Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Алексей ЛОГУНОВ, г. Новомосковск, Тульская обл.

ПРАВДА ОБ ОЛЕГЕ РЯЗАНСКОМ

И лишь спустя много лет узнал я всю правду о князе Олеге Рязанском. В Солотчинском монастыре бережно хранят предание об основателе монастыря, монахе Ионе, который после кончины был причислен к лику святых. Инок этот и был князем Олегом.

Великим князем Рязанским Олег Иванович стал двенадцати лет от роду, в 1350 году, и прокняжил более полувека. На рязанской земле не было более благодатного времени — ни до, ни после. При князе Олеге не раздвинуло княжество своих границ, зато приумножилось людьми и богатством. Впоследствии благодарные рязанцы поместили изображение князя на свой герб. Эта честь — по великим заслугам!

Нелегкое время досталось для княжения князю Олегу. И как только дело касалось интересов родной рязанской земли, князь-рыцарь сразу брался за меч. Потому-то со своими соседями приходилось ему постоянно жить "на ножах". Для Москвы же, собиравшей под свое крыло разрозненные русские земли, самостоятельное рязанское княжество было точно шкворень в колесе набирающей скорость тройки. Тогда Дмитрий Донской отправился к печальнику земли русской — Сергию Радонежскому, просить святого старца примирить его с князем Олегом: сколько можно проливать обоюдно русскую кровь?

И Сергий поехал в Рязань… Благодаря святому Сергию, его задушевным и мудрым беседам, князь Олег сумел победить в себе самый тяжкий человеческий грех —гордыню, и на благо всей земли русской с Москвой заключен был "вечный мир и любовь из рода в род". Возможно, именно за этот подвиг Русская Православная Церковь причислила князя Олега к лику святых.

А еще через пять лет случилось чудо… После охоты в устье реки Солотчи наткнулся князь на деревянную келью, в которой жили два инока — Василий да Евфимий. "Здравствуй, княже, — поклонились они Олегу Ивановичу. — Давно предсказана нам Сергием Радонежским встреча с тобой". Но, видя, что князь не очень верит их словам, напомнили о его тайной беседе со святым старцем. Поведал тогда князь о. Сергию слова своей старой няньки, что служение ближним — Божий крест, а ближние ему, князю, — рязанцы. На что Сергий ответил: "Правду сказала твоя нянька, да неполную. Полная же правда в том, что и москвич, и суздалец, и пскович, и всякий русский человек — тоже твои братья. Даже больше: всякий православный человек — твой брат. Значит, и жить надо по правилу: "Все — для святой Руси, ничего — для себя".

По преданию, после разговора с иноками Олег Иванович встал на колени, лицом в сторону Москвы, перекрестился, поклонился низко и сказал: "Святый отче Сергий, я понял тебя! Спасибо, что вразумил".

В том же году на месте кельи иноков Василия и Евфимия князь Олег Рязанский основал Солотчинский монастырь, в котором принял монашеский постриг с именем Ионы. Продолжая княжение, он подолгу живет в монастыре, несет послушания. Двенадцать лет, до самой кончины, князь-инок носил под одеждой тяжкие вериги — свою боевую кольчугу…

КЛЕВЕРНЫЙ РЯД

Какая у меня была вера в работу! "Только работа нас спасет", — не уставал я твердить друзьям, таким же, как и я, выпускникам Литературного института. От чего спасет? От забвения, разумеется. Все мы, писатели, тогда очень боялись забвения… А вот теперь ясно вижу, что главное-то — стяжание Духа Святаго и жизнь по заповедям Божиим. А литература — это словесные игрушки. Мои же книжки в первую очередь игрушки, поскольку адресованы они юным читателям. Так из толпы рассуждающих о благе человечества я перешел в очередь идущих к храму. Очередь длинная-длинная, и в самом конце ее — аз грешный… Сзади меня тоже люди, но они догоняют меня и уходят вперед.

Помню, так же было в моей деревенской юности. Пошли мужики как-то клевер косить, и меня мама послала: десятую часть скошенного сена будут делить на косцов! Это ж такой прекрасный корм для коровы, кормилицы нашей. Вечером я отбил и наточил косу, чему научился у стариков еще раньше. Спозаранку вместе со всеми отправился на луг. Сапоги резиновые на ногах, чтобы ноги от росы не промокли, брусок в бруснице на поясе — все чин чинарем. Начали косить. В очередь я встал где-то в серединочке. А клевер был высокий и густой! Минут через десять идущий сзади косец обошел меня. Затем второй обошел, третий… пятый… Оглянулся я, а сзади только дед Иван Юдин, — дряхлый, в почерневшей от пота рубахе. Я что-то сказал ему приветливое, вроде как сотоварищу. Дед прошамкал что-то в ответ и пошел вперед.

Докосил я свой ряд или ушел домой? Не помню. Но помню ощущение вины и слабости, и стыда… По-моему, я даже плакал. Да, плакал, уткнувшись лицом в клеверную охапку, словно к маменькиным "милосердным коленам припав".

