Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

«Что приносят нам сны» — это вторая книга цикла «Ветер Радости», повествование в жанре личного эпоса, где факты биографии переосмысляются как художественный текст, а вымысел не более чем литературный приём. Автор — доктор богословия, доктор медицинских наук, профессор, настоятель храма Рождества Иоанна Предтечи в Юкках протоиерей Григорий ГРИГОРЬЕВ — рассказывает о времени своего обучения в Военно-медицинской академии (ВМА) в 1973—1979 годах, прикасаясь к богатейшей истории первого в России и прославленного во всём мире медицинского вуза. Ряд глав отражает его экзистенциальные поиски, поэтому в книгу включены повести и рассказы, написанные в то время.

Отец Григорий: «Этот второй том — повествование о времени моего обучения в Военно-медицинской академии — легендарном научно-образовательном и лечебном учреждении России. Это был период расцвета ВМА, когда её диплом являлся одним из самых престижных в мире. В ней работало около пятидесяти клиник, возглавляемых генералами медицинской службы. Лучшие врачи и преподаватели считали для себя честью подвизаться в академии. Нам посчастливилось учиться у тех, кто ещё помнил профессоров дореволюционной Императорской Медико-хирургической академии, и общаться с корифеями Великой Отечественной. В своих воспоминаниях я попытался передать атмосферу того времени и добрым словом помянуть наших дорогих учителей.

На протяжении многих лет мне снится один и тот же сон — что я вновь поступил на учёбу в ВМА. Мне радостно учиться в академии и встречать старых знакомых. Я живу в казарме, сдаю экзамены за все шесть курсов, но никак не могу отделаться от мысли: «Зачем я, профессор, снова поступил в вуз, который окончил много лет назад?..» И тогда я решил написать про alma mater, чтобы с высоты прожитых лет увидеть борения тёмной и светлой сторон своей души. Теперь я знаю, что юность подобна опьянению, от которого лихорадит разум.

Я закончил эту книгу через сорок три года после окончания ВМА и почти через полвека с момента поступления. Надеюсь, этой работой я хотя бы отчасти возвратил свой долг перед alma mater».

Главное, что заложено в книгах «Ветра Радости», — это энергия. Энергия радости жизни. То, чего так не хватает современному человеку… Дело не только в биографии автора, в которой так много самых невероятных событий, что их с лихвой хватит на дюжину томов. И не только в том, что каждая книга цикла «Ветер Радости» — отдельная эпоха, которую видишь, слышишь и даже чувствуешь её запахи. Секрет, фокус, мастерство, мистика этих многослойных текстов в том, что в них сокрыта некая парадоксальная исцеляющая энергия. Читатель с головой заныривает в историю жизни автора — и, пройдя сквозь штормовой океан, вдруг оказывается в тихой гавани с прозрачной водой. И здесь он со всей очевидностью понимает, что и его собственная жизнь, и жизнь каждого человека является подлинным чудом и ежедневным творчеством…

Сегодня мы публикуем три рассказа из новой книги о.Григория.

ОРЛЫ И ВОРОНЫ

Орёл — царь-птица. Он парит на недосягаемой для других высоте. Орёл не боится никого. Единственный враг орла — это ворон. Подлетев сзади, он острыми когтями вцепляется в орлиную спину и, проклевав плоть, пьёт кровь. Орёл намного сильнее, но не может сбросить ворона. Однако недолго торжествует кровопийца… Чувствуя боль, орёл устремляется в небесную высь. Он поднимается всё выше и выше. Туда, где почти нет кислорода. Там ворон начинает задыхаться, когти его разжимаются — и он замертво падает на землю. Если человек по-настоящему талантлив и стремится к великой цели, в спину ему неизбежно вонзаются зависть и клевета. Но не стоит обращать внимание на кровожадных воронов, ведь наш дом в недосягаемых горних высях. Там, где злоба в бессилии разжимает свои когти. Там, где мы становимся небопарными орлами.

