Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

ТЕПЛАЯ НОЧЬ

Стоял роскошный август моего второго армейского года. Ночью, отпросившись покурить, я выходил из зала боевого дежурства во двор. Там было тепло, как в бидоне с парным молоком. Ночной небосвод, густо разукрашенный созвездиями, висел над землей, как черный персидский ковер. Огромные дальневосточные бабочки бились в освещенное окно КПП, и каждое крыло у тех бабочек было величиной с ладонь, и крылья эти пронизывал электрический свет из окна, высвечивая самые тонкие, самые тайные их узоры. Сопки тихо чернели на фоне звездного неба; днем с них то и дело раздавались вопли фазанов, но теперь фазаны безмятежно спали, ничего не боясь в такие благодатные часы. Черно-бархатные ночи августа неспешно сменяли одна другую, и впервые за всю мою службу мне не хотелось торопить время.

В одну из таких ночей, неспешно подойдя к беседке-курилке, я с удивлением обнаружил, что в ней сидят двое моих знакомцев из соседней роты - Паша и Миша. Они на боевом дежурстве задействованы не были, наш безсонный режим на них не распространялся, и в этот час им полагалось бы спать в роте без задних ног. Но они с задумчивым видом сидели в беседке, и Паша, куря "Стрелу", разглядывал звездное небо, а некурящий Миша грустно уставился в наполненную окурками автомобильную покрышку.

Удивило меня не только их неурочное бдение. Куда поразительней было другое. Паша и Миша были, выражаясь научно, идеологическими антиподами. Миша был сыном православного священника - поповичем и, конечно, человеком верующим, (а на дворе стояла середина 80-х, и подобные вещи казались еще экзотикой). Паша - напротив. Он гордо объявлял себя сатанистом. Однажды он долго рассказывал мне, какого труда ему, самоучке, стоило вылущивать из советских научно-атеистических книжек информацию о магии, оккультизме и о самом отце лжи. Все тяжким трудом добытые сведения он аккуратно переписывал, систематизировал, изучал и заучивал наизусть. Впрочем, ничем особенным он свой сатанизм не выказывал, - разве что иногда под настроение делился с нами какими-то оккультными тайнами.

Это легко принять за литературный прием, но это в самом деле было так: в одной роте служили православный и сатанист, и я был тому свидетель. И, более того, они внешне очень походили друг на друга: оба худощавые, аккуратные до педантичности, спокойные, молчаливые, только вот Миша-попович всегда был словно бы несколько печален, а на губах у Паши-сатаниста постоянно плавала этакая полуулыбочка, ни к кому особенно не обращенная.

А друг с другом они не общались. Никогда. Не ссорились, но и не разговаривали. Сразу поняли, что обратить одному другого в свою веру не удастся, а спорить без толку - только язык мозолить, - и разошлись по своим углам. И вот, пожалуйста, - сидят вместе, как два братца-близнеца, и можно подумать, что пришли к какому-то соглашению. Нашли, так сказать, компромиссный, устраивающий обе стороны, вариант. Весьма заинтересованный, я решил выяснить, в чем тут дело, и вместо приветствия спросил:

- Никак подружились?

- У нас диспут, - ответил Паша-сатанист, по-прежнему смотря в черные небеса.

- О чем? То есть понятно, о чем… Ну, и кто же победил?

- Он, - Паша ткнул сигаретой в сторону печального поповича.

- Да? Что-то по нему не заметно… Радости нет на лице.

- Видишь вот это? - на этот раз Паша ткнул сигаретой в звездное небо. Сигарета описала неровный круг, и на долю секунды в воздухе повисло тусклое багровое кольцо, в котором, точно в рамке, светилось несколько сотен звездочек. - Нравится? Ночь, звезды, тепло, тихо… Нравится? Да у тебя на лице написано, что ты от счастья таешь! Вот он мне и говорит: такая ночь доказывает существование рая. Она - как бы отсвет Божьей славы. Если, дескать, она так хороша, то как же прекрасен Тот, Кто ее создал!.. Ну, я ему попытался возразить: это, мол, не более чем сытая отрыжка разомлевшей Природы… Но он меня забил аргументами. Я сдался. Ведь в самом деле - хорошо! Как он выразился - "из Рая теплом пахнуло". Зачем же я буду душой кривить?..

Он замолчал, разглядывая звезды - поток огней, застывший в страшной вышине… Временами, когда табачный дым относило в сторону, мы чувствовали чистый запах начинающей сохнуть травы.

