Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

Глаголъ

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

190 лет со дня рождения И.С. Тургенева

Хорошо, когда в городе много памятников: они, даже если и не слишком удачные, поддерживают живую связь с ушедшими годами. Петербург не сиюминутное явление: у него есть история, легенда, глубина… А памятники как раз и создают такую глубину: люди прошлого продолжают жить между нами, стоят на наших улицах и площадях, и порой куда более твёрдо, чем мы, грешные… А с другой стороны… Поставят человеку памятник, и вот уже скажешь «Пушкин» — и вспомнится только бронзовая фигура на площади Искусств, скажешь «Пётр Великий» — и вспомнится только Медный всадник или вовсе — кошмарный шемякинский упырь… А ведь все эти — бронзовые, медные, гранитные — когда-то были живыми! Не верится… Вот памятник Тургеневу — как страница из школьного учебника; смотришь и думаешь: «Классик… великий… написал… запечатлел… огромное значение… неоценимый вклад…» А представить себе, что был такой человек по имени Иван Сергеевич, — нет, и в голову подобное не приходит.

— Вы знаете, когда я пытаюсь представить себе Тургенева, каким он был в жизни, в быту, то образ получается почти карикатурный. Вспоминаешь мемуары Авдотьи Панаевой: Тургенев там фигура комическая. Вспомнишь «Бесов» Достоевского — там тоже шарж, и злой, и зловещий…

Моя собеседница не возмущена такими словами. Ирина Михайловна Ольшанская, редактор православного издательства «Сатисъ», умеет держать себя в руках, даже если кто-то пытается бросить тень на её любимого писателя. Почему мы решили говорить о Тургеневе с Ириной Михайловной? Потому что она профессиональный литературовед? Потому что в своё время, заканчивая филфак ЛГУ, писала диплом о творчестве Ивана Сергеевича? Всё так, всё правильно, но главное: она Тургенева любит, она каждую строчку его чувствует как часть собственной души — вот что главное. Стоит послушать Ирину Михайловну, когда она вспоминает свою первую поездку в Музей Тургенева, в его родовое имение Спасское-Лутовиново.

— Читала я Тургенева много, и рано начала его читать… Любила всегда. А встреча случилась позже, — настоящая встреча… Это было в мои университетские годы, когда неожиданно для всех третий курс филфака направили на музейную практику в Спасское-Лутовиново. Это мне в голову пришла такая мысль. Мне просто захотелось поехать в Спасское. И пошла я, третьекурсница, с этой просьбой к Владиславу Евгеньевичу Холшевникову, который вёл у нас семинар по поэтике. Очень хорошо помню эту встречу в коридоре филфака — видимо, вид у меня был такой умоляющий: «Пожалуйста, отправьте нас в Спасское-Лутовиново!» А он только обрадовался такой просьбе. И чудо случилось, чудо встречи со Спасским. И это была первая серьёзная встреча с Тургеневым, — первая и на всю жизнь. Это была встреча с людьми, которые тоже остались на всю жизнь: Спасское связывает всех крепчайшими узами. Там собрались люди, которые хотели жить иначе, не просто автоматически выполнять свои обязанности, но служить чему-то высокому… Они никаких возвышенных слов не говорили, но мы эту возвышенность сразу почувствовали. И мы с удивлением увидели: такая жизнь, такое служение вполне возможны. За обычной музейной жизнью — с экскурсантами, с экспонатами — чувствовалась такая радость, всё освещала такая любовь, что не откликнуться на это человеку с живой душой было просто немыслимо. Все бытовые, все материальные вопросы — они просто не существовали. Сейчас моим коллегам молодым кажется, что 70-80-е годы — это время «застоя». Но нет, на-
оборот, это было время такого подъёма!.. Россия подспудно, в тишине готовилась вновь принять Православие. И когда я с ленинградской запальчивостью возмущалась: «Почему групп так мало?» (Их было очень много, но нам давали еще водить не все группы) — мне отвечали: «Ирина, сейчас у вас возможность — когда она ещё будет? — просто подумать». И я впервые почувствовала, что работа в музее даёт возможность соединить времена. И в результате приходит ощущение Вечности, для верующего человека очень важное, — а в музее оно — реальность каждого дня. Мы ходили по тургеневскому дому, мы жили там, мы видели, как пространство постепенно напитывается тургеневским словом. Весь Тургенев ко мне пришёл через этот Спасский парк, через души тех людей, через слово. И с какой радостью я вспоминаю теперь, что в кабинете Ивана Сергеевича, напротив стола, всегда висела и висит огромная икона старинный семейный образ Спаса Нерукотворного, который, по преданию, был подарен одному из предков писателя Иваном Грозным. Этот образ всегда был перед глазами Ивана Сергеевича, когда он садился за работу. Сейчас я понимаю: та поездка, то лето были милостью Божией. Даром Божиим. Я убеждена, что такие встречи бывают в жизни каждого человека, от нас только одно требуется: услышать, откликнуться, не пройти мимо.

