Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

О СЛАВНЫХ ДЕВУШКАХ ИЗ КРАСНОГО КРЕСТА

14 августа 2012 года на 91-м году жизни почила о Господе мама настоятеля храма прп.Серафима Саровского протоиерея Игоря Филина, Ирина Степановна. Но после неё остались добрые дела и вот эта рукопись — воспоминания о Великой Отечественной войне. Сегодня мы публикуем из неё отрывок — о блокаде Ленинграда и героической обороне города-героя, в которой принимала участие и Ирина Степановна. Девятнадцатилетней девушке довелось воевать на Невском пятачке, ходить в разведку, перевязывать раненых бойцов под шквальным обстрелом неприятеля. Закончила войну Ирина без единого ранения — храбрую сандружинницу хранил Господь и 90-й псалом, который написала и вложила в карман гимнастёрки её бабушка Мария Семёновна.

22 июня 1941 года. Мне — Ирине Степановне Шиловой — 19 лет. В 12 часов дня услышали выступление В.М. Молотова по радио о начале войны с Германией. Мне очень хотелось знать, что такое война, да и воспитывали нас так, что, мол, рабочий класс Германии восстанет и война скоро кончится: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом». У меня в голове промелькнули мысли: лучшие сыны Отечества уходят воевать, остаются старики и дети. Как можно комсомолке сидеть на заводе — я в то время работала электромонтажником на заводе им.Гельца, — моё место в армии! И вот я и мои подруги — Валя Мухина и Дора Тяпкина — написали заявления о добровольном вступлении в ряды армии и отнесли в Дзержинский райвоенкомат. Я была спортивного телосложения, меня взяли в народное ополчение, а девочки — тоненькие, бледненькие, им сказали ждать следующего призыва. Идём обратно по Литейному, подруги ревут. Прохожая женщина спросила участливо: «У вас кого-то уже убили на фронте?» — «Нет, нас на фронт не берут…» — «Тьфу, — выдохнула женщина, — ну и дуры…» Позднее Валя и Дора попали в танковый дивизион.

28 июня ополченцев отправляли на фронт. К пункту сбора я бежала с чемоданом от самого Марсова поля — мама едва поспевала за мной, — я боялась, что война вот-вот кончится, а я и не узнаю, какая она бывает. Меня определили в роту разведки 3-го стрелкового полка Первой Кировской дивизии народного ополчения (1ДНО). Товарняком отвезли на ст.Батецкую, оттуда на грузовиках — к передовой линии, в с.Любино Поле. Спали прямо на земле, заворачиваясь в шинели. Немцы обстреливали наши позиции, летали их самолёты-разведчики — «рамы». Наши разведчики ночью искали немецких парашютистов. Вскоре нас перевели в траншеи у с.Косицкого, где 11 августа немецкие самолёты с 6 утра до 9 вечера сбросили на нас 300 бомб. Вечером мы подбирали раненых. Помню, мимо меня пронесли на носилках девушку с оторванными ягодицами… Ночью наш полк отвели в лес — передышка. Но уже 15 августа мы получили приказ принять бой, задержать продвижение врага. В это время другой полк должен был вывести артиллерию к Ленинграду. Утром раздали винтовки, но всем не хватило — оружие надо было добыть в бою. Мне достались карабин и граната. Началось наступление. Я шла во весь рост — пригибаться было стыдно… Рядом падали раненые, убитые. Перевязывая одного паренька, разрезала садовым ножом рукав его гимнастёрки, и мне в руки вывалился огромный запёкшийся сгусток крови. Я готова была упасть в обморок, но напомнила себе, что рядом немцы. К концу боя стало ясно: мы попали в окружение. От 45 человек взвода разведки осталось десять. Карты местности у нас не было, продуктов тоже, надо было лесами прорываться к своим. Заботу о питании я взяла на себя: одетая по-деревенски, ходила в окрестные сёла и просила хоть какую-то еду для мужчин, которые якобы рыли окопы. Сельчане давали кусочки хлеба, огурцы, яйца.

