Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

СЛИШКОМ ПОЗДНО

Сидя по вечерам студёной зимней порой в тёплой церковной сторожке, слушая потрескивание горящих в печурке сосновых поленьев и смотря на играющие по стенам полутёмной комнатки блики пламени, испивая безконечное число чашек чая из большого медного чайника, я слушал удивительные рассказы и похождения некоего алтарника, истинно русского безпутного человека. Такие характеры и судьбы случаются только у нас, в России.

А всё началось с праздничной вечеринки с друзьями, когда он отмечал своё восемнадцатилетие. Была весна, уже пышно цвела черёмуха, начались белые ночи, и вода в каналах таинственно отражала дома и дворцы, а на проспектах было удивительно тихо и безлюдно… Когда именинник под утро вернулся домой, заспанная дворничиха вручила ему повестку в военкомат. В ней извещалось, что он должен был явиться такого-то числа на медкомиссию. Новость была неприятная, так как у него на этот период были совсем другие планы. «И на что же мне такая морока? — рассуждал он. — Идти в казармы, спать на двухъярусной койке, нюхать вонючие портянки, таскать на ногах тяжелую «кирзуху», лопать перловую кашу, глохнуть от учебной стрельбы, да ещё, пожалуй, быть битым «дедами». К тому же пока ещё и войны нет». И он пошёл в кухню жарить яичницу, напевая:

В Красной армии штыки, чай, найдутся,

Без меня большевики обойдутся.

Игорь съел яичницу, выпил чашку кофе и твёрдо решил армию «закосить». Если бы он мог предвидеть дальнейшие обстоятельства, которые произойдут из этого решения, целую цепь нелепостей и скорбей, затянувшихся на долгие годы… Эх, кабы знать!

Но в тот день по совету сведущих друзей, перед тем как идти в военкомат, он наглотался всяких психотропных таблеток и крепко решил «косить» под психа-шизофреника. В военкомат он пришёл, уже ничего не соображая. В гардеробе, к удивлению инвалида-гардеробщика, разделся догола, взяв одежду под мышку, что-то блеял, пускал слюни и таким-то огурчиком явился под двери медицинской комиссии. Заседатели комиссии — отцы-командиры и тучные медицинские полковники — в заседательную залу запускали сразу человек по десять голяков и гоняли по кругу, как коней на корде. А перед дверью выстраивалась бледная гусеница других голяков, прикрывающих срам ладонями.

То ли от прохлады, то ли от «колёс» на Игоря напала докучливая и звонкая икота. Он бегал по кругу, как-то взлягивая правой ногой, страшно при этом икая. «Ну-ка, длинный имярек, подойди к столу», — сказал один из заседателей. Игорь подошёл и сразу с азартом стал на столе ловить блох и тараканов под носом у медицинских чинов, крича: «Вот блошка! Вот таракашка!»

Его о чём-то спрашивали, но он, не слушая, рассказывал, икая, как путешествовал на Марс, где жить можно, если бы не пыльные ураганы и множество зелёных лягушек, да ещё один настырный козёл, который стоит на полюсе и кричит дурным голосом: «Кэ-Гэ-Бэ-э-э-э!» Отцы-командиры и медицинские полковники, посоветовавшись, приняли оперативное решение. И откуда ни возьмись появились молодцы-санитары, накинули на строптивого призывника смирительную рубашку и поволокли в санитарную машину. В машине первым делом надавали пинков и оплеух, после чего, закурив, успокоились, равнодушно посматривая на свою жертву.

В приёмном покое его приняли другие матёрые санитары, всадили жгучий успокоительный укол. Засим влили в рот кружку горького слабительного, и тут же подоспела медсестра с громадной клизмой. На этом его мытарства не кончились. Его погнали в холодную ванну, откуда он вылез посиневший, клацая зубами. Переодев в присвоенную психам форму, молодцы под конвоем повели его в буйное отделение. По пути, как в тюрьме, открывались и закрывались на ключ множество дверей, на окнах огрузли толстые железные решётки. Его втолкнули в палату, показали койку. Дверь захлопнулась. Игорь повалился на койку и забылся мёртвым сном.

