Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

БЫЛИНКИ АЛЕКСАНДРА РАКОВА

«У тебя свой ад, у меня — свой», — сказал один герой американского фильма другому. И это правда: ад есть не столько место физических мучений, сколько духовных. Представим себе блудника, отошедшего в мир иной с мыслями о грехе. Но тело, которым ты согрешал, уже поедают черви, а блудная страсть продолжает терзать душу. Страшнее пытки, наверное, и придумать трудно. Вспомним притчу о богаче и Лазаре: некий богач проводил жизнь в роскоши и пиршествах. И лежал у врат дома его нищий по имени Лазарь, желая напитаться крошками со стола богача. Умер нищий, и богач вскоре умер, но нищий попал на лоно Авраамово, а богач — в ад. «И в аде, будучи в муках, он <…> увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: «отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой; ибо я мучаюсь в пламени сем» (Лк.16,23—24). Но Авраам отказал богачу: всё доброе он получил уже на земле, «а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь» (Лк.16,25). Как говорил старец Парфений Киевский: «Подобно небесному, и на земле есть рай, есть и ад, только невидимо, а там все видимо — и Бог, и рай, и ад». Поэтому, конечно, у каждого свой ад — но и рай свой…

Я видел ад (Бог милостив, — во сне):
Дрожит гора, каменья отпадают,
Дыра зияет, низ её в огне,
Огонь бушует, но не освещает.

Огонь до неба. Вместо неба — мрак.
Не отойти, не оторваться взгляду.
И всё кругом непрочно — абы как, —
И сами горы — оболочка ада.

Я знаю, там, за входом, — пустота,
Оступишься — умрёшь ещё в полёте.
А за спиною — гиблые места,
Да пропасти на каждом повороте.

И жути, и тоски не побороть.
Взметнулось пламя, чуть не опалило.
Грозит дыра. Когда бы не Господь —
Она б собою Землю поглотила.

Но что такое? Кто над бездной стал?
Мальчишки… ничего не понимаю…
Бросают камни. Вдруг один упал —
И гухнул ад, добычу принимая.

Иеромонах Роман (Матюшин)

В конце июля срубили на даче старую берёзу. И ещё много дней сочился из её пня-обрубка зеленовато-прозрачный душистый сок. Попробовал на вкус — солёный…

Берёзы плачут от людей лихих,
О людях добрых думая, наверно.
Но тень берёз и для сажавших их,
И для того, кто им же режет вены.

Иеромонах Роман (Матюшин)

В подвале нашего «корабля» жил дикий, умудрённый жизнью кот. Вообще-то их много там обитало, разных цветов и оттенков. Но этот кот выделялся боевыми отметинами — уши порваны, на морде шрамы — и не труслив по пустякам. Я так и прозвал его — Рваное Ухо. Потихоньку мы подружились. Я уважал его за смекалку и независимость: когда на улицу выводили без намордников громадных псов, Рваное Ухо с достоинством, не прибавляя шага, укрывался под ближайшей легковушкой и поворачивался к врагу хвостом. Злобный бессильный рык был не в состоянии нарушить его невозмутимость; он демонстративно ложился подремать, пока ошейник не утащит душегуба прочь.

Ещё Рваное Ухо никогда, каким бы голодным ни был, не ел искусственного кошачьего корма. Однажды мне удалось вытащить из его пасти длинный кусок верёвки, обмотанной вокруг зубов. Потихоньку он стал доверять мне. По утрам Рваное Ухо чинно провожал меня на работу до угла дома. А как-то ранней весной он настойчиво позвал меня к отдушине подвала; среди выводка крошечных котят он выбрал одного и облизал головку. Я понял: он с гордостью показывал мне своего сынка.

Потом кот куда-то пропал, а мы переехали на новое место. Однажды, встретив бывшую соседку, я спросил: «А как там Рваное Ухо поживает?» И услышал, что разорвал его пёс, из тех, злющих, которых держат в квартирах для защиты от воров, — видимо, чего-то не рассчитал стареющий боец. Ну как же ты не уберёгся, Рваное Ухо? Сколько раз играл ты с натасканными псами в «кошки-мышки» и всегда выходил победителем. Я ни разу не слышал, чтобы ты мяукал, и не хотел жить в тёплой квартире, хотя я тебя звал… Как же ты…

Не мешайте мне сегодня плакать.
Прочь, друзья (прошу меня простить,
Может же бездомная собака
Хоть однажды норов проявить).

Кто она, с оборкою на шее?
Что ей помешало сытно жить?
Разве лучше страждущей мишенью
Кирпичам и выспяткам служить?

Гавкала б, как все, бурду б лакала.
(Есть ли принцип этого старей?)
Али и для пёсьей жизни мало
Обладать пропиской в конуре?

Без хвоста, из­за нехватки злости,
Но топор не умалил добра.
И, чтоб даром не глодала кости,
Выперла хозяйка со двора.

Ты лизнуть ей норовила руки,
Понимая, что пощады нет.
Все ж твои порядочные суки
Не тебя ль облаяли вослед?

…Вот лежишь, устав и разуверясь,
Морду в лапы от прохожих глаз.
Что ж мы, люди? Пропадают звери
Оттого лишь, что добрее нас.