Сейчас у меня точно такое же ощущение вины и безпомощности. По дороге к храму все обходят меня, Господи, а я плетусь в самом-самом конце… Помоги мне, Господи, "докосить свой клеверный ряд"! Донести свой крест…

И вот еще что вспомнилось. Когда делили клевер, мужики сложили копну и на мою долю: как и было уговорено — на всех косцов. Так если мужики меня пожалели, то неужели не пожалеет Милосердный Господь?

† † †

Сделал я эту запись, а потом пошел в храм, соборовался. И, Господи Боже, какая же умиротворенность сошла в душу! Какая полнота жизни открылась! Ведь все у меня есть: и верующая семья, как малая Церковь Христова, и друзья, и внучок-первоклассник, да старый воробей, снова поселившийся в нашей скворечне, ну и конечно же паук Амфибрахий, который каждое лето живет, как на даче, в моей косматой бороде…

Чуден мир Твой, Господи!

НЕ ИВАН, ТАК ИВАНОВИЧ…

В средние века на пересечении сторожевого вала и трактовой дороги из Тулы в Венев стояли ворота. Народ называл их "Щегловы ворота" — по фамилии дозорного воеводы. А затем и засека, прилегавшая к сторожевому валу, стала называться Щегловской. Валы и засеки служили защитой от набегов татар. Сколько здесь было полито невинной русской крови! В 1552 году, в царствование Иоанна Грозного, туляки успешно отразили нападение крымского хана Девлет-Гирея. И в честь этого события был воздвигнут деревянный монастырь. Но в самом начале XVIII века монастырь прекратил свое существование…

И вот в середине XIX века проезжал через Щегловы ворота по пути в Москву иеромонах Никандр, уроженец Тулы. "Вот где монастырь-то ставить надобно! Благодатные места", — сказал он своему вознице. "Да, батюшка, — отвечал тот. — Только кто ж за это дело возьмется?" "Э, милый мой, — усмехнулся о. Никандр. — На Святой Руси для всякого большого дела всегда находился свой Иван. А если не Иван, так Иванович…" И не предполагал тогда о.Никандр, что слова его пророческими окажутся.

А жил в это самое время в Москве купецкий сын Василий Макарухин. Василий Иванович… Детство его пришлось на время Отечественной войны 1812 года. Все прошло перед его глазами — и беды родной земли, и могучий взлет народного духа. В доме отца Василий рано приобщился к труду. Учился ремеслу, унаследованному еще от деда, — производству предметов церковной утвари: подсвечников, паникадил, чаш, купелей, крестов и прочих вещей, нужных для богослужения. Требовался для этого и навык немалый, и вкус художественный. Специального образования Василий не имел, а необходимые для работы знания приобретал самостоятельно: копировал образцы, разрабатывал новые орнаменты, делал эскизы…

Под его началом работало более семидесяти человек, и со всеми он был кроток и смирен. Рабочие часто видели своего хозяина за книгой духовной или исторической. Была у него и большая коллекция рисунков, особенно с изображением монастырей и святых мест, где ему самому побывать довелось. Меж тем изделия макарухинских мастеров сделались известными в самых отдаленных уголках России. Не было им равных по прочности, чистоте отделки, изяществу. И цены невелики. Росли и доходы самих мастеров.

Промыслом Божиим о.Никандр стал другом и духовным наставником Василия Ивановича. И тот однажды открылся ему, прося совета: "Батюшка, у меня огромное состояние. Куда определить его, не знаю. Детей у меня нет, живу холостяком… Монастырь бы поставить! Но где?" "В Туле ставить надо, сын мой. Была там когда-то обитель… Я и место для монастыря чудесное подсказать могу, в лесу". "Тогда уж вам, батюшка, и браться за строительство", — предложил Василий Иванович. На том и порешили. Беседа происходила с глазу на глаз. Единственным свидетелем была икона Боголюбской Пресвятой Богородицы, которая вся сияла и лучилась, благословляя новое хорошее дело. Впоследствии икона эта стала святыней Щегловской обители.

Имя свое Макарухин просил держать в тайне: слава этой чистой безкорыстной душе была не нужна. В том же 1859 году о.Никандр приступил к работе. Когда были закуплены стройматериалы, наняты рабочие и заложен монастырский храм во имя иконы Пресвятой Богородицы Млекопитательницы, туляки окончательно поверили, что монастырь у них будет, значит, будет кому молиться за судьбу их многострадального города. Деньги "неизвестного благотворителя" были доверены людям честнейшим: хозяйственной частью при постройке монастыря занимался известный горожанин Гавриил Васильевич Бочарников, архитектором стал его сын Александр.

Строительство продолжалось несколько лет, и 8 сентября 1864 года первый монастырский храм был освящен. Следом за ним стали появляться прочие монастырские постройки: кельи для братии, пекарни, еще один храм… а рядышком — небольшой деревянный двухэтажный флигелек. Сюда-то в 1879 году и переехал из Москвы на постоянное место жительства "неизвестный благотворитель" — Василий Иванович Макарухин.