Когда он проснулся, сосед, который лежал, накрывшись с головой простынёй (ну, чистый покойник), открыл простыню и начал канючить: «Дай, дай верёвочку, — и, утерев слёзы, пожаловался: — Никто верёвочку не даёт». Игорь вскочил с кровати, огляделся и спросил: «Где я, братцы?!» Псих, пребывающий в белой горячке, ответил: «В буфете, — и пояснил: — У сатаны. Водочки бы мне!» Оглядев решётки на окнах, Игорь похолодел от ужаса и, бросившись к двери, стал колотить в неё кулаками и пятками, почему-то крича тонким голосом, как Катюша Маслова: «Не виноватая я! Не виноватая!»

Дверь приоткрылась, и санитар здоровенным кулачищем дал ему по шее. Игорю показалось, что голова его, соскочив с плеч, покатилась футбольным мячом по полу. «Держи её!» — закричал он, бросившись за этим предметом. Санитар, завернув ему руку назад, уложил в постель. Затем дверь открылась, и вошёл профессор и два санитара. Один нёс на руке полотенце и складной стул, другой — кипу историй болезни. Профессор, плотный коренастый человек армянского типа, с мясистым лицом, уселся в подставленное кресло посреди палаты. Сзади встали санитары и группа студентов. Больной под простынёй заныл, заканючил верёвочку. Профессор, поправив большие квадратные очки, авторитетно объяснял студентам, что данный субъект мечтает совершить суицид, то есть вздёрнуться, и поэтому у всех просит верёвку. Игорь посмотрел на профессора и вновь закричал: «Не виноватая я! Не виноватая!» Вскочив с постели, он порывался добраться до профессорской физиономии, которая казалась ему коровьей головой. Санитары водворили его на койку. Профессор же спокойно объяснял студентам, что у этого молодого человека, наглотавшегося психотропных таблеток в целях симуляции и уклонения от воинской службы, произошёл резкий сдвиг психики, поэтому мы назначим ему пиротерапию. От неё он полихорадит, изойдёт потом, ослабнет и станет безобиднее и смиреннее кролика. Потом последует электрошоковая терапия. Ну, это как в американской тюрьме Синг-Синг, где преступников сажают на электрический стул. Но мы даём не такое гибельное напряжение, а вызываем потерю сознания и судорожный припадок. Что при этом происходит в мозгу — ведает один Аллах, но практика показывает, что помогает.

И бедный мученик Игорь прошёл через все эти жестокие пытки. После инъекции серы его колотил страшный озноб, температура зашкалила до сорока градусов, потом пошли проливные поты. Он уже не бился в дверь и не кричал: «Не виноватая я!» — а лежал пластом от безсилия. Он ещё не оправился от первой медицинской или, скорее, бесовской атаки, а санитары уже повели его в электрокамеру, где тупой бритвой выбрили ему на темени гуменце и приложили электроды. После удара током его выгнуло дугой, дико напряглись мышцы, затрещали кости и суставы, перехватило дыхание. В глазах замелькали радужные сполохи. Отбывая со станции Жизнь, он смутно чувствовал, как уничтожают его тело и душу. Когда приходил в себя, в голове стоял гул и была пустота, а тело болело и ломило, как будто его избили палками. Душа его обросла страхом, и сам он был сплошное обнажённое чувствилище. Не за кого было держаться, не на кого было надеяться, и он вспомнил Бога и стал молиться Христу и Божией Матери, чтобы спасли его и вывели из этого вертепа. К нему вернулась способность логически мыслить, и по ночам он ещё жарче стал молиться. Вскоре его перевели в спокойное отделение, где Божиим Промышлением соседом по палате оказался монах.

Игорь сидел на койке стиснув зубы и стонал от тоски и душевной боли. «Не горюй, чадо, — участливо сказал о.Антипа. — За скорбью всегда бывает утешение». Игорь поднял на него мутные заплаканные глаза: «А жить-то, как жить?!» — «Жить — Богу служить, вот и вся премудрость. А здесь мы, в этом сатанинском узилище, по грехам нашим. Я тоже не удержался —
согрешил, когда монастырь наш разгоняли власти. Мне бы взять суму, посох и смиренно покинуть святую обитель, а я, грешник, вывернул из телеги оглоблю — и ну благословлять ею слуг антихристовых. Кому рёбра, кому ручку, кому ножку повредил. Набросилась на меня милиция, а я не давался, стоял, крутил оглоблю. Натравили на меня овчарку, она в задницу вцепилась, повисла. Ну, тут они меня и скрутили. Уж били меня… полбороды вырвали, всё тело синее было. Поначалу в тюрьму хотели везти, да начальник ментовский сказал: «В тюрьме ему будет как на курорте — сиди на нарах да поплёвывай, везите его в психушку. Там ему покажут кузькину мать, узнает, как милицию оглоблей благословлять». Вот сижу здесь, кукую. Здешние-то живодёры и мне гуменце на маковке выбрили. И меня током тиранили, но святые угодники и Сам Христос охраняли меня, и ток этот на меня не действовал. Но чтобы их, иродов, не огорчать, я глазки зажмурю, как будто без сознания, ножками подрыгаю малость — и будя, хорошего понемножку. Встану, поблагодарю их за науку и поплетусь себе с Богом в палату. Они удивляются, мол-де, этот монах заговорённый, наверно, какое-то петушиное слово знает. Других до палаты на каталке везут, а он сам идёт и в ус не дует».

