Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

«С УПОКОЕНИЕМ УСОПШЕГО УСПОКОЙ И ПАМЯТЬ О НЕМ…»

Завтра 24 января — 5 лет (написано в 2006 году) со дня твоего ухода, мама. Никак не избыть мне, как тяжело ты уходила из жизни, как ты стонала безпамятно, как хрипела с закинутой назад головой:
Ты ничего мне, мама, не сказала:
ты страшно —безъязыко — умирала.
Но слышу, слышу — сквозь метельный вой —
твой долгий хрип, последний выдох твой.
Ты плакала горчайшими слезами…
Из глаз твоих лились они ручьями.
И до сих пор мне зябко — потому,
что мысли той, хрипящей, не пойму…
Станислав Горохов
Завтра я попрошу знакомого священника отслужить на твоей могилке панихиду, а если не удастся договориться, один проложу тропку к тебе на заснеженном кладбище. Раньше я чаще бывал у тебя: болела от утраты душа, и мы с тобой много общались. А теперь боль моя улеглась, хотя я думаю о тебе постоянно, ты не являешься больше ко мне во снах. Но, мама, ты знаешь, сколько людей молятся за тебя и папу по моей просьбе в книге «Былинки». Я даже представить себе не мог, что мои православные братья и сёстры так близко воспримут чужую боль. Это Господь побуждает оставшихся на земле молиться о усопших — если хочет спасти их души. Теперь-то я понимаю, чем ты была в моей жизни, мама… Я как будто занедужил, слышу голос за спиной: «Ну скажи, кому ты нужен, кроме матери родной? Кто поймёт и не осудит, лист почтовый теребя, кто печаль твою остудит, кто поплачет за тебя?.. Ну, а если нет спасенья, мир, как жуткое кино, — под кладбищенской сиренью твоя матушка давно, если дом твой перевьюжен, если окна без огней, ты скажи, — кому ты нужен, кроме матушки своей? Кто-то в гору, кто-то в нору, и жена, махнув с крыльца, сыщет новую опору, сменит камень у кольца. Но на дальнем перегоне будут душу согревать две горячие ладони, это — Родина и мать!» Потому опять и снова, словно вены на руке, — два заветных этих слова рядом в русском языке. Пусть сияют, завлекая, чужедальние края… Там, где матушка родная, там и Родина моя! Анатолий Пшеничный.
…С братом, как ты просила, мама, я помирился, а вот до твоей подруги, моей крёстной, Клавдии Васильевны Литвиненко, — ей уже 88 — к стыду своему, пока не добрался. Уйдёт она, и некому на земле будет рассказать о тебе, о папе, о маленьком Алике. Звонит иногда, всё тебя вспоминает.
Сегодня батюшка за тебя помолится, да я в храме панихидку заказал. Расстраиваюсь, что летом на твоей могилке ничего не растёт: то ли влажность болотная, то ли солнышко сжигает растения, то ли всё вместе взятое. Реже я стал у тебя бывать, мама, но ты уж не обезсудь — бывают времена, что и в храм ноги не идут. Это по слабости духовной. Так батюшка и говорит: «Слабый ты, Саша…»
Я уходил домой по знакомой до боли 18-й «улице» Серафимовского кладбища, а на твоей могилке теплился огонёк лампадки. Спи, мама, в покое, недалёк час — встретимся…
Пока отец и мать на белом свете — тебя шутя не взять беде и смерти. Ты крепко защищён мольбою к Богу о сыне и ещё — всем понемногу. Готов дрова ломать и строить храмы, пока отец и мать… О мама, мама!.. Иван Тертычный.
А через три дня, 27 января, в день снятия блокады, мы хоронили маму. Простите, если повторюсь, но похороны запомнились мне ещё и потому, что из-за празднования на Серафимовском мемориальном кладбище знаменательного события — с почетным караулом, речами, множеством приглашённых, возложением венков — гроб с блокадницей милиция отказалась пропустить за ворота. Кому что докажешь в праздничной суете? После долгих уговоров пришлось въезжать на кладбище с другой стороны.
Бывают дни: я ненавижу
Свою Отчизну — мать свою.
Бывают дни: её нет ближе,
Всем существом её пою.
Всё, всё в ней противоречиво,
Двулико, двоедушно в ней,
И дева, верящая в диво
Надземное, — всего земней.
Слом Иверской часовни. Китеж.
И ругань — мать, и ласка — мать…
А вы-то тщитесь, вы хотите
Ширококрайную объять!
Я — русский сам, и что я знаю?
Я падаю. Я в небо рвусь.
Я сам себя не понимаю,
А сам я — вылитая Русь!
Игорь Северянин
Мне кажется, это наша национальная черта: за всеобщей заботой о человеке на словах в упор не видеть этого самого человека на деле. Вдумайтесь: Господь сподобил маму быть похороненной именно в этот памятный для неё день, потому что жизнь в осаждённом городе осталась главным событием её долгой жизни. И теперь её — уже в домовине — не пускают упокоиться в родной питерской земле.
27 января 1944 года
За залпом залп. Гремит салют.
Ракеты в воздухе горячем
Цветами пёстрыми цветут.
А ленинградцы тихо плачут.
Ни успокаивать пока,
Ни утешать людей не надо.
Их радость слишком велика —
Гремит салют над Ленинградом!
Их радость велика, но боль
Заговорила и прорвалась:
На праздничный салют с тобой
Пол-Ленинграда не поднялось…
Рыдают люди, и поют,
И лиц заплаканных не прячут.
Сегодня в городе — салют!
Сегодня ленинградцы плачут…
Юрий Воронов
Не стоит обольщаться русским радушием и отзывчивостью; кровь наша несёт в себе гены безпамятства и жестокости.
А я вспоминаю эпизод, который мама рассказывала мне одними и теми же словами: «Сынок, меня должны были отправить на лесозаготовки, но я так бежала вверх по лестнице до врачебного кабинета, что врач, измерив давление и пульс, дала мне освобождение. И я выжила в блокаду». Признаюсь честно, не придавал я значения её словам, да и слушал вполуха с детства знакомые рассказы. Но только сейчас до меня дошёл истинный смысл такого незначительного происшествия: если бы мама умерла в блокаду, то и меня не было бы на этом свете, и кто-то другой, непохожий, писал бы сейчас воспоминания-былинки наподобие этих — о своей маме. Как мудро устроил Господь жизнь, и как неповоротливо-медленно мы сращиваем воедино её концы! Заставить человека помнить и чтить невозможно; только впустив в сердце чужую боль, слившись с ней воедино, ты породишь память. Теперь я знаю, чем жили, какими мыслями питались мои родители; видимо, и это запоздалое прозрение заложил в нас премудрый Господь — чтобы мучились дети и помнили давших им жизнь. Тогда и наши дети сохранят память о нас. Так белковое существование переходит в духовное состояние в род и род.
…Нет, не смог я уговорить неприступных стражей порядка пропустить гроб с телом блокадницы через главные ворота мемориального Серафимовского кладбища: «Не положено: День снятия блокады»…
Вернули вещи вместо мамы. Меня пронизывал озноб. Потом бомжи копали яму, столяр привычно ладил гроб. Могильщики привычны к смерти, а я похоронил здесь всё. Зачем мне жить на этом свете, когда на свете нет её? Молчит сырой могильный камень в тени кладбищенских акаций. Но почему на голос мамин я продолжаю откликаться? Ты не тоскуй, осталось мало. Ты там теперь меня встречай, где сквозь глазниц моих провалы взойдут полынь и иван-чай. Юрий Могутин.