— А всё-таки о том, как Тургенева воспринимали современники… Вот мне вспомнилось из Некрасова: «Люблю его характер слабый, Когда, повесив длинный нос, Причудливой, ворчливой бабой Бранит холеру и понос…»

— «Характер слабый»? Что ж, я ни с кем спорить не хочу… Только когда говорят о личности Ивана Сергеевича Тургенева, в первую очередь вспоминаю его портрет работы Полины Виардо: необыкновенно красивое, одухотворённое лицо… И ещё один портрет: Тургенев на смертном одре… Вы знаете, как он умирал? Его последняя болезнь была жесточайшей: рак позвоночника. Неимоверные боли… Морфий не помогал. И тянулось это более года. Но все, кто был в те дни рядом с писателем, поражались его выдержке: никто не услышал от него даже слова ропота. А ведь физическая боль усугублялась душевной: Иван Сергеевич хотел умереть на Родине, но болезнь не дала, разлучила с любимым его Спасским-Лутовиновом… Так вот  «характер слабый»: ни дня без работы, ни единой жалобы, глубокое, истинно православное смирение, терпение страданий. Откуда такое, если образ — карикатурный? Если Тургенев, — как он и сам это утверждал, — был далёк от истинной веры?

— Всё-таки далёк?

— Иван Сергеевич говорил открыто, что не может себя назвать верующим человеком. Но что стоит за этими словами? Ведь именно Тургенев создал самый, наверное, прекрасный, самый  глубокий образ православного человека во всей великой русской литературе — я имею в виду Лизу Калитину из «Дворянского гнезда». Его Лиза не просто говорит о вере, она совершает настоящий христианский подвиг: ради того чтобы не нарушить воли Божией, правды Божией, она отрекается от себя, от своей любви, уходит в монастырь. Читая «Дворянское гнездо», понимаешь: одно дело — в порыве раскаяния назвать себя неверующим, а другое — создать такую героиню. Тургенев знает, что значит верить по-настоящему, и страдает от того, что такая вера во всей полноте ему не дана. В письме к графине Ламберт, женщине мудрой, глубоко верующей, одной из своих молитвенниц, он говорит: если у человека есть вера, у него есть всё и он ничего не может потерять; если нет веры — нет ничего. Господь каждого человека ведёт своим путём, нельзя для всех указать одну тропинку. У Тургенева была своя, тернистая дорога, и он прошёл её, как должно.

— А его странный роман с Полиной Виардо? О нём современники вспоминали тоже довольно язвительно…

— Да, на первый взгляд, странная история: такая французская… История, разлучившая писателя с Россией… Я тоже много думала о ней… Мы мало знаем, кем в действительности была эта женщина, — но, честно говоря, меня это всё меньше волнует. Тут другое: выходит, что Тургенев имел мужество любить. Мы понимаем, что такая связь порой бывала унизительна… но связью это не надо называть: это любовь… Огромная любовь. И подобный опыт был дан Тургеневу не случайно: видимо, именно так его душа училась отказываться от собственного Я. И она научилась этому. И ведь были в его жизни попытки уйти от столь всепоглощающего чувства — причём уйти к очень светлым людям: это и Мария Николаевна Толстая, пришедшая потом в монастырь, и графиня Ламберт (которой он написал однажды: «В жизни каждого человека должно быть нечто, что больше собственного Я»), и Юлия Вревская, и даже актриса Мария Гавриловна Савина. Пытался — и тем не менее пронёс верность своей главной любви через всю жизнь. Такое чувство открывает в душе Тургенева удивительную тайну, — тайну, к которой нельзя подходить с обычными мерками, которая для самого Тургенева была, наверное, сокровенна. Любовь, как он однажды написал, была для него ниточкой к высшему. Да, любовь к женщине как ступенька к высшему, как прорыв к безконечному!.. Я в этом убедилась, читая его письма… Если же говорить о том, что любовь оторвала его от России… А вы знаете, что во Франции каждый русский — независимо от положения и степени знакомства с Тургеневым — мог прийти к нему с просьбой о помощи и не встречал отказа? Это к вопросу о том, что представлял собой писатель как личность…

— Знаете, Ирина Михайловна: порою создаётся впечатление, что для православного вся русская литература, кроме Достоевского, закрыта. О Льве Толстом и думать грешно, Блок с его «Двенадцатью» — просто чудовище… Хотелось бы хоть Тургенева как-то вернуть православным.