В одном месте набрели на брошенных лошадей. Дальше ехали верхом. Мне досталась старая кляча, которая завязла в первом же болоте. Бойцы её пристрелили, а печень сварили; я отказалась есть. Зато под большим кустом репейника нашла куриную кладку — 13 яиц: видимо, курица хотела вывести цыплят. Мне досталось два яйца. Вот это был пир!.. В очередной деревне натолкнулась на немцев с собакой. Притворилась местной; слава Богу, какая-то женщина, обознавшись, помахала мне рукой и увела в хату. Не выдала. Меня накормили рисовым супом, который немцы раздавали всем желающим, обещая хорошую жизнь. Правда, когда фрицы только вошли в село, то тут же очистили все дома от приглянувшихся им вещей… Когда спустя некоторое время я вернулась в лес к своим, то… никого не нашла. Разведчики ушли. Я теперь шла одна, питаясь черникой и брусникой. В одной деревне на чердаке, где украдкой заночевала, нашла драный тулуп и забрала его с собой. Меня тревожило, что моя шинель и санитарная сумка с комсомольским билетом остались у разведчиков, паспорт я тоже сдала, и теперь без документов — кто я? как меня примут свои?

Чтобы попасть в Ленинград, надо было переправиться через Оредеж, а река здесь широкая и холодная. Слава Богу, попался перевозчик, который не стал допытываться, кто я и откуда. Переправившись, я побрела по тропинке, но моё внимание привлекли ягоды — желудок терзал голод. Пока собирала их в ладонь, меня обогнала группа людей. Вдруг крики, стоны — люди ступили на минное поле. Если бы не ягоды, я бы тоже подорвалась, ведь шла-то первой. Господь в который уже раз уберёг меня.

Дальше я продвигалась с какой-то частью, оказывая помощь раненым. Дойдя до Вырицы, мы напоролись на фрицев и укрылись в лесу. Там набрели на землянки, в которых жили женщины с ребятишками, сбежавшие из Вырицы от немцев. Наутро мы двинулись дальше — в сторону Сусанина, а оттуда поездом в Ленинград. В городе я была второго сентября в шесть часов утра. Бежала к дому и только молила Бога, чтобы мамочка не ушла ещё на работу. Свернула на улицу Восстания, а навстречу — мама. Не узнала меня, идёт мимо. Да и как она может узнать меня: на мне рваный овчиный тулуп, из-под которого торчит юбка с чёрным от грязи подолом и кирзовые замызганные сапоги — шли-то через болота, — голова обмотана платком с кистями. Я обхватываю её руками: «Мамуля». Она вглядывается, шепчет: «Ируся» и начинает оседать в обморок. Придя в себя, мама сообщила, что вчера приходили мои разведчики узнать, не вышла ли я из окружения. Что они очень тепло обо мне отзывались, ведь я их кормила, узнавала дорогу, чтобы обойти немцев, и спасла от немецких овчарок — следовательно, от фашистов. Ещё мама сказала, что по Ленинграду ходят слухи, что какая-то женщина пробирается в Германию, чтобы убить Адольфа Гитлера. И она подумала, а вдруг это я, потому от меня и писем нет. Мамочка, как хорошо ты обо мне подумала и приписала такой героический поступок!

Вечером явились разведчики, принесли мою санитарную сумку и комсомольский билет. На следующий день мы вместе пошли в комендатуру, и нас направили в дом культуры Кировского завода на переформирование. По дороге зашли в столовую. Наголодавшись в лесу, заказали: мне одно первое, два вторых и два компота, а разведчикам — по два первых, три вторых и три компота. Официантка улыбалась и удивлялась, откуда взялись такие обжоры.

Так благополучно окончилось для меня отступление с Лужского рубежа, где погибли тысячи наших бойцов, а многие попали в плен и были отправлены в Германию в лагеря смерти. Всех выживших и вернувшихся отправили в Пушкин (Царское Село). Меня прикомандировали сандружинницей транспортной роты. А восьмого сентября 1941 года Ленинград был уже плотно окружён фашистами. Пушкин немцы бомбили непрерывно, и на подступах к нему горели деревни. Однажды я дежурила около раненого солдата, как вдруг бомбёжка: от взрыва вылетела оконная рама, на пол посыпались стёкла. Я и солдат оказались на полу и на четвереньках выползли в коридор. Тут меня позвали в гараж; прибегаю, а там командир гаража с квадратной маленькой оконной рамой на шее. Во время взрыва он стоял около окна, рама вылетела, голова пробила стекло, и вот теперь рама, как хомут, висела на шее, а осколки стёкол угрожали порезать её при малейшем неосторожном движении. Лицо было поранено осколками. Я аккуратно вынула стёкла из рамы, а потом сняла её. Серьёзных ран не было.