Когда военный врач назначается главным хирургом фронта, заведующим кафедрой и начальником специализированной клиники по огнестрельным ранениям и тяжёлым травмам… когда он становится генералом и создаёт первое в стране отделение реанимации и интенсивной терапии… когда его разум постигает патофизиологию шока, а орлиный взор проникает в глубины терминальных состояний, тогда к нему начинают слетаться во�роны.

Как-то в клинику хирургии ВМА привезли молодую женщину. Будучи пьяной, она упала в пролёт лестницы со своего пятого этажа. У неё были сломаны почти все известные анатомам кости. К тому же по роковому стечению обстоятельств в приёмном отделении ей влили целый литр несовместимой крови.

Это был из ряда вон выходящий случай. Дежурная бригада пришла к выводу, что дальнейшее лечение здесь уже не поможет. Но пострадавшая цеплялась за жизнь и никак не умирала. И тогда генерал, взяв всю ответственность на себя, лично прооперировал безнадёжную больную. Операция длилась много часов подряд, в ней принимала участие целая команда хирургов, которые буквально заново собирали умирающую…

И вот дело было закончено. Однако никто из врачей так и не верил в благоприятный исход. И всё-таки она выжила! И ушла из клиники на своих ногах! Перед выпиской молодая дама искренне поблагодарила генерала, а напоследок игриво добавила:

— Профессор, может, вам телефончик оставить?

— Сердечно благодарю, — учтиво ответил генерал, — но я старый человек и мне трудно подниматься без лифта на пятый этаж…

Практически на каждом большом Учёном совете академии генералу доставалось больше всех.

— Опять в вашей клинике самая высокая смертность! — разносил его замначальника ВМА по лечебной работе. — Вот и Ольга Берггольц у вас умерла! Почему вы её не реанимировали?

— Бывают такие состояния, — терпеливо пояснял генерал, — когда износ организма запределен и все резервы исчерпаны. К сожалению, пока мы не научились оживлять мёртвых, однако не теряем надежды, что такое время придёт. Как говорил великий Бехтерев, «смерти нет, господа! Бессмертие человеческой личности — это научная проблема!»

— Почему вы не спасли товарища Берггольц? — не унимался военный крючкотвор.

— Потому что организм Ольги Фёдоровны истощил все свои резервы.

— У вас из года в год самая высокая смертность в академии! Какие принимаются меры?

— Позвольте с вами не согласиться. Самая высокая смертность не у нас.

— Как это не у вас?! Это где же тогда?

— В морге, — невозмутимо ответил генерал.

В alma mater преподаватели учили нас относиться к больным как к самым близким родственникам. Они вдохновляли нас личным примером. Глядя на них, мы учились в любых ситуациях прежде всего оставаться самими собой.

Одинокие орлы парят там, куда не способны подняться вороны-падальщики. Вот и летят по жизни вместе, но на разной высоте, — орлы и вороны…

VIVAT ACADEMIA!

Глубокой ночью, вдребезги разбитый ленинским субботником, я стоял на посту номер один в штабе Военно-медицинской академии. Ленинград — город северный, и даже в апреле здесь нередко бывает внезапная перемена погоды. После тёплых дней из Лапландии прилетают снежные заряды. Огромные пушистые хлопья мгновенно превращаются в кипящую стену от неба до земли, словно на город опускается призрачный занавес Снежной королевы… Вот и сейчас за окнами повалил густой снег. Весь главный корпус затопило мерцающим полумраком — и пасхальная ночь стала похожа на новогоднюю.

