Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

75 лет Василию Тёркину

Я СОЛДАТ ЕЩЁ ЖИВОЙ

Василию Тёркину в этом году исполняется 75 лет. Хотя, конечно, эта дата спорная: во-первых, Тёркин появился на свет не младенцем, но мужчиной взрослым, тёртым, 30- или 40-летним смоленским мужиком, бывалым солдатом — именно таким он предстаёт в первой главе «Книги про бойца»… Сам он о себе говорит: «Я вторую, брат, войну… И ранение имею, и контузию одну…» По этому счёту выходит, что сейчас Тёркину уже за сотню перевалило, — и это правильно: истинный народный герой должен жить никак не менее ста лет.

Если же говорить о Тёркине только как о литературном герое, то и тут выходит неувязка: он появился на свет не в 1942-м, а несколько раньше — во время Финской зимней кампании. Был он тогда помоложе, звался, соответственно, не Василием, а Васей, и был человеком не столько мудрым, сколько весёлым и находчивым, — ближе к Алёше Поповичу, а не к Илье Муромцу. Впрочем, того развесёлого Васю из юмористического листка фронтовой газеты мало кто помнит — в памяти народной прижился всё-таки Василий.

Тёркин — один из тех немногочисленных героев мировой литературы, что живут независимо от автора. О нём можно говорить не как о «художественном образе», но как о живом человеке, и говорить можно долго, перебирая и те и другие стороны его души, вспоминая и те и другие случаи, происшедшие с ним по воле Твардовского… Мы сейчас не хотим объять необъятное, мы вспомним только одно любопытное обстоятельство… Оно вот в чём заключается: вы когда-нибудь замечали, что Твардовский то и дело порывался Тёркина… убить?

Нет, в самом деле, — уже в первой же главе книги он пишет о Тёркине как об убитом: «И не раз в пути привычном, у дорог, в пыли колонн, был рассеян я частично, а частично истреблён…» Хоть и частично, а всё-таки — истреблён! А потом… Помните главу «Отдых Тёркина»? Это когда Василий нежданно-негаданно оказывается в раю, — в раю строгом и скупом, больше напоминающем солдатскую казарму мирного времени, чем райские кущи, — но всё же вдали от живых, вдали от настоящей земли, от подлинной жизни. А потом — глава «Смерть и Воин»? А рассуждения о том, «в какое время года легче гибнуть на войне»? И так далее, и так далее, — вплоть до конечных пределов «Книги про бойца», к началу новой книги, которая называется уже попросту: «Тёркин на том свете».

Тёркин у Твардовского всегда одной ногой в могиле. Это и понятно: война. Говорят, во время войны не поощрялись пуб­личные упоминания о смерти — в печати или на экране. Слышал даже, будто песню «Землянка» до самой победы не передавали по радио, потому что там есть строки: «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага». Но у Твардовского в поэме смерть постоянно присутствует, отчётливо маячит где-то на заднем плане, а нередко вырывается и на передний.

Собственно говоря, Смерть есть главный враг Тёркина. Она принимает разные обличья, приходит то в виде «танкового сабантуя» («Вот ты вышел спозаранку, глянул — в пот тебя и в дрожь; прут немецких тыща танков…»), то в виде снаряда, упавшего в самую гущу переправы, то в виде немца-офицера («Подходил он в чём-то белом, наклонившись от огня, и как будто дело делал: шёл ко мне — убить меня»), то в виде здоровенного вражеского пехотинца из главы «Поединок»… То, наконец, без прикрас, в своём истинном обличье, в виде старухи с косой («Смерть и Воин»).

Вот эта-то глава, она, наверное, и есть центральная, самая, говоря по-научному, концептуальная во всей книге. Здесь Твардовский уже явно даёт понять, что его «Книга про бойца» — это не бытовая, не плоско-реалистическая поэма, не зарисовки с фронтовой натуры; нет, — это прикосновение к самым глубоким, древним, мифологическим корням русского духа, и Тёркин тут становится сродни главнейшим русским первообразам — тому же Илье Муромцу, тому же Ивану Крестьянскому Сыну или вечно побеждающему Иванушке-дурачку.

Помните сказку «Иван Крестьянский Сын и Чудо-Юдо»? Сравните её с тёркинским «Поединком»: то же ощущение смертельно напряжённого боя, то же видимое неравенство сил, — неравенство в пользу врага, — и та же победа, достигнутая за гранью человеческих возможностей. Но и в главе «Смерть и Воин» мы видим всё тот же поединок, когда у героя, на первый взгляд, никаких шансов нет, когда разум­нее всего смириться и покориться, — но Тёркин не смиряется и не покоряется. Его задача не велика и не мала: ему нужно просто-напросто победить Смерть. А как это сделать, когда рана твоя никаких надежд не оставляет, когда ты брошен в поле среди убитых, когда никто тебя не ищет, когда приближается ночь, зимняя ночь? Вы помните: ведь Тёркин уже почти покорился, Смерть уже почти уговорила его расстаться с жизнью — что за неё цепляться-то, за тяжкую, солдатскую? И на чём же споткнулась Смерть? На том, что решила отобрать у солдата не только жизнь, но и Победу.

— При одном моем условье, Смерть, послушай… я не прочь… Я не худший и не лучший, что погибну на войне. Но в конце её, послушай, дашь ты на день отпуск мне? Дашь ты мне в тот день последний, в праздник славы мировой, услыхать салют победный, что раздастся над Москвой? Дашь ты мне в тот день немножко погулять среди живых? Дашь ты мне в одно окошко постучать в краях родных? И как выйдут на крылечко, — Смерть, а Смерть, ещё мне там дашь сказать одно словечко? Полсловечка? — Нет. Не дам… — Дрогнул Теркин, замерзая на постели снеговой. — Так пошла ты прочь, Косая, я солдат ещё живой.

Вот так: остаться вне Победы, вне народа, вне Родины, променять живую Россию на гигиенический рай-санаторий, больше похожий на слегка замаскированный ад, — это для Тёркина много хуже всякой смерти. Тёркин побеждает Смерть, ибо его бой — «не ради славы, ради жизни на земле».

Тёркин не может без Победы, но и Победа без Тёркина невозможна, — так было в годы Великой Отечественной, так будет и сейчас.

Тёркину исполняется 75 лет. Но сам он о себе сказал: «Я большой охотник жить лет до девяноста!» А раз он так утверждает — значит, так и вый­дет (ведь Смерть ему покорилась), и через 15 лет ничто, никакие беды не помешают России отметить его 90-летие. А потом, а дальше?

«А там своя, иная даль, а там — конца не видно».

И.ИВАНОВ

предыдущая    следующая