…Ветер. Ветер. Осень, рот разинув,
Льёт и ждёт, когда же мы уйдём.
Слякоть. Холод. Двое, я и псина,
Души свои лечим под дождём.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Однажды, когда мне было так плохо, что стал готовиться отдать Богу душу, я честно спросил себя: «А что ты доброго сделал за свою жизнь?» И взошло в памяти только два случая: когда­то в храме Воскресения Христова купил неимущей старушке свечку; второй раз сумел преодолеть себя и попросил у обидчика прощения. Не густо…

Молит сердце, молит Твоей чаши.
Не отринь же Своего раба.
Кто даст смерть вместо Тебя,Сладчайший?

Иисусе, я вместо Тебя…
Дай испить мне за Твои мученья,
Только укрепи и призови.
…Тает сердце туком всесожженья
В пламени Божественной любви.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Журналистика — это навсегда. С кем бы ни встречался, куда бы ни ездил, что бы ни читал или фотографировал — всегда одно на уме: как сможет пригодиться газете. Хорошо ли, плохо ли — не знаю, только мню: точить будет до конца дней; или ты не журналист, а временно занесённый на это поприще. Потом что-то отсеется, а нужное в нужный момент всплывёт и будет к месту.

Так и «записки редактора» — только то, что вынесла память, только мысли, которые мучают. Прав, наверное, Достоевский, назвавший журналистику «врагом литературы»: пишешь наспех, стиль как получится, и мысль в образ переводишь по-газетному коротко, но объёмно, если выйдет. И всё же хочется утвердить, что журналистика не враг, а разновидность литературы, и не такой уж это простой жанр, каким кажется. Не верите? Возьмите в руки перо…

ПОЭТУ

Ты взял перо. Надумал стать поэтом,
Чтоб миру показать свой бриллиант.
Сначала рассуди, твоё ли это?
Быть может, у тебя другой талант?

Поэзия — подобие моленья,
Удел её — к Святому возносить.
А без Творца — прими предостереженье —
Ты станешь вытворять, а не творить.

В служенье слову многое двулико,
Есть крайности — пророки и шуты.
Не выставляйся пред толпой великим:
Написанное выявит, кто ты.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Много лет я не понимал, почему священники так деловито-спокойно и даже внешне равнодушно отпевают усопших. Ни заплаканные лица близких, ни чёрные одеяния, ни вид самого покойника не вызывают у отпевающего чувство скорби: «Еще молимся о упокоении души усопшего раба Божия и о еже проститися ему всякому прегрешению вольному же и невольному…» Мерно плывёт кадило, насыщая воздух церкви запахом ладана, тихо плавятся свечи, души родных скорбят об утрате. Но если вы молитвенно-внимательно вглядитесь в лицо покойника, вы заметите (или почувствуете?), как «впитывает» он каждое слово, как крепче сжимает его правая рука крест, как отбегает от него земная печаль. Да и само лицо его изменяется — устремляется вверх, светлеет, узрев, наверное, нечто удивительное и прекрасное: «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений, ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и возжеланное Отечество подаждь ми, рая жителя меня сотворяя теперь».

Это не выдумка автора: священники знают, что такое происходит часто.

Правда, не со всеми…

А на этой земле никому не успеть —
Богатящийся много оставит.
Ублажаю тебя, сотаинница Смерть,
Ублажаю живыми устами.

Если Смерть избавляет от больших утрат,
Если всяк пораженьем помечен,
Слава Богу, никто не вернётся назад,
Слава Богу, никто здесь не вечен.

Всё не наше кругом, всё чужое окрест,
Не сродниться нетленному с тленом.
Вот и рвётся душа из земных этих мест,
Тяготясь кратковременным пленом.

Загостилась она. Не пора ли домой?
Покаянье спровадит в дорогу…
У исхода явися, Хранителю мой,
Тих и радостен, буди подмогой.

Иеромонах Роман (Матюшин)

Нашёл у прп.Аввы Дорофея: «Имею множество опытов, подтверждающих ту истину, что всякий судит о других по своему усмотрению. Положим, что кому-либо случилось стоять ночью на каком-либо месте — и мимо идут три человека. Увидев его, один из них думает: он ждёт кого-либо, чтобы пойти и соделать блуд; другой: это, должно быть, вор; третий: он сговорился с кем-либо из ближайшего дома вместе пойти на молитву и ждёт его. Вот все трое видели одного и того же человека на одном и том же месте, однакож не одно и то же возымели о нём мнение, но один — одно, другой — другое, третий — ещё иное, и, очевидно, каждый — сообразно со своим душевным состоянием».

Что нужно для спасения? Немного.
Блажен, кто в этом малом преуспел,
Чтоб ты, душе, не забывала Бога
И к людям относилась, как к себе.

Возможно ли сие без покаянья,
Возможно ль покаянье в суете?
Благословим же ныне расстоянье
От близких и неблизких — всех людей,

Я видел: даже псы склоняют главы,
Забыв на время долг собачий свой,
Отыскивая нужные им травы,
Чтоб исцелиться этою травой.

Они уходят молча, воровато,
В леса, поля — подальше от людей,
Чтоб после, появляясь виновато,
В глаза хозяйкам весело глядеть.

Душе моя, и мы на расстоянье
От городов и деревень живём,
Отыскивая травы покаянья
В уединенье пёсием своём.

Наденет лес ночное одеянье.
Душе моя, нам хорошо вдвоём,
И я благословляю расставанье,
Лобзая одиночество своё.

Иеромонах Роман (Матюшин)

предыдущая    следующая