- Да! Я признаю, что он прав! Но мне-то что с того? - и Паша усмехнулся весьма ядовито. - Тебе хорошо, ему хорошо, и мне тоже хорошо. А я не люблю, когда всем хорошо. Пусть лучше будет плохо. - Паша говорил долго и оснащал свою речь немалым количеством жутких богохульств, которых я здесь, понятно, не привожу. - Добро расслабляет душу - зло закаляет ее. Я не хочу киснуть вместе с вами в этом блаженстве. Блаженство следует разрушать. Только разрушение являет силу и величие! По-настоящему велик лишь убивающий, потому что он решился перешагнуть через свойственную душе жалость. Он победил сам себя. Слабый ищет блаженства, сильный отказывается от него и ищет наибольшее зло. Наконец-то я это понял, наконец-то я смог это сформулировать. Замечательно!

Он щелчком отправил недокуренную "Стрелу" в пепельницу-покрышку, встал, привольно потянулся и широкими шагами - руки в карманах - направился в роту. Я взглянул на Мишу-поповича и спросил в изумлении:

- Ты что, плачешь?!

Он повернулся ко мне. Кажется, он не плакал.

- Это я виноват! - сказал он горько. - Зачем я полез к нему с проповедью? Я все испортил. Если бы я немножко язык сдержал, в нем бы не проснулся дух противоречия. Посидели бы, помолчали, воздухом бы подышали - у него, может быть, душа и оттаяла. А я полез… Я же часа полтора тут вещал - понесло меня. Апостолом себя вообразил!

Он посидел еще минут пять, а потом тоже побрел в роту. Отправился вслед за ним и я. Никакого особого впечатления эта беседа на меня в ту пору не произвела: я был одинаково далек как от мишиных, так и от пашиных воззрений. Я только видел, что Миша целую неделю ходил как в воду опущенный, а потом к нему приехал его отец - немолодой уже, невысокий худощавый батюшка, служивший где-то во Владивостоке; и после встречи с ним Миша заметно успокоился. А я вскоре и вовсе забыл о происшедшем: у нас на боевом дежурстве пошли перестановки, работы прибавилось, опять же - и дембель приближался…

Вспомнил я о Паше и Мише уже лет двенадцать спустя. Вспомнил, и мучительно захотел узнать, что же такое сказал Мише его отец-священник, чем он успокоил своего сына. С огромным трудом раздобыл я мишин дальневосточный адрес и написал ему. Ответ, как ни странно, пришел. Миша написал подробно, рассказывая и о том, о чем я его не спрашивал.

"Отец, - писал Миша, - сказал мне буквально следующее: "Теперь ты видишь, каково быть священником? Мы выполняем свой долг, несем слово истины - но кто знает, как оно отзовется в душах людей? Человек - существо странное. Это не робот, в которого что заложил, то и получил. Мы, как правило, не должны отвечать за всех, кто нас недопонял или понял неправильно. Как правило - но не всегда. Что же касается твоего товарища, то - не думай больше о нем. Возможно, это тот случай, когда следует по Евангельской заповеди "отрясти прах от ног своих". А может быть, твои слова когда-нибудь дадут росток в его душе. Раз и навсегда предоставь его судьбу Божьему человеколюбию, и даже постоянно молиться за него я тебе не советую - да не навлечешь на себя еще большие искушения. И запомни: проповедь, миссионерство, апостольство невозможны без особого дара. Единственный язычник, над обращением которого тебе следует трудиться день и ночь, - это ты сам". Вот и все, что он мне сказал. После армии я в семинарию не пошел - возможно, потому, что побоялся брать на себя эту страшную ответственность. Я теперь детский врач и люблю свою профессию. Здесь тоже есть свои опасности: можно привыкнуть к чужим страданиям, очерстветь… Впрочем, все в воле Божией. Павла я во Владивостоке никогда не встречал. Перед дембелем он стал часто напиваться и как-то заметно опустился, - вот и все, что я могу сказать о нем".

В конце мишиного письма я с удивлением обнаружил ответ на вопрос, который я хотел задать, но так и не решился. Миша писал: "О тебе, Григорий, я молился - каждый день, вплоть до твоего увольнения. Почему-то мне казалось, что это необходимо. Потом как-то забылось, ты уж извини…"

Григорий МАМАЕВ