Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

6 июня — День русского языка

ЛЕГЕНДА О ИНОКЕ ДИОДОРЕ

Рассказ

Веке в XVIII, в царствование, если не ошибаюсь, Анны Иоанновны, был в России большой богатый монастырь. Как он назывался — это не так уж и важно. Где именно он располагался? Кажется, где-то в северных землях — может быть, близ Вологды, может быть, рядом с Архангельском, а может быть, возле Соловков. Впрочем, некоторые знающие люди утверждали, что вовсе не на Севере, а непосредственно близ Москвы он находился, — и такое очень может быть. Не в этом суть, а важно то, что настоятелем его был в ту пору архимандрит Савватий — монах весьма учёный, книжный, очень любящий всевозможные древние рукописи, грамоты, свитки… В монастыре том издавна имелась большая библиотека, а отец архимандрит ещё расширил её, собирая старинные книги, где только представлялась возможность. И вот настал такой час, когда настоятелю стало невмочь следить за своим книжным собранием, ибо у него и чисто настоятельских забот накопилось изрядно, и решил он передать библиотеку в руки молодого инока, недавно постриженного с именем Диодор.

Юный Диодор происходил из обедневшей дворянской семьи. Отец его, умирая, оставил сыновьям столь скудное наследство, что делить его было даже зазорно, а потому мать сказала младшему сыну, будущему Диодору:

— Оставь-ка ты, сынок, свою долю старшим, сам ступай в монастырь! Всё равно от тебя в миру никакого толку: и здоровьишком ты слаб, и умом не богат. Иди в монастырь — благословляю!

Насчёт сыновнего ума честная дворянка погорячилась: действительно, младший сын слабо разбирался в хитросплетениях житейской суеты, но зато дни напролёт сидел над книгами и читал всё, что попадалось под руку, лишь бы буквы можно было складывать в слова, — от часослова до артикула морской службы. Архимандрит Савватий тотчас приметил таковой талант нового послушника и сделал себе мысленную заметку насчёт этого юноши.

И вот юный Диодор настоятельской волей стал хранителем монастырского книжного собрания и почувствовал себя котом, которого хозяева ненароком пустили в чулан, набитый всевозможными яствами. Он немедленно начал читать и предавался этому блаженству года два. Через два года он понял, что книги в хранилище расставлены неправильно, как попало, не сообразуясь ни с темами, ни с авторами, ни с древностью. И он принялся за расстановку книг — в том порядке, какой ему представлялся правильным. Чтения при этом он, конечно же, не оставлял. Ещё через два года он понял, что расставляет книги не так, а нужно совсем иначе, — и занялся переделкой сделанного. Прошло ещё несколько лет. За это время Диодор ещё пять раз поменял первоначальный порядок, и при этом не переставал читать, читать и читать. Настоятель подкидывал ему всё новые и новые рукописи, инок находил им соответствующее место в собрании, — а ведь иногда для этого приходилось заново переставлять составленное, казалось бы, на века.

И вот когда ему сравнялось двадцать пять лет, Диодор вдруг почувствовал, что знает всю огромную монастырскую библиотеку от начала до конца. Нет, кое-что он знал пока довольно приблизительно, и всё-таки мог точно сказать, в каком сундуке, на какой полке, в какой стопке лежит та или иная единица хранения (выражаясь современным языком).

Более того: он научился с первого взгляда распознавать время создания рукописи, место её создания и для кого она создавалась: для монастыря ли, для боярского дома или для чтения в мещанской семье (а среди русских мещан всегда было много охочих книгочеев). Не сразу, но всё-таки сумел он понять тёмный язык самых древних рукописей, запоминал неизвестные слова, впитывал необычные словесные обороты… Его всё больше завораживала эта речевая вязь старинных писаний, он научился распознавать их музыку, их говор, с восторгом следил за причудливыми ходами мысли древних авторов…

Никто его не отвлекал от книжного дела, настоятель не давал ему иных послушаний, наоборот — строго следил за тем, чтобы никто не смел мешать Диодору в его трудах… Отец Савватий любил часами беседовать с иноком о новинках монастырского собрания и без зависти, но с радостью отмечал, что книжник уже далеко превзошёл его в познаниях. Теперь уже не Диодор советовался с настоятелем о датировке той или иной книги, но настоятель смиренно выслушивал учёное мнение отца Диодора.

Книгохранитель завёл себе особую тетрадку, куда выписывал самые поразившие его отрывки, заучивал их наизусть и порою, оставшись наедине, даже пел их наподобие псалмов. Так, например, он выучил всю «Задонщину» и распевал в радостные минуты:

Снидемся, братия и друзи и сынове рускии,
составим слово к слову, возвеселим Рускую землю
и возверзем печаль на восточную страну
в Симов жребий…

…Лудчи бо нам, брате, начати поведати
иными словесы о полку великого
князя Дмитрея Ивановича…

Ещё любил отец Диодор летописный рассказ о походе князя Игоря Святославича на половцев. Что он в нём нашёл — нам неведомо, но Диодор воспринимал древнего князя Игоря как родного брата своего и не мог говорить о нём без слёз.