— Отец Антипа, зачем они так мучают меня, бьют?

— А, милый мой, всё потому, что ты начал со лжи. А отец лжи — сатана. Вот ты и попал к нему, где его слуги тебя мытарят. Может быть, так Богу угодно, для твоего спасения. После этой психушки мирская дурь-то из тебя выйдет, да и найдёшь ты через своё мучение и покаяние путь ко Христу. Да здесь всех мучают. Тебя хоть за дело, потому как ты смошенничать хотел. Пускай-де Ваньки служат, а я на дискотеке буду бесовские коленца с девками выделывать. А ты вот послужи, послужи. Поешь солдатской каши. Я вот четыре года солдатскую лямку тянул, да не в мирное время, а на войне. Истребителем танков был при сорокапятимиллиметровой пушке. От Москвы до Берлина прошёл с боями, и Господь меня сохранил. Ты хоть виноват, а есть здесь совсем невиновные, здоровые люди, которых упрятали за то, что они критикуют наших вождей, коммунистов. Вот им здесь из мозгов стараются кисель сделать, чтобы дважды два сосчитать не могли.

— Отец Антипа, я не могу так больше жить. Я удавлюсь.

— Что ты, милый, перекрестись и больше не думай об этом. Великий грех это. Мучения здесь временные — рано или поздно отпустят нас. А как руки на себя наложишь, так мучения тебе будут вечные, и не такие, а адские. Здесь несладко, но ещё не ад. Вот принесли перловую кашу. Сейчас, благословясь, и покушаем.

— А я, отец Антипа, в армию не хотел из-за перловой каши, так она меня здесь настигла. А что, у вас в монастыре, наверное, тоска зелёная, скучища, поди и выпить не дают?

— Оно, конечно, Игорёк, насчёт веселия у нас туго. У нас другое веселие — духовное. Ну, а винцо иногда, когда по уставу положено, дают. Специально чарка мерная есть. Вот когда в Месяцеслове кой день написано: «Разрешение вина и елея», — тогда отец эконом и наливал нам мерной чаркой во славу Божию. Да не это у нас главное. Там у нас особая жизнь. Она и земная, и неземная. Там отношение к жизни совсем противоположное. Конечно, и там живут не святые, а такие же грешные и слабые люди, и там их одолевают страсти и житейские заботы, но всё это идёт по-другому. Там у нас завсегда чувствуют себя живущими перед лицом Божиим, в ожидании перехода от этой грешной земной, временной жизни — к вечной жизни и будущего Суда Божиего, и, конечно, воздаяния за добро или зло, что ты здесь натворил, на земле. Вот этим чувством пропитана вся наша монастырская жизнь. Ну что, ты понял меня али нет? Вы это чувство в миру совсем утратили, и поэтому часто грешите, тоскуете и беситесь. Я простой монах, неучёный, и наш архимандрит о.Арефа всегда говорил, что по грехам моим Господь не дал мне настоящего понятия: «Ты, отец Антипа, тупой, как сибирский валенок». Конечно, я грешник великий, во время войны своей пушкой щёлкал немецкие танки и не один десяток их сжёг, много душ погубил. И хотя они и враги были, но всё же Божию заповедь «не убий» — нарушил. Поэтому завсегда молю Господа, чтобы Он простил меня, окаянного, и чтобы не повесил эту пушку мне на шею и не бросил в огненное озеро, где плач, и вой, и скрежет зубовный.