После обстрела мы пошли осматривать Екатерининский дворец, многое было уже увезено, но посмотреть было на что. Особенно впечатлила знаменитая янтарная комната и дворцовая церковь. Вдруг кто-то крикнул: «Немцы в парке!». Все бросились к машинам и рванули в сторону Ленинграда. По дороге уже мчались обозы с лошадьми, машины с каким-то скарбом, торопливо шли люди с тюками и детьми. Над этим скопищем кружили вражеские самолёты, пикировали, сбрасывали бомбы. Повсюду рвались снаряды, мины, падали раненые, убитые, взлетали разбитые машины. Это было 15 августа 1941 года. Так мы сдали фашистам город Пушкин.

Остановились в деревне Мурзинке, близ села Рыбацкое. Здесь нас подготовили к принятию присяги на службу Родине. Я её выучила наизусть и присягнула. Затем нас отправили на станцию Понтонная, где шли ожесточённые бои. Меня командировали в санчасть, которая располагалась в местной поликлинике. Раненые поступали непрерывным потоком. Много было контуженных. Они писали на бумаге, что ничего не слышат и говорить не могут. Тогда старший врач Перфирьев, открывая широко рот и делая вид, что кричит, спокойно говорил: «Встать». Симулянты на это попадались и вскакивали, после чего врач командовал: «Немедленно бегом в часть». Но особенно запомнился парень, которому осколок снаряда срезал руку. «Сестричка, — шептал он, — руки нет, а я чувствую каждый палец и могу пошевелить каждым». Потом заплакал: «Как же я теперь буду обнимать любимую девушку?»

В середине сентября я впервые познакомилась с реактивной установкой «Катюша». У меня в кармане звенела кое-какая мелочь, и я пошла к женщине, у которой была корова, — выпить стакан молока. Вдруг раздался такой грохот, что я подумала, сейчас дом рухнет. Оказалось, это просто подъехала «Катюша», отстрелялась и тут же передислоцировалась. Это было воистину русское чудо-оружие: на площади два квадратных километра рушилось всё…

24 сентября наш полковой медицинский пункт перевели в Невскую Дубровку. Между правым и левым берегом шёл безконечный бой. Мы принимали раненых, обрабатывали раны, оперировали, делали обезболивающие уколы. Кстати, морфий и понтапон были в огромных количествах, но никому не приходило в голову колоться! Была у нас и «вошебойка» — крытый кузов машины-полуторки, куда складывали завшивевшую одежду и обрабатывали высокой температурой, чтобы гибли вши и гниды. Солдаты мылись и опять одевались.

В конце сентября меня, санитарку Надю и солдата Лёшу отправили отвезти два термоса с кашей солдатам на левый берег. Готовить пищу там было нельзя: малейший дымок — и со стороны немцев прилетала мина и уничтожала всё: костерок, людей, варево. В достатке был только кусковой сахар, чёрные сухари, свиная корейка и водка. А сколько продуктов тонуло, не достигая левого берега! Много тонуло и людей во время переправы. Над рекой неумолчно стоял крик: «Спасите, тону!» А как тут спасёшь? Река-то простреливалась: левый берег Невы здесь выше правого, и фрицам хорошо было видно, что делается окрест. А солдатам, оказавшимся в воде, не выплыть было самим: шинель, сапоги, винтовка, вещевой мешок тянули на дно. На Неве, ближе к Ленинграду, стояли сети, которыми вылавливали утонувших. Нам тогда удалось переправиться, отдать термосы и вернуться невредимыми. Ангел Хранитель спас меня в очередной раз или бабушкин 90-й псалом?

Тяжёлой военной поступью прошли октябрь, ноябрь, декабрь… Нева затянулась толстым льдом. Раненых мы подтаскивали теперь прямо по льду, под обстрелом, иногда тут же на месте делали перевязку, чтобы избежать большой кровопотери. Один раненый запомнился на всю жизнь. Он лежал лицом вверх и ругался, посылал меня прочь. Я ощупала его, одежды мокрой нигде нет — значит, нет крови, стало быть, нет и раны. Обычно по мокрой одежде мы определяли место ранения, разрезали в том месте одежду, вставляли санпакет и туго бинтовали. Но где же ранение у этого? Решила перевернуть, и тогда у бойца отвалилась затылочная часть черепа, обнажая мозг. Такому уже не помочь. Плакать некогда, кругом стоны, крики, просьбы: «Сестричка, перевяжи. Дай пить». На эти крики летят новые мины. И снова ранения, снова убитые…

В ночь на Новый, 1942 год поручили мне провести капитана медицинской службы Лаврентьева из штаба дивизии на левый берег. Полночь, мы идём по льду Невы, почти не таясь, и я пою ему наши фронтовые песни, в том числе из фильма «Фронтовые подруги» (фильм о войне с финнами в 1939 году):

Родная Армия позвала за собою
И назвала военною сестрой.
Спешите, девушки, — на грозном поле боя
Красноармеец ранен молодой.

