Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

Русский язык — русская судьба

КОГДА СЛОВА ТЕРЯЮТ СТЫД

Мы говорим с известным петербургским писателем Анатолием Юрьевичем Козловым на тему, о которой и говорить-то в приличном обществе как-то стыдно, — но и молчать о ней нельзя! Мы говорим о той беде, которая захлёстывает современное общество, о беде, с которой никто не борется, опасность которой замалчивается, но которая способна разрушить последние устои нравственности, ещё скрепляющие наш народ. Мы говорим о сквернословии.

— Я бы мог начать наш разговор с цитаты из святых отцов, мог бы вспомнить книги, написанные умными людьми, в которых опасность матерной брани доказывается весьма убедительно… Но для меня убедительнее всего говорит об этом мой собственный опыт. Я ведь сам лет тридцать своей жизни употреблял мат и даже считал, что это обогащает и мой язык, и моё сознание…

Я вспоминаю, как в первый раз на язык мне пришли матерные слова. А я это помню, хорошо помню! Это отложилось в моей памяти как некий рубеж, через который довелось перешагнуть. Мне было тогда лет тринадцать — уже не ребёнок, но ещё не юноша; мы сидели в дружеской компании — и я вдруг решился! Что я при этом почувствовал? Ощущения совершенно такие же, как после первой сигареты, после первой рюмки: острое чувство приобщения к чему-то запретному, к тому, чего делать нельзя. И память об этом чувстве говорит мне о греховности матерной брани больше, чем любые рассуждения, любые цитаты.

Да, память о начале, но и память о завершении. Ибо отставать от матерной брани оказалось так же тяжело, как… Хотел сказать «как от курения», — но нет, от курения отстать было легче. Не знаю, наверное, это было так же тяжело, как завязать с наркотиками, но тут я сравнивать не могу, потому что, по счастью, не имею никакого наркотического опыта. И память о тяжёлом труде отвыкания тоже говорит мне, что мат — это не «просто слова», что за ними стоит некая тёмная магия…

Не хочу выглядеть в ваших глазах ханжой: конечно, случается и сейчас, — скажем, треснув молотком по пальцу, — крепко выразиться. Но теперь я каждый раз глубоко жалею о таком срыве, читаю молитвы…

— Кажется, я уже рассказывал о разговоре с известным петербургским филологом, доктором наук, профессором, человеком очень умным, к тому же патриотически настроенным… Я спросил у него, как он относится к матерной брани,
и, к своему изумлению, не услышал в ответ однозначного отрицания этого явления… Куда там! Едва ли не одобрение!.. Что вы думаете о такой позиции нашего учёного?

— Ничего хорошего не думаю. Он учёный-языковед и, стало быть, должен чувствовать лучше, чем иной писатель, все нюансы, все прелести, всю красоту, всю силу русского языка!.. Ведь в языке сверхъестественная сила содержится! Но куда эта сила направлена — вот в чём вопрос!.. А филолог обязан чувствовать это! Филолог должен быть человеком духовным: как же иначе он станет изучать стихи, прозу — механически раскладывать тексты по полочкам? Это всё равно что расчленить соловья на лапки, пёрышки и т.д. и удивляться: а где же тут соловьиная песня? Вот и русский язык нельзя бездушно расчленять на составляющие! Беда, что не все учёные это понимают, — беда для нашего языка, беда для нашей литературы, это наша национальная трагедия.

— В прессе постоянно спорят о том, как давно появилась в русском языке матерная брань. Как бы вы ответили на этот вопрос?

— Как писатель-историк, я обнаружил для себя чёткую границу, когда мат привился в нашем народе и стал разговорным. Это случилось в ХХ веке, после революционных событий. Годы революции — это годы поголовной матерной брани. До революции её употребляли люди не совсем адекватные или инородцы, а для русского народа употребление мата было табуированным. Когда я изучал революционный период во время работы над своей книгой «Поезд до станции Дно», я стал находить многочисленные свидетельства современников о том, что революционные события и матерная брань были странным образом связаны.

Потом, уже в советские времена, мату был поставлен административный заслон, и общество отчасти вернулось к прежним моральным установкам. Двое моих дедов — один крестьянин, другой горожанин, строитель, — оба говорили о том, что в советские годы люди стыдились мата. Конечно, и тогда были люди, не стыдившиеся ничего, но они были заметны на общем фоне, как грязное пятно на рубашке. «Вот матерщинник идёт!» — говорили про такого ещё в 70­е гг. За такими и государство следило: за матерную брань в общественном месте можно было получить немалый штраф или 15 суток ареста.

Когда же произошёл следующий всплеск? В годы новой революции — в начале 90­х. Опять началась ломка старого, опять всё рухнуло — и опять все заговорили матом, но тут это уже настолько распространилось, что превратилось в народное бедствие.

— Но мы же знаем, что и Пушкин, и Лермонтов, и Есенин, и многие иные классики нашей литературы писали иногда не вполне пристойные стишки…

— Да, писали. Все они были людьми, а следовательно, не всегда могли противостать греху. Не хочу я быть ханжой, осуждая их: я и сам писал что-то подобное, и то, что написано пером, теперь не вырубишь топором. Но я бы поставил вопрос иначе: да, нашим классикам приходилось порой впадать в тот или иной грех… Но почему в последнее время нам неустанно тычут в нос грехами наших великих людей, словно, кроме этих грехов, за ними ничего не числится? Не вспоминают то значительное, что они сотворили, те труды, которыми они поднимали русскую культуру, а их случайные и, в общем-то, незначительные срывы? Не сторонник я теории заговоров, но в последнее время нельзя не задуматься над этой теорией…

— Два раза подряд случилась со мной такая штука… Сажусь смотреть новый сериал: первая серия сделана очень ярко, напряжённо, она захватывает, порождает острое желание узнать, что будет дальше… А дальше — уже со второй серии! — все герои сериала, словно сорвавшись с цепи, вдруг начинают наперебой материться! Зрителю как бы говорят: если ты заинтересовался, если хочешь досмотреть до конца, изволь всё это выслушать!.. То есть налицо сознательное заражение зрительского сознания.