И старый монах залился слезами, крестясь и всхлипывая. Игорь теперь с интересом наблюдал за старцем Антипой. Прежде всего, его удивляли в нём кротость, незлобие и постоянный, дотоле неведомый ему самому покаянный настрой. Он запоминал и перенимал его монастырские повадки. Он сумел почувствовать и понять незаметное для постороннего взгляда постоянное общение старца с Богом, как бы отверзение такого особого прохода для о.Антипы с земли на небеса. Всё в нём было необычно, даже как он вкушал пищу, закрывшись от всех по-монашески полотенцем, как одевался, крестя рубашку, халат, каждый ботинок в отдельности. Хорошо было около него: тепло, утешно и спокойно. Душа успокоилась.

Наконец Игоря выписали из психбольницы с диагнозом «вялотекущая шизофрения», а отцы-командиры и медицинские полковники сделали в его военном билете такую запись, которая перечеркнула его планы на будущую жизнь и опустила на самую низшую ступеньку социальной лестницы, превратив его в изгоя. Теперь в университете, в институтах, при приёме на работу вход для него оказался закрыт. Сокрыв военный билет, он сумел только окончить курсы кочегаров и устроиться в котельную при бане.

Пришлось заниматься самообразованием. Голова была хорошая. Ему легко давались языки: и новые, и древние. Очень полюбил он ходить в церковь и скоро назубок усвоил все службы недельного и годового круга. Однажды ему позвонили из психбольницы и сказали, что выписывается о.Антипа. Игорь поехал его встречать. Привёз на такси к себе домой. Старик плакал от радости. В квартире он перекрестил все стены и даже кота Котофея. Затем в охотку покушал гороховый суп, выпил чарочку водки, залёг спать и проспал целые сутки. Когда проснулся, просил Игоря взять ему билет на автобус до Печор, где в Успенском монастыре настоятельствовал его фронтовой друг, архимандрит Алипий. Перед отъездом, покопавшись в холщовой торбе, о.Антипа достал серебряный крест-мощевик и медный литой складень деисусного чина. Поцеловав Игоря, он благословил его этими дарами, сказав, чтобы никогда не унывал и всегда уповал на Спасителя и на Пресвятую Богородицу. Старец уехал на Псковщину. Больше с ним Игорь никогда не встречался.

Пробовал он поступить в Духовную семинарию, но его не пропустил уполномоченный от КГБ по церковным делам. Большей частью Игорь ходил в храм Духовной Академии, и среди студентов у него появилось обширное знакомство. Узнав, что он владеет древними языками, его просили делать для курсовых и дипломных работ различные переводы из Отцов и учителей Церкви. И он за небольшую плату переводил тексты на русский с древнегреческого, латинского и древнееврейского языков. И вот, сидя в банной кочегарке, под монотонный шум ровно горящего газа он со слезами восторга переводил с латинского древние мученические акты (протоколы допросов во время пыток) периода гонений римского императора Диоклетиана на христиан. Знакомые — студенты Духовной Академии — в один голос убеждали Игоря рукополагаться, принять сан и идти служить на приход, так как по его знаниям и образу жизни он вполне созрел для этого. Но в Ленинградской епархии ему категорически отказали из-за того, что прослеживались его связи с диссидентами. Но Игорь знал, что в Православной Церкви остро не хватает священников, и стал мучительно по всей стране искать места, где бы его рукоположили.

Одолевала бедность, а разъезды по стране требовали средств. Он продал из своих вещей всё, что только можно было продать. Объездив множество епархий и беседуя со многими архиереями, он везде получал один и тот же ответ. Все архиереи, велев ему ждать, посылали запрос о нём в управление КГБ Ленинграда, и оттуда вскоре сообщали: был связан с диссидентами и состоит на учёте в психдиспансере. И архиереи, разводя руками, под тем или иным предлогом отказывали ему. Он объездил всю европейскую часть России, Белоруссию, Среднюю Азию и Сибирь. Потерпев моральную катастрофу, когда все его мечты и планы здесь, в России, были разбиты, он с тяжёлым сердцем уехал в Германию и стал там ауслендером, то есть чужеземцем, оплакивающим себя, Россию и всё, что он оставил в ней.

Через несколько лет на петербургскую кафедру взошёл митрополит Иоанн (Снычёв). Разбирая оставшиеся без ответа прошения, прозорливый и чуткий сердцем Владыка наткнулся на прошение и автобиографию Игоря и сразу понял, что для Церкви потерян безценный служитель. Узнав его адрес в Германии, он послал Игорю вызов, чтобы тот срочно приезжал по интересующему его вопросу. Но Игорь, поцеловав телеграмму, прижал её к сердцу и с горечью произнёс: «Das ist schon vorbei. Слишком поздно».

(С сокр.)

предыдущая    следующая