампочку. Они хотели войти в квартиру, но не могли — черный ход был заперт изнутри. А в те времена часто бывали страшные, с убийствами, грабежи.
Когда Зоя Григорьевна прибежала с милицией, то с ужасом увидела наяву свой сон: взломанный черный ход, в коридоре — раскрытый, пустой, разграбленный сундук... Только она была жива! Всю жизнь потом благодарила она Николая-Чудотворца за спасение. И вот умерла в Его дни.
Везли ее к последнему пристанищу долго, через весь раскаленный, асфальтовый, грохочущий, пропитанный бензином город. На северном конце его был другой новый город — город мертвых. Могила ей досталась сухая, прогретая солнцем, до самого дна — желтый песок. Рыл могильщик молодой, кудрявый, волосы перехвачены черной ленточкой. И приговаривал:
— Хоть самому ложись, помирай, какая могила! Ну и участок, ну и песочек!
А люди, человек пятнадцать, отдавшие свой долг, вернулись в свой город — живых? — пыльный и пахнущий бензином. Помянули усопшую и спели:
— Христос Воскресе!
