Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

100 лет со дня кончины

Смерть Толстого

Сегодня, когда перечитываешь материалы, связанные с отлучением Льва Толстого от Церкви и с десятью без малого годами, прошедшими от этого момента до его смерти, поражаешься в первую очередь вот чему… Для сторонников Толстого отлучение — только повод для злобных, несправедливых и не очень-то умных нападок на Русскую Церковь и на Русское государство. Впечатление такое, что они ждали отлучения, как солдаты ждут сигнала к атаке. До самого Толстого им дела нет, — важно поскорее и погромче выкрикнуть что-то гадкое в лицо властям…
Если же взглянуть на лагерь противников Толстого (не Церкви, но тех, кто на словах поддержал церковное определение), то и здесь, увы, картина не слишком радует глаз: люди откровенно злорадствуют — и чему? — гибели человеческой души. И какой души! Всё-таки великий (один из величайших за всю историю мировой литературы!) писатель — это о чём-то говорит. Он ошибся, оступился, отпал, — но разве это повод для радости?! Великий русский человек гибнет, — тут самое время объявить национальный траур, устроить всероссийское моление о спасении души, о вразумлении заблудшего, может быть, объявить несколько дней всеобщего строгого поста!.. Поистине, отпадение Толстого — это совсем не то же самое, что отпадение титулярного советника Иванова, купца третьей гильдии Петрова или мещанина Сидорова. За каждую душу надо воевать, о каждом погибшем скорбеть, но если падает Толстой… Видимо, здесь речь идёт о чём-то большем, чем об отдельной человеческой душе.
Да, Толстого сгубила гордыня. Не видя равных себе в литературе (а для России литература — это нечто большее, чем просто упражнения в «изящной словесности»), не видя себе равных в даре мыслителя, в силе ума, в остроте взгляда, несчастный решил, что равных ему нет вообще. Нет и не было. Пусть тот, кто никогда не возносился, первый бросит камень в Толстого. Впрочем, тут надо понимать, что ни в каком грехе люди не сознаются так неохотно, как в гордыне; и пожалуй, «смиренников», желающих бросить камень в Толстого, набралось бы великое множество. Что в действительности и произошло. Надо признать, что главным мотивом осуждающих (не Церкви, нет, — но массы людской) была обычная зависть: Толстому не хотели простить его величия. Не хотели простить того, что он граф, и мало того, что граф, он ещё и в писатели лезет, и мало ему графствовать, он ещё и босиком ходит… Как сказали бы сейчас: «Выпендривается!..» До его ереси (подлинной ереси, весьма противной христианству) никому дела не было: еретические толстовские книги в России не издавались по вполне понятным цензурным соображениям, а издания зарубежные и подпольные могли читать только «продвинутые» люди (да и те не много понимали в богословии)…
Да, Толстой отпал от Церкви, отпал от веры, отпал от Бога. Но ведь это случилось не в одну секунду. Остаётся вопрос: что было сделано, чтобы добром, миром вернуть его на спасительный путь? При ближайшем рассмотрении приходится сказать, что ничего. На глазах России погибал её великий сын, который — останься он в лоне Церкви — мог бы совершать великие дела. Кто-нибудь шевельнул пальцем для того, чтобы спасти его? Сдаётся, что такая попытка была лишь одна. В сентябре 1897 года к Толстому был послан тульский тюремный (?!) священник Дмитрий Троицкий со специальной миссией склонить его к возвращению в Православие. Вот уж поистине — слону дробина!..
Всё же надо отметить, что Определение Святейшего Синода от 20—22 февраля 1901 года не было, собственно говоря, каноническим отлучением. Анафему Толстому не возглашали. Смысл Определения заключался в том, что Церковь официально признала учение Толстого еретическим и указала всем своим чадам на то, что, проповедуя такое учение, Толстой сам себя ставит вне Православной Церкви: «…Всё сие проповедует граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего Православного мира, и тем неприкровенно, но явно перед всеми, сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию Православною… Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею… Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние и разум истины… Молим Ти ся, милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй, и обрати его ко святой Твоей Церкви».
Документ предельно благожелательный — настолько, насколько Церковь может быть благожелательна к еретику, каковым Толстой, несомненно, являлся. Налицо простая констатация факта: человек пишет нечто, противное Православию (этого никто не отрицал, и сам Толстой с этим соглашался), и, следовательно, православным считаться не может. Из-за чего было шум поднимать?
К слову сказать, среди тех русских людей, которые возмутились отлучением Толстого от Церкви, было много доморощенных либералов, политиканов, нигилистов, — но были и те, которые, не разобравшись, что к чему, просто и честно обиделись за любимого писателя. Ведь великим Толстого признали не по разнарядке сверху, — велика была любовь к нему читающей России. И читающая Россия знала главным образом не проповедника-ересиарха, а выдающегося писателя, «отца» Андрея Болконского, Пьера Безухова и многих, многих замечательных героев, отразивших в себе русскую душу, русское мироощущение. Всякий молодой офицер считал себя похожим на князя Андрея, всякая девушка невольно сравнивала себя с Наташей Ростовой… И вот какая награда вышла любимому писателю!..
Да, такие люди были… Но в целом общество с любопытством смотрело на то, как Толстой гибнет, и когда надежд на спасение не осталось, подняло шумную политическую возню вокруг «отлучения».
Однако Толстой и после отлучения жил ещё девять лет…
Это были страшные для него годы. От хорошей жизни человек не побежит из отчего дома, особенно если человеку за восемьдесят. Не будем никого винить: он сам выбрал этот путь; но нужно признать, что горя на этом пути он хлебнул вдоволь.
Ему нестерпимо досаждали извне: родные, поклонники, противники… Но ещё больше он мучил себя сам: метался душою, горько сомневался в собственной непогрешимости, вновь утверждал свою правоту, жаждал покаяния, примирения — и не давал себе мира, с великими усилиями искал истину — и сам отворачивался от неё.
«Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Трудно тебе идти против рожна» (Деян. 26, 14).
Трудно. Смертельно трудно и мучительно. Не вынес этой муки — умер. До последнего дыхания искал верный путь — и не хотел поверить, что этот путь существует. Вот как описывает дочь Толстого Татьяна последние минуты жизни отца:
«Часов с одиннадцати начался бред. Он опять просил записывать за ним, но говорил отрывочные, непонятные слова. Когда он просил прочитать записанное, терялись и не знали, что читать. А он все просил:
— Да прочтите же, прочтите!..
Иногда он старался что-то доказать, выразить какую-то свою неотвязную мысль.
— Ты не думай, — сказала ему Александра Львовна.
— Ах, как не думать, надо, надо думать!.. Искать, все время искать…
…Снова просил записывать. Записывать было нечего, а он всё просил:
— Прочти, что я написал! Что же вы молчите? Что я написал?..
…Доктора давали ему дышать кислородом… После впрыскивания камфары ему как будто стало лучше. Он позвал брата Серёжу… И когда Серёжа подошел, сказал:
— Истина… Я люблю много… как они…
Это были его последние слова. (Когда-то в своём дневнике он записал: «Слова умирающего особенно значительны».)
Утром 7 ноября 1910 года в 6 часов 5 минут Толстой тихо скончался».
Алексей БАКУЛИН

предыдущая    следующая