— Да, это верно. Не раз, говоря со своими православными друзьями, я встречала недоумение: Тургенев? При чём здесь Тургенев? Но я убеждена, что для православного человека встреча с таким художником, каким был… не был, а остаётся Иван Сергеевич, просто необходима. Есть у нас величайший соблазн: желание сразу взлететь к вершинам духа, не накопив опыта души, опыта страданий, опыта любви, живой человеческой любви, дружбы, работы. А русская литература этот опыт жизни души в живом мире, как ступеньки к духовному, — даёт, по милости Божией, без прикрас, открыто, безбоязненно. Пройти мимо — значит обокрасть себя, урезать в чём-то очень важном. Культура по Божиему благословению возделывает этот мир, наши души. Заглянешь в бездну накопленного ею опыта — и вдруг понимаешь, что твоя-то жизнь куда мельче, куда скуднее… Мы часто пытаемся поставить вопрос ребром: «А причащался ли художник? А сколько раз в год он исповедовался?» Но с такими вопросами может только Господь подходить. Это вообще противоречит русскому целомудренному отношению к вере. Блок сказал: «Я не могу говорить о Боге при электрическом свете». Да и все мы пред Господом ответим не за число исповедей и не за исполненный обряд, а за то, как жила наша душа. Говорят: «Нам нужен только Достоевский! Только Шмелёв! Только Зайцев!» Я очень люблю Достоевского, который всегда сам присутствует в тексте со своими страстями, болью, проповедью. Но я люблю и ту особую тургеневскую отстранённость, когда мир в книге говорит сам за себя, а писатель любуется миром. Он всю жизнь искал то, что можно полюбить. И любил он среди своих героев не только Лизу Калитину: он любит и Базарова,  что мне особенно дорого. Вы посмотрите, что это за образ: человек вроде бы неуживчивый, резкий, высокомерный, убеждённый материалист — и в то же время один из самых обаятельных героев в русской литературе. Человеческая душа в нём есть, и к концу книги это становится очевидно. Помните, как умирал Базаров? — смиренно примирясь с родителями, исполнив перед смертью всё, что полагается исполнить православному человеку…

— Да, Базаров очень обаятелен. Настолько, что Тургенева теперь даже упрекают: вот не придумай он Базарова, русская молодёжь и не пошла бы в нигилисты — и не было бы революционеров, а потом и большевиков… Это Тургенев виновен в русской революции!

— По-моему, вся беда в том, что русская молодёжь за Базаровым не пошла. Базаров, как это ни странно, был создан Тургеневым как личность более глубокая, чем масса молодых нигилистов того времени. Базаров и обаятелен-то именно своей глубиной, и свидетельство тому — его тихая, смиренная смерть. А в жизни, у реальных нигилистов, всё было грубее: только заносчивость, только материализм, только «потрошение лягушек»… Нет, в том и беда России, что она в те годы не пошла ни за Базаровым в общественную жизнь, ни за Лизой Калитиной в монастырь…

Все русские писатели (мы об этом часто забываем) — считали они себя верующими, церковными или не считали — существовали в недрах православной культуры. Православный быт — это был их быт. Это мы сейчас всё заново создаём, а для И.С. Тургенева Православие было естественно: двунадесятые праздники, горящие лампадки, икона над письменным столом… Россия Православная — другой они и не знали, и помыслить не могли. И они любили именно её и её народ. Отношение Тургенева к народу никогда не было барским. В «Записках охотника» масса портретов крестьян — и нет ни одной карикатуры, есть глубокое уважение, искреннее любование. Она настоящая, эта любовь, — любовь, которая знает всё. Тургенев прекрасно знал Европу, все её красоты, но искренне, от всего сердца считал, что ничего лучше Мценских холмов в мире не существует. И его слова: «Работать по-настоящему можно, только живя в русской деревне», они многое объясняют, со многим примиряют… По-моему, мы сегодня должны прежде всего примириться с собственной культурой, с русской культурой, — не искать в ней «отступлений» и «падений», а с любовью принять всё ценное, что ею накоплено, — поверьте, мы получим великий дар, который в конечном счёте поможет нам жить по-Божьи в нашем мире.

Вопросы задавал Алексей МАКСИМОВ

предыдущая    следующая