В то время я ещё не был крещён, но слышал, что сегодня Пасха. Мы ничего толком не знали об этом празднике, но своей таинственностью Пасха притягивала нас как магнитом. И, переодевшись по гражданке, мы с Бобом пару раз пробирались к Преображенскому собору, чтобы хоть издали взглянуть на крестный ход. Близилась полночь. В пустом старинном здании нас было двое: я и кемаривший в своём кабинете дежурный по академии — наш преподаватель биологии. Со всех сторон доносились шорохи и скрипы… Я, как стреноженный конь, переминался с ноги на ногу, ожидая смены караула. В плечо пребольно врезАлся автомат Калашникова с полным магазином, а когда стало совсем невмоготу, я снял калаш и опёрся на него, словно на костыль.

В вестибюле академии над входной дверью мерцала собирающаяся перегореть лампочка. Снег валил всё гуще и гуще. Порывистый ветер скрипуче раскачивал дуплистые деревья. Их руки-ветви то заслоняли уличные фонари, то пригоршнями швыряли свет в окна академии. От этого красное знамя рядом со мной оживало и змеилось кроваво-рубиновыми отблесками. Я разглядывал ордена на знамени и не подозревал, что охраняю вход в бывший храм…

В завываниях ветра мне стали чудиться далёкие голоса и тихое церковное пение, а в скрипах старинного паркета — чьи-то шаги. Неожиданно к парадному входу подъехала машина: я отчётливо расслышал шуршание колёс по асфальту. Громко хлопнули входные двери — и в здание вошли двое. Академик Павловский и академик Воячек. Я сразу узнал их по портретам и замер по стойке «смирно». Но поскольку в уставе караульной службы о подобных ситуациях ничего не говорилось, я растерялся. А на улице то и дело раздавалось то цоканье копыт, то скрип тормозов, то громкие голоса. Мимо меня проходили знакомые и незнакомые люди: царские генералы в эполетах, военные врачи в погонах и священники в рясах. Среди тысяч лиц я сразу узнал Пирогова, Боткина, Сеченова. Гостей было так много, что я не понимал, как они здесь все помещаются!.. Было видно, что пришедшие хорошо знают друг друга.

— Христос Воскресе! — говорили одни.

— Воистину Воскресе! — отвечали другие.

Вновь хлопнули входные двери, и в академию степенно вошёл дородный человек в идеально пошитом мундире с генеральскими погонами. На нём, словно звёзды, сверкали бесчисленные ордена. Он проплыл по вестибюлю главного корпуса, словно тяжёлый крейсер на параде. Навстречу ему откуда-то из угла выскочил сухопарый старик в небрежно накинутом на плечи генеральском сюртуке без единой награды:

— Христос Воскресе, Владимир Михайлович!

— Воистину Воскресе, Иван Петрович!

Они похристосовались. Павлов взял Бехтерева под руку и принялся ему что-то горячо доказывать. Я знал, что при жизни у академиков были весьма непростые отношения. Во многом они были антиподами и, расходясь в научных взглядах, могли годами не разговаривать и даже не здороваться. Но в эту пасхальную ночь, похоже, были забыты все обиды…

«Неужто здесь и взаправду идёт пасхальная служба?..» — пронеслось в голове. Где-то я слышал, что даже в разрушенных храмах продолжается невидимое богослужение. И вспомнились строки Лермонтова:

Так храм оставленный — всё храм,
Кумир поверженный — всё Бог!

Невероятно, но ровно через тридцать лет — день в день — я возглавил строительство церкви (храм Рождества Иоанна Предтечи в Юкках), а вскоре и сам стал служить Божественную литургию…

Похоже, в ту ночь в главном корпусе академии собрались все её сотрудники за последние сто восемьдесят лет. Я растерялся и не знал, как их приветствовать, то ли: «Здравия желаю, товарищи генералы…», то ли: «Христос Воскресе, ваши превосходительства!» Голова моя пошла кругом. Земля под ногами покачнулась, загремела — и видение исчезло… Мой автомат валялся на полу.

Из кабинета выглянул взъерошенный дежурный по академии:

— Что случилось, Григорьев? — сонным голосом спросил он.