В монастыре он прожил одиннадцать лет. А за несколько дней до смерти, будучи в ясном уме, попросил, чтобы над ним совершили чин пострижения, что и было сделано. Василий Иванович стал именоваться схимонах Варсонофий. Под этим именем он погребен в церковном склепе, где покоятся и его сподвижники, первые строители монастыря — о.Никандр, Г.Бочарников и его сын архитектор — Александр…

Работник и хозяин, купец и ремесленник, благотворитель и схимник — таким был Василий Иванович Макарухин, удивительный русский человек, подаривший Туле чудесный монастырь.

Татьяна ШОРОХОВА

Часы отдавая вечернему чаю,
врачуя простуду,
я тихо на кухне сегодня скучаю,
я мою посуду.
Сосна на пригорке, закат за окошком —
и лад между ними.
Ромашки в стакане, в ведерке картошка
с глазками большими.
Простые заботы. Привычки простые.
На сердце — разлады.
Пустынно за дверью и в доме пустынно,
лишь тени — косматы.
И хочется помнить, и хочется видеть,
и хочется верить,
что смирными станут, притихнут обиды,
как сытые звери,
что с новым рассветом улыбка вернется,
тоску отстраняя.
Как мало я знаю о полном колодце,
о высохшем — знаю…

† † †

Ты расплатишься запахом яблок
за мою огрубевшую грусть,
за несносное право заплакать.
За бесправье — последней уснуть.
За Адамову древнюю слабость
и соблазна вселенский вопрос
ты расплатишься запахом яблок,
что в авоське с базара принес…

† † †

И дождь любить. И ждать годами радугу.
И знать, как хризантемы хороши.
И отбывать прекрасной жизни каторгу
в каменоломнях собственной души…

† † †

Я снова ухожу туда,
где запах крови и лекарства,
и, кажется, что никогда
мои не кончатся мытарства.
Больницы забеленный мрак
и усыпит, и истерзает…
Букет цветов, как жизни знак,
на тумбочке моей мерцает.
И в сгустке боли, наяву,
я вдруг пойму под низким небом
еще зеленую траву,
уже засыпанную снегом…

ПОКАЯННОЕ

Расплескала себя — сама:
Как аукнется, так откликнется.
А зима пришла! А зима!! —
С ней какая травинка свыкнется?
Вот и я — на пустом краю.
Где вы, сильные? Где вы, вешние?
Кто-то в душу глядит мою
Из — небесного, из — нездешнего.
Что там жмется на дне души? —
Ты ли жизнь моя, — тьма кромешная?
Все-то пела… Теперь пляши!
Пропадай, сирота сердешная!
Все — чем воздано мне — снесу,
Чтоб тебя отмыть, окаянную!
Все страдания — за одну слезу,
За слезу — покаянную.

НЕ ОСТАВЬ!

На столе — ломоть.
За окном — зима.
Надо мной — Господь.
Предо мною — тьма.
Чередой утех
Промелькнула жизнь.
Руки вскину вверх —
Ноги тянут вниз.
А душа в цепях,
Словно пленница,
На семи страстях
Спит да ленится.
Мне бы плакать в крик —
Сердце высохло.
А святой родник —
В Небе высоко.
А надежды нет,
Ну ни крошечки!
Вдруг забрезжит свет,
Как в окошечке.
Подниму глаза
К лику с долу я:
Закипит слеза —
Та, которая
На исходе дня
В слове молвится:
— Не оставь меня,
Богородица!

ХРИСТИАНКА

На шее — ниточка с крестом.
В морщинках пальцы рукодельные.
Сирень простая под окном.
У власти — нехристи удельные.
И надо горе горевать.
И нужно муку перемалывать,
И зло любовью покрывать,
И сирот милостынькой жаловать.
Достав белехонький платок,
Накинет на седины строгие,
И станет в храме в уголок:
У Бога в церкви все убогие.
И будет плакать о грехах,
Просить у Господа терпения
И растворять житейский страх
В потоках ангельского пения.
Среди окладов золотых
Преодолеет ношу ветхости
В молитве теплой о родных,
В мольбе о сиротах и нехристях.
И мирно унесет домой
От свеч истаявшей янтарности
Христом обещанный покой
И слезы тихой благодарности.

В ПОРУ ПРЕОБРАЖЕНИЯ

Проба высокой сродности —
В праздник Преображения
Слезки, слезинки, слезоньки —
Слезы благодарения.
Братья, сестрицы, матушки,
Люд Православный, истовый,
Славьте и нынче праздники,
Как прославляли исстари.
Господу пойте, Господу
Всею душою вашею.
Сколько даров-то роздано!
Лето-то как украшено!
Щедрость плодоношения
Переполняйте радостью
Песенные хваления.
Будут и дни постылые —
Скудные и поспешные:
Только терпите, милые,
Только святитесь, грешные,
Чтобы в надмирной сродности
В пору Преображения
Сердцем взлелеять слезоньки —
Слезы благодарения.