Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

115 лет Борису Корнилову

«РУСЬ, РАСПЯТАЯ НА КРЕСТЕ…»

Давно хотел я написать о нём, очень давно, но всё как-то не давалась тема. Странно: ведь поэзию Бориса Корнилова я люблю с давних лет, наверное, с детства… Ну да, с тех самых пор, когда впервые услышал «Нас утро встречает прохладой».

Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня,
Страна встаёт со славою
Навстречу дня!

Да, это песня-эпоха, поэтический портрет Страны Советов, именно она дала Корнилову пропуск в народную память, но я сейчас не о ней.

Она не то чтобы не типична в творчестве Корнилова, — нет, у него масса таких же звенящих на пределах восторга стихов, у него целая поэма написана в таком ключе (я имею в виду поэму «Моя Африка»)… Но всё-таки Борис Корнилов — поэт преимущественно (любимое его словечко), — преимущественно сумрачный, туманный, ворожащий, колдовской… Его стихия — смутная и тревожная, и еле слышным отголоском каждой его строчки ожидание чего-то грозного, неотвратимого…

Гуси-лебеди пролетели,
Чуть касаясь крылом воды…
Плакать девушки захотели
От неясной пока беды…

Или:

Александра Петровна, послушай!
Эта ночь доведёт до беды,
Придавившая мутною тушей
Наши крошечные сады…

Или:

И на каждой лесной версте,
У любого кержачьего скита
Русь, распятая на кресте,
На старинном,
На медном прибита…

Он был поэтом есенинского склада, но ни в коем случае не был он подражателем Есенина, — нет, нет! У него был свой голос, такой, что узнаётся из тысячи. Его стих тягуч и тёмен — и, как ни странно, именно тягучесть и тьма составляют главную прелесть его стиха. Это не стихи — это ворожба, это заклинания замшелого лесного ведуна, где слова очаровывают помимо их прямого смысла, одним своим звучанием. Он нередко нарочно выворачивал фразу против всех правил языка, ломал напев, подбирал слова неуклюжие — или совсем просторечные, или канцелярские, — но от этого поступь стиха становилась только весомее. В лирике Борис Корнилов словно нарочно выставлял себя эдаким медведем в малиннике — потому что на контрасте с этой медвежеватостью ярче горели его лёгкие, прозрачные рифмы, пронзительнее звучала основная лирическая тема. Это высший пилотаж поэтического мастерства, когда за ложной неуклюжестью скрывается виртуозный стихотворный балет.

Мне не процитировать и даже не перечислить все шедевры Корнилова. Сейчас таких поэтов нет и не предвидится. Вообще 20—30­е годы в истории русской словесности — это буря гениальности, ибо не один Корнилов, но и несравненный Павел Васильев — дружок Корнилова, и Николай Заболоцкий, и начинающий расцветать Арсений Тарковский (не Андрей — не путайте, ради бога!), и Александр Прокофьев, и Александр Твардовский, и Ярослав Смеляков… И ещё можно с десяток назвать, легко. И если кто-то не знает этих имён, то это его позор, а вовсе не перечисленных поэтов!..

У Бориса Корнилова и судьба была тёмная, грозовая… Он родился в семье деревенского учителя в Нижегородской глухомани, откуда хоть год скачи — до столиц не доскачешь. Он, однако, доскакал — до Ленинграда. Он ленинградский поэт, и этим нужно гордиться. Приехал в Ленинград, чтобы показать свои стихи Есенину, но опоздал — поэта уже не было в живых. Для России это горе, а для Корнилова стало, видимо, удачей, ибо Есенин, скорее всего, подмял бы его глыбой своего гения, не дал бы ему заговорить по-своему… А так Борис заговорил, и заговорил столь звонко, что очень скоро деревенский паренёк был признан лучшим поэтом Ленинграда, а затем и всего Союза. Стал Борис знаменитостью, стал любимцем читающей публики (а тогда все читали, и стихи в первую очередь). Женился на юной субтильной поэтессочке Оле (фамилия Оли была — Берггольц), был делегатом на первом съезде Союза писателей…

Вот тут-то, как я подозреваю, и произошло то страшное, что впоследствии привело гражданина Корнилова Бориса Петровича в расстрельный подвал. На съезде он познакомился с Николаем Бухариным. Перефразируя Пушкина, скажем: старик Бухарин его заметил и, в гроб сходя, утащил вслед за собой.

Кто такой Бухарин? Это человек редкостной беспринципности. В годы Гражданской войны он прославлял военный коммунизм, уверяя всех, что это и есть то, ради чего совершалась революция. Но едва Ленин свернул к НЭПу, Бухарин тотчас стал главным теоретиком НЭПа — лишь бы не отрываться, лишь бы всегда быть «особой, приближённой к вождю». В 20-е годы он отчаянно боролся с Троцким (потому что считал, что Сталин сильнее), а в 30-е по первому свистку Троцкого переметнулся на его сторону (потому что со Сталиным не сложилось). Он люто ненавидел Есенина (что для русского человека просто извращение), но Корнилова (этого нового Есенина) он вдруг полюбил и приголубил…

Так Корнилов оказался в стане «правых», в стане бухаринцев… А не надо думать, что тогдашняя партийная оппозиция была белой и пушистой, что она «просто думала иначе, чем Сталин». Не просто думала, но действовала, — и зачастую действовала кроваво. И Корнилов вляпался по уши в эти тёмные вражеские дела. Всей истории мы не знаем, но можно судить, что он как минимум был курьером Бухарина — разъезжал по всей стране с выступлениями по командировкам газеты «Известия» (которой заправлял Бухарин). И что в данном случае хуже всего, муза его с тех пор стала давать сбои. Корнилов тяжело запил. Начал буянить во хмелю. С Ольгой Берггольц развёлся, нашёл себе какую-то другую, но и с ней всё было не гладко.

Снова звёзды пылают и кружатся,
ходят сосны, сопя и трубя,
закрывая глаза от ужаса,
я обманываю себя.

Милый тесть мой,
Иван Иваныч,
берегите мою жену,
я опять пропадаю на ночь,
словно камень иду ко дну…

Тогда-то написал он самую мрачную свою поэму — «Агент уголовного розыска» — о девушке, которая застрелила своего любовника-бандита… И самую позорную свою поэму — «Последний день Кирова», где обвинил в гибели ленинградского вождя, во-первых, какого-то неназванного фашиста, а во-вторых… вы не поверите! во-вторых — Бабу-Ягу. Когда читаешь этот опус, невольно закрадывается мысль, что каким-то боком сам Корнилов был, видимо, причастен к тому громкому теракту…

И конечно, вскоре случилось так, что все мрачные корниловские предчувствия, все эти «неясные беды», которые он сам себе постоянно пророчил, — оправдались полной мерой.

Точно так же был затянут в кровавый омут троцкистского подполья великий Павел Васильев — дурная голова, неразумное сердце. Туда же Ярослав Смеляков провалился, но ему посчастливилось: выплыл, — после долгих мытарств выплыл. Они втроём были дружны…

А закончу, тем не менее, словами одного из самых светлых стихов Корнилова:

Мне по-особенному дорог,
дороже всяческих наград
мой расписной,
зелёный город,
в газонах, в песнях

Ленинград.
Я в нём живу,
пою,
ликую,
люблю
и радуюсь цветам,
и я его ни за какую
не променяю,
не отдам.

Павел ГОРЕЛОВ