Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

Поминовение усопших

И ЖИЗНЬ БЕЗКОНЕЧНАЯ

Посвящая Неделю мясопустную преднапоминанию последнего Страшного Суда Христова, Церковь установила ходатайствовать не только за живых членов своих, но и за всех от века умерших, во благочестии поживших, всех родов и званий, в надежде воскресения и жизни вечной. А я задумалась: какова загробная участь моего деда по матери Осипа Ивановича? Что помню о нём я, видевшая дедуся в последний раз, когда мне было семь лет? Что рассказала бы, доведись мне свидетельствовать о нём?

Закрываю глаза и будто наяву вижу: изба в далёкой, затерянной в сибирской тайге деревеньке. На кухне, добрую половину которой занимает русская печь, трое: бабушка с дедушкой, взявшие меня к себе после смерти мамы, и я. Нет, что же это я? — четверо нас: а Котофей на полатях?! Время — восемь часов вечера, а темень — ни зги не видно. Вечеряем, а на улице такая метель-завируха разгулялась, что в кольца снежные сугробы сворачивает и гонит вдоль домов! Дед, слушая завывания ветра в трубе, протянул: «Да... не приведи Господь кому в дороге ноне оказаться, можно и не добраться до жилья людского». Бабушка крестится и в лад дедусю выпевает: «Да вить добрые люди в такую погоду дома сидят, иль работы мало? В такую погоду хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит». — «Ой, — подаю я голос, хотя за столом мне строго-настрого запрещено говорить, — а Полкан-то на улице. Деду, давай пустим его в избу, погреться». Бабушка нахмурилась: «Негоже псу в хате быть, да и шкура у него тёплая». Дед, искоса глянув на бабушку, примиряюще улыбнулся: «Если ты, Иришка, назовёшь хоть одну причину, по которой надо пустить собаку в дом, — пустим». Мне было до слёз жаль Полкана, я призадумалась и вспомнила, как бабушка намедни читала Библию, и одна фраза заинтересовала меня: «Блажен иже и скоты милует». И бабушка пояснила, что добрый хозяин о животных своих заботиться должен. Я тут же выпалила: «Добрый хозяин даже скотину милует, а мы? Мы злые?» Родичи мои переглянулись, дед, кряхтя, встал с табурета и пошёл звать Полкана. Огромный лохматый пёс, не веря своему счастью, как-то виновато, бочком протрусил к лавке у входа, под которой стояла обувка, и устроился на дедовых валенках. Радость переполняла меня до краёв. Как я любила бабушку, которая, несмотря на недовольство, промолчала, и доброго деда. Я не раз видела, как он, оглядываясь на дверь, в которую вышла бабушка, сыпал щепотку пшена в мышиную норку. «Блажен, иже и скоты милует» — это про него.

А потом у меня появился самый чудесный подарок, который я когда-либо получала в жизни, — пачка пластилина. Кроме юлы да барашков, которых мы с дружком Антошкой лепили из глины, у меня не было игрушек. Зато теперь я могла вылепить всё, что душа пожелает. Получив от бабушки картонку, я разложила на ней разно­цветные брусочки и принялась за дело. Сначала слепилась кругленькая баба Таня в платочке. В руках у неё была скамеечка и ведро — бабушка шла доить Зорьку. За ней с протянутой рукой поспешал маленький, худенький дедусь в огромных пимах с чёрными кожаными заплатками на пятках, в лисьем малахае (шапка-ушанка). Едва дождавшись, когда дед с бабой закончат на базу все дела по хозяйству, я принесла им свою работу на погляд. Рассмотрев, что к чему, бабушка спросила: «А что это наш дедусь руку-то тянет?» — «Бабка, дай на сто грамм, опохмелиться», — недолго думая озвучила я пластилинового деда. Повисла густая тишина, потом бабушка залилась смехом, а дед сконфуженно стал потирать свой колючий подбородок. «Дивись, старая, какая глазастая внучка у нас. Сказать не скажет, а поди ж ты, всю правду и вылепила». Только много лет спустя я осознала, что вела себя недопустимо, без должного уважения. И уже я подивилась незлобивости моего дедушки, который от души смеялся над собой пластилиновым. А тем вечером я получила кусок сотового мёда, который дед принёс с пасеки. «Благословляйте... и молитесь за обижающих вас» (Лк.6,28). Так поступал мой дедушка.

Всякий раз, как мне доставался сотовый мёд, бабушка предупреждала, чтобы я не глотала воск, а отдавала комочки ей. Воска набиралось много после каждой откачки мёда: дед приносил деревянные рамки с сотами, наполненными мёдом, и наискось устанавливал над сработанным из липы корытом, ожидая, когда мёд стечёт. Из воска они катали самодельные свечи: в деревянный продолговатый стерженёк укладывали жгутик и заливали воском. Потом, чуть выждав, вытряхивали на стол, пока воск не затвердел, и катали по столешнице колбаску. Затем бабушка отсчитывала столько свечек, сколько надобно было на месяц для икон в избе, остальное бережно заворачивала в чистую тряпицу — в дар церкви. Сами мы коротали вечера при лучине, а по праздникам бабушка торжественно приносила из шкафа в сенях керосиновую лампу. Я смотрела на красный язычок пламени за стеклом, и он виделся мне лесным костром, в котором плясала бажовская Огневушка-поскакушка.

В воскресенье спозаранку начинались сборы в город, в церковь. Путь до Шемонаихи был неблизкий, и бабушка всякий раз увещевала: «Поезжай с Мишаней, звал ить давеча». У дяди Миши был единственный на всю деревню автомобиль «Шкода-Кар», который его отец, закончивший войну в Чехии, пригнал из Пльзеня. Но у деда ответ известный: «Шалишь, я на шкодливых не езжу, старый Пегашка вернее довезёт». И дед важно направлялся запрягать лошадь в телегу, захватив с собой жестянку с солидолом, чтобы смазать скрипучие деревянные колёса. Для меня солидол был очень притягательным веществом: коричневый, густой, тягучий, он напоминал повидло, которым меня угощали у соседей, и я всякий раз пыталась слизать его с колёс, потом долго отплёвывалась, заливаясь слезами от обиды, что вот у соседского Антошки он сладкий, а у нас — противный. Все попытки деда пояснить, что это не повидло, были тщетны. Провожая нас, баба Таня причитала: «Опять Иришка все ноги и платье в солидоле извозюкает так, что не отмоешь, не отстираешь». Она совала мне в руки узелок с яйцами и пирожками, пучок зелёного лука, чтобы, проголодавшись, мы не тратили в городе деньги на снедь.

Субботними вечерами после баньки дед брал в руки видавший виды баян и пел фронтовые песни. Потом вздыхал: «Жаль, Николая нет, мы бы с ним сейчас как жахнули «Ревела буря, гром гремел...». Ну, ничего, уж хоронить-то он меня приедет». Мой папка — любимый зять Николай — на похороны приехать не смог. Приехала я. И подивилась, что щуплый, худенький при жизни дедушка так по-богатырски смотрится, простившись с ней. Быть может, именно таким его видел Господь, и душу дал — русскую, богатырскую, которой тесно было в щуплом теле.

Ирина РУБЦОВА

предыдущая