Над ним летят встревоженные птицы,
Он слышит грохот грозных батарей.
Ты подползи и дай ему напиться,
Перевяжи и словом обогрей.

Его спасёт подруга боевая,
И, возвратясь на Родину, тогда
Расскажет он, с любовью вспоминая,
Про славных девушек из Красного Креста.

Потом стала наизусть читать стихотворение Симонова «Жди меня». А с обоих берегов летят трассирующие пули, взлетают разноцветные ракеты — это было очень красиво на фоне чёрного неба. Так оба фронта отметили встречу Нового года. Прицельный огонь некоторое время после полуночи не вёлся. Выполнив задание, я вернулась назад целая и невредимая — слава Богу за всё.

 Наша землянка была врыта прямо в берег. И была она настолько мала, что лежать приходилось на боку затылок в затылок, так помещалось восемь человек. Переворачивались на другой бок все сразу. Бывало, набивалось в землянку по 10—12 человек: врач, сестрички, санитары. Спали в шинелях и сапогах, иначе было нельзя: каждую минуту могла быть тревога, немцы обстреливали берег непрерывно. Но наша землянка располагалась по центру «пятачка», и снаряды пролетали мимо, так как обстрел вёлся с флангов. Когда к ночи укладывались спать, ребята шёпотом спрашивали, спит ли Ира. Я не шевелилась, притворяясь спящей. Тогда они при свете какого-нибудь малого огонька начинали бить вшей, считая, у кого сколько. Насчитывали до 50 и больше. Вот тогда мне очень трудно становилось лежать спокойно, по мне тоже бегали три-четыре вши, хотя я и старалась содержать себя в чистоте.

Зима была голодная. Солдаты варили ремни, делая жидкий студень. Искали павших от голода лошадей. Были дни, когда ели один раз в день: суп из гречневой крупы, подмоченной бензином. Один раз сварили суп только из кусочков сала, и у всех от жира расстроился желудок. Наш 169-й стрелковый полк воевал на левом берегу с сентября 1941 года по март 1942-го. Штаб полка и батальоны укрывались в траншеях: 200—250 метров от берега. Все вспомогательные службы были на правом берегу. В конце марта поступил приказ нашему полку отойти на правый берег, на наше место встал 330-й стрелковый полк 86-й стрелковой дивизии. Меня отозвали на правый берег на сутки раньше. А на следующий день, 28 марта, пошли военврач и санитары. Немцы послали вдогонку мину, которая погубила всех. Будь я с ними, меня уже не было бы в живых. Меня вновь спасла молитва моей бабушки и 90-й псалом.

В апреле 1942 года тронулся лёд. Немцы этим воспользовались: переодевшись в русские шинели, они зашли на «пятачок» с двух флангов и в упор начали расстреливать солдат 330-го полка, кто бросался в Неву — добивали в воде. Удалось переплыть только комбату, хотя он был ранен. Тогда его посчитали дезертиром, а через тридцать лет объявили героем… О Невском пятачке много написано. Там погибли сотни тысяч человек. Телевидение в 2004 году сообщило, что на одном квадратном метре было убито в среднем до 12 человек и находилось до 200 кг железа. А меня Господь сохранил… Много лет на этой земле даже трава не росла. Из земли торчали кости, черепа, винтовки и прочее снаряжение. Мы, ветераны, видели это, приезжая туда уже в мирное время. Землю «пятачка» копают до сих пор. Несколько лет назад оружие восстанавливали и зачастую продавали бандитам, а из черепов павших за Родину героев делали светильники. В последние годы организованные отряды выкапывают кости защитников Ленинграда, собирают в мешки, которые потом укладывают в гробы и торжественно хоронят, отслужив панихиду. Иногда находят, как мы называли, «смертник» — узкую полоску бумаги с фамилией и адресом солдата, уложенную в пластмассовый чехольчик. По этим «смертникам», бывает, находят родственников погибших. А «пропавший без вести» солдат становится «погибшим на войне».

В прошлом номере газеты «Православный Санкт-Петербург» № 12 (252) в статье «Жизнь — послушание, данное Богом» была допущена ошибка: неправильно названа дата кончины Ирины Степановны и пропущено имя. Каемся и приносим извинения отцу Игорю и всем сродникам. Простите великодушно.