— Это уже не в шутку попахивает диверсией. Хотя мне кажется, что выдержать полтора часа мата — это сложно, и не думаю, что самый захватывающий сюжет мог бы оправдать такое насилие. Вряд ли многие согласятся терпеть подобное. Впрочем, если речь идёт о молодёжи… Да, молодёжь, пожалуй, согласится глотать экранную брань: у них вообще нет табу на сквернословие. У них в голове не укладывается, что мат — это нехорошо (не говоря уж о том, что это, как учит Церковь, — молитва сатане), что это мощный удар по собеседнику, по его организму, по его духовной сфере. Наши доводы просто пролетают у них мимо ушей. Я понимаю: все мы когда-то этим грешили, но у нас была какая-то граница. Нас за это били по губам, нам твёрдо говорили: «Нельзя!» А чтобы при девушках выражаться так, как в мужской компании? — нет! Мало того: за такое от самих девушек можно было запросто получить подзатыльник! Когда всё это ушло?

Так с чего же начать борьбу с матерной бранью? Наверное, для начала нужно ввести запрет на государственном уровне: хотя бы установить ответственность за брань в общественном месте. Понятно, что это не будет мановением волшебной палочки, но со временем в обществе возникнет тенденция: если кто-то выругается на улице, он уже начнёт оглядываться — нет ли рядом полицейского? Пусть у него возникнет ощущение, что он сделал что-то нехорошее, — ведь сейчас он этого не понимает! У него не развит ни мозговой аппарат, ни духовный, ни душевный, он не сможет с собой справиться.

Кстати говоря, когда заходит речь о законодательном запрете мата, поднимается страшный шум: люди, которые спокойно смотрят на уличные вывески, написанные непонятно на каком языке, спокойно слушают дикторов ТВ, безбожно коверкающих русский язык, тут вдруг вспыхивают яростью: «Как можно жить без мата? Нам запрещают говорить по-русски! Это борьба с русским языком!»

— Но как молодым людям объяснить, в чём опасность сквернословия? Они пожимают плечами и говорят: «Это же просто слова…»

— Я думаю, что здесь сложность в том, что традиционную культуру вообще сложно объяснить. Почему люди обычно делают именно так, а не иначе? — «А все и всегда так делали!.. Так жили, так говорили, так работали — и всё получалось, и мир стоял!» И всё же традиционная культура не всегда объяснима. И мораль не всегда объяснима. Почему нельзя изменять супругам? Как это объяснить? Нужно основывать своё объяснение на чём-то существенном. Вот если перед тобой человек верующий, то для него всё становится яснее, ибо культуру объясняет культ! Верующий знает: так Господь сказал, — и просто повинуется слову Божию… Он и тогда не сразу поймёт смысл запрета, но, исполняя заповедь, постепенно проникается её смыслом. Понять заповедь можно, только исполняя её, — другого пути нет.

И неверующий человек, если он стремится к добру, если он настроен положительно, — и он по мере взросления проникается духом традиционной культуры. Взрослый человек на собственном опыте понимает необходимость ограничений.

Всё же мы умеем прививать нашим детям какие-то простейшие правила поведения: что есть нужно ножом и вилкой, что рыгать за обедом нельзя, плеваться в тарелку соседа нельзя, сморкаться надо в платок… Так нужно объяснять и то, что сквернословие так же отвратительно, как некрасивое поведение за столом! Надо делать хотя бы это, — а пустить всё на самотёк в надежде, что «само рассосётся»?.. Нет, не рассосётся.

Испокон века, всегда, во всех обществах существовали определённые культурные правила. Взять, к примеру, старинный мир русского крестьянства. Как в крестьянском доме садились за стол? На то существовали свои строгие правила: ели из одного котла по очереди, а кто лезет ложкой раньше старших, тот ложкой и получит по лбу! Самый большой кусок мяса — отцу семейства. Сквернословить молодому — не дай Бог! Язык умели сдерживать, слова лишнего не говорили, младшие молчали при старших. И то была культура, то был порядок: человек понимал, что в жизни есть необходимые ограничения.

И именно этого — необходимости ограничений — современный человек понимать не хочет! Его разносит от избыточной «свободы», — свободы в кавычках! — от распущенности, вседозволенности. Он как та старуха из сказки о золотой рыбке: его мечты и желания становятся бесконечными, и эта бесконечность разрывает его, он несёт погибель и себе, и обществу.

Кто сегодня будет заниматься воспитанием народа? В советское время этим занимались писатели, деятели искусства. А сейчас писателей у нас и не видно — во всяком случае, тех, кто мог бы этим заниматься, кто мог бы воспитывать. И беда в том, что такие писатели есть, но всё делается для того, чтобы они не смогли выйти на большую аудиторию! А между тем как сейчас необходимы те люди, которые могут не поучать, не грозить пальцем свысока, но задушевно, откровенно побеседовать с читателями: «Я сам это испытал — то, что волнует вас сейчас, и понял, что хорошего в этом мало. Этот путь — тупиковый, он ведёт к краху личности, к жизненной катастрофе. Я говорю как знающий: я это уже прошёл, вот тебе мой опыт — пожалуйста, пользуйся!»

Где люди, которые могли бы сказать такое?

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН

следующая