Я уже успел водрузить калаш на плечо, но ещё до конца не проснулся, а потому выпалил:

— Христос Воскресе, товарищ полковник!

— Воистину Воскресе, товарищ слушатель! — машинально ответил тот.

Мы недоумённо посмотрели друг на друга и расхохотались…

— За время моего дежурства происшествий не случилось, — наконец отрапортовал я.

— А что это здесь грохнуло?

— Не знаю, товарищ полковник. В Багдаде всё спокойно!

— Значит, приснилось?..

— Конечно, приснилось, товарищ полковник!

И, глядя в заспанные глаза дежурного, ни с того ни с сего отдал честь:

— Вивант профессорес!

Вконец очумевший полковник взял под козырёк:

— Виват Академия!..

СУШИ ВЁСЛА

Горсткин мост на Фонтанке соединяет Спасский и Безымянный острова. Рядом с мостом базировалась шлюпочная пристань кафедры ТБСФ, а соревнования по гребле проводились в устье Большой Невки. Не до конца проснувшиеся дома ещё дивились своим отражениям в каналах, а их обитатели уже выстраивались в очереди. В очереди к коммунальным ватерклозетам. Или азартно крутили кофейную пенку на новомодном растворимом.

В этот ранний час потрёпанный, но бодрый катерок трюхал по Фонтанке, попыхивая трубой, как заправский боцман. А может, и не было у него никакой трубы? Зато точно был мотор да пятна бензина в кильватере. Но боцманская трубка ему бы очень подошла! У Горсткина катерок ловко заарканил всполошившиеся шлюпки и резво потащил их за собой мимо утренней питерской красы… Туда! Туда! В сторону Летнего и Большой Невы… И теперь он больше походил не на военное судно, а на утку с выводком, что отправилась на экскурсию «По рекам и каналам».

По казарме прокатывалось пробирающее до печёнок: «Ку-у-урс! По-о-одъём!» Мы подпрыгивали как ошпаренные… А уже через пятнадцать минут, досыпая на ходу, маршировали к крейсеру «Аврора».

Чтобы взбодрить нас, командир кричал: «Взво-о-од! За-апе-вай!» И по Боткинской улице разлеталась песня:

Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает!

Тёзка богини утренней зари стояла на приколе у Нахимовского училища и приходилась младшей сестрой крейсеру «Варяг». Она даже сыграла его в одноимённом фильме, так что наш репертуар наверняка был ей по вкусу…

Курс рассаживался по шлюпкам. Раздавалась команда: «Вёсла нА воду!» — и начиналась гонка между Сампсониевским и Гренадёрским мостами.

— И-и раз!.. И-и раз!.. Нава-лись!.. — вопили рулевые.

Мы гребли со всей дури, то вырываясь вперёд, то отставая, так что расстояние в километр преодолевалось за пять минут.

Под мостом гулким эхом гремело:

— Левым — греби, правым — табань!

Шлюпки мгновенно разворачивались на месте и на всех парах неслись в обратном направлении.

— И-и раз!.. И-и раз!.. Нава-лись!..

Гребля была для меня привычным делом, ведь на городокских озёрах я проходил на вёслах по десять–пятнадцать километров в день. И теперь этот навык здорово пригодился: когда другие натирали мозоли и выдыхались, я только разогревался.

Наконец звучало долгожданное: «Суши вёсла!» — и мы швартовались напротив «Авроры». Строились на набережной и отправлялись на завтрак в академический камбуз, до которого было около тысячи шагов. Проходя мимо гостиницы «Ленинград», слушатели мечтательно вдыхали ароматы, струившиеся из открытых окон ресторана, и жадно сглатывали слюну. Чтобы хоть как-то заглушить зверский голод, мы орали во всю глотку:

В предсмертных мученьях трепещут тела,
Гром пушек, и дым, и стенанья,
И судно охвачено морем огня —
Настала минута прощанья.

А завидев долгожданный камбуз, радостно кричали: «Суши вёсла!..»