А скольких древних авторов знал наш хранитель! Он знал такие имена, которые и академикам нынешним неизвестны! Как несказанную редкость хранил он связку рукописей некоего русского языческого волхва, писанную лет через сто после Крещения Руси: волхв пытался составить нечто вроде свода славянской языческой премудрости. Сейчас эта кипа ветхих пергаментов стоила бы — не совру! — миллиарды, а для Диодора она была только занятной и не слишком пристойной диковинкой, которую он даже с настоятелем стыдился обсуждать. Надо добавить, что монахом он был не слишком старательным: молитву часто заменял чтением, а читая святых отцов, больше думал о стилистике их писаний, чем о смысле, в них вложенном. Всё же он был не настолько плох, чтобы увлечься языческими баснями, — этого и в помине не было.

Между делом выучил Диодор и несколько языков: латынь, например, а также и польский язык, ибо в монастырь попадало немало польских и всяких иных славянских манускриптов.

И конечно же, как всякий усердный читатель, книгохранитель мечтал стать писателем. Конечно же, пытался Диодор — сперва шутки ради — писать, подражая древним писателям, подделываясь под разные образцы, ибо он-то хорошо знал, что никакого единого древнерусского языка никогда не существовало, а всякая русская земля, всякий русский век говорил по-своему, наособицу. Он подражал посланию Владимира Мономаха и Даниила Заточника, подражал Пахомию Логофету и Нестору Летописцу… Но к этим своим писаниям он никогда всерьёз не относился и чаще всего равнодушно сжигал написанное, как всякий иной сор, скопившийся в хранилище.

Однажды случилась удивительная вещь… Диодору в ту пору было уже под пятьдесят… Кто-то из паломников забыл в главном монастырском храме новопечатную книжечку — смехотворно тоненькую, испещрённую убогими типографскими буковками. Снисходительно ухмыльнувшись, Диодор взял в руки это книжное недора­зумение и прочитал на обложке: «Оды Гаврилы Державина». Что за оды такие?..

Оказалось, вот что за оды:

О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени Превечный,
Без лиц, в Трёх Лицах Божества!

Дух всюду Сущий и Единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто всё Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Бог.

У Диодора дыхание перехватило и голова закружилась.

С тех пор он начал заботиться о том, чтобы в хранилище поступали и новопечатные книги.

Впрочем, ничего равного Державину ему так и не попалось. Он с одобрением прочёл Ломоносова, посмеялся над Сумароковым, а Хераскова выбросил в печь.

Нет, древние авторы — вот это были богатыри словесные! А нынче — одна мелкота пошла. Хотя и небезынтересная порою мелкота.

Однажды Диодора мучила бессонница. Он побродил со свечой по своему хранилищу, выбирая, что бы почитать на сон грядущий. Ничего не выбрал, а сам выбрался на монастырский двор, на вольный воздух… Было лето, август, невероятные звёзды цвели огненными цветами на чёрном небе… Диодору пришли на память строки державинской оды:

Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют…

Он начал кружить по двору, бормоча Державина, потом махнул рукой: Державин не мог выразить тот щемящий восторг, что терзал его душу. Вдруг глаза его остановились, а губы зашевелились, шепча что-то, вовсе не похожее на оду. И пошептав немного и помахав руками в такт своим речам, Диодор вдруг круто развернулся, опрометью побежал в своё книгохранилище и там, не зажигая свечи, почти вслепую, принялся выводить на бумаге такие строки:

«Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъи песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню! Боянъ бо вещии, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы…»

Да, вы не ошиблись: это были первые строки из «Слова о полку Игореве» — впервые написанные не в древние, домонгольские времена, а в конце XVIII столетия иноком-книжником, впитавшим в себя все голоса, все говоры, все напевы и древней русской литературы, и новой русской поэзии. Именно этот неповторимый сплав, смешанный на огне поэтического гения, и стал тем драгоценным материалом, из которого выковано «Слово». Никакой иной материал не мог бы стать для него пригодным. На этот раз Диодор писал, никому не подражая, не подстраиваясь под стиль той или иной эпохи, но самостоятельно творя свой язык, щедро уснащая его новообразованиями и редкими, случайно подслушанными оборотами, заставляя русский язык петь, шептать, рокотать…

Вскоре после этого Диодор преставился. Рукопись его «Слова» сперва валялась в осиротевшем хранилище, а когда обнищавший монастырь был упразднён, перешла в руки книготорговцев, у кого её и нашёл Мусин-Пушкин.

Такая вот история. Нет, не история, — легенда. Но, как всякая легенда, она имеет право на существование, и, как всякая легенда, она по-своему правдива. Главное — уметь различить в ней эту правду.

Алексей БАКУЛИН