Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Свой писательский путь Валерий Николаевич Лялин начал сравнительно поздно, однако его безусловный литературный дар был вскоре замечен и оценен издателями и читателями. Его рассказы увлекательны и поучительны, а богатейший жизненный опыт автора и твердое стояние в Православной вере придают им особенную глубину, неповторимый колорит и разнообразие. Перед читателем — встречи с разными людьми, размышления автора о Церкви, о судьбах России. Объединяет все рассказы удивительно теплая авторская интонация, за которой — человек, знающий, что на жизненном пути нельзя потерять самое главное — сострадание к людям и надежду на Господа.

КУДА ВЕДУТ ДОРОГИ

Поздней осенью в ночной тьме, грохоча по мостам и тоннелям, освещая мощными фонарями мокрые стальные рельсы, наш поезд мчался на восток. В моём купе в тусклом свете ночника, положив руки на столик, сидел мой сосед и неотрывно смотрел в тёмное окно. Конечно, он там ничего не видел, но, надо полагать, думал какую-то свою думу.

Днём я часто наведывался в вагон-ресторан, от безделья много ел, затем много спал, и вот сейчас, поздним вечером, сон не шёл ко мне. Я сел и зажёг яркий свет. Сосед не возражал. Мы разговорились и познакомились. Его звали Николаем, и лет ему было примерно около тридцати. Это был крепкий, среднего роста мужчина с небольшой светлой бородкой и серыми глазами, в которых угадывалась не то печаль, не то скрытая грусть. Он рассказал мне, что окончил университет, биологическое отделение, по специальности работы мало, семьи у него нет, и он уже лет пять разъезжает по стране, работая плотником. Не было у него покоя на душе, и что-то гнало его на поиски того, чего он и сам не мог определить.

— После окончания университета, — рассказывал он, — направили меня в небольшой городок преподавать биологию в сельхозтехникум. Городок был как городок: в центре кирпичные постройки райкома, райисполкома, суда и милиции, а на окраинах сплошь деревянные частные домики с палисадниками и сиренью. И еще надо отметить большое количество ворон, которые целый день отвратно каркали на деревьях и тучами носились над городком. Поначалу всё у меня было, как у всех выпускников, и даже дали мне небольшую квартиру. В техникуме я учил ребяток основам дарвинизма, как обезьяна постепенно превратилась в сутулого коренастого неандертальца, у которого колени были, как пушечные ядра, и который мог прыгать сразу на пять метров. Растолковывал им учение академика Лысенко и прочее, что сейчас считается чушью и бредом, но тогда ребятки внимательно слушали и в тетрадочки все конспектировали. После уроков иду в столовую обедать. Стою в очереди с пластмассовым подносом в руках и медленно продвигаюсь к раздаточной. Сзади кто-то жарко дышит мне в затылок пивным духом и чесноком. Вот уже подошел к алюминиевым серым вилкам и ложкам, беру их и кладу на поднос. Толстая зобатая кассирша с накрахмаленной наколкой в волосах выбивает мне щи, биточки и бледный пресный компот. Ворочаю ложкой щи, в надежде, что там нет таракана. После обеда несу грязную посуду на особый стол, а поднос — на другой. Рутина меню и столовского быта с его запахами старых мокрых тряпок — ужасная, а потом обязательно — изжога. Каждую зиму городок постигала эпидемия гриппа, которая валила весь техникум с ног. Ну, конечно, и меня тоже. Пришёл я в поликлинику и попал к молодой докторше. И докторша эта была очень хороша собой. Я таких еще не видел и не встречал. Глаза у неё были какие-то колдовские, завораживающие. В общем, произвела она на меня потрясающее впечатление. Может, это наваждение случилось от высокой температуры и злого гриппозного вируса, а может, и впрямь Амур любовную стрелу пустил в мое одинокое сердце. И стал я с тех пор похаживать к поликлинике и высматривать красавицу-докторшу. Когда она выходила с работы, я шёл за ней следом. Она оглядывалась, улыбалась и грозила мне пальцем, но я не отступал, и в конце концов мы познакомились и стали встречаться. Ее звали Елена, она была москвичка и не замужем. Я в это время был на седьмом небе от счастья, и душа моя вся была заполнена любовью к этой женщине.

В этом городке, где я жил, существовала действующая церковь, что в хрущёвские времена было большой редкостью. Мимо неё я проходил ежедневно, направляясь в техникум. Совершенно равнодушно я тогда смотрел на праздничное скопление людей около неё. То стояла очередь с бидонами для святой воды, то с пучками вербы, то с куличами, которые они принесли святить. «Чудаки!» — думал я. И мне была смешна их наивная вера во святую воду и в крашеные яйца. Во всём этом благочестии мне виделись традиционно-реликтовые обычаи, и мне тогда и в голову не приходило, что стоит за всеми этими церковными традициями. Я замечал также, что городские власти всячески противодействовали церковной жизни. Меня забавляло, когда я видел, как стражи порядка тащили священника в милицию за то, что вышел на улицу в рясе и с крестом, как поперёк дороги, напротив церкви, вывесили транспарант с надписью, что религия — опиум для народа, как с грузовой машины стаскивали ларёк и поставили его у церковной ограды для торговли вином в розлив. А гипсовый памятник вождю мирового пролетариата, стоящий у райкома, окрашенный серебрянкой, указывал на церковь, как бы говоря: «Вот где затаились вражины!»

Тем временем у моей красавицы кончился обязательный трёхгодичный срок отработки на периферии, и она засобиралась к себе в Москву. Как я понял, она меня всерьёз не принимала и отбыла в столицу одна. Я приглашение не получил, и мы расстались с ней мирно и дружелюбно. Между прочим, я особенно и не переживал нашу разлуку, вероятно, это была всего лишь случайная связь. Но вот в это время со мной стало происходить что-то необычайное и довольно неприятное. Как-то исподволь, понемногу мною стала овладевать необъяснимая печаль, переходящая в тоску. Я не мог дать себе отчёт, что со мной происходит. То ли это национальное свойство русской души от воздействия холодного, сырого климата и унылой, однообразной лесистой и болотистой природы, то ли это наследственное, хотя в роду у нас психов, пьяниц и самоубийц не было. Наш кочегар техникума, дядя Вася, даже рассмеялся, когда я ему пожаловался, и посоветовал принимать по два гранёных стакана водки, но я его совета не принял, потому что ясно себе представлял, чем может кончиться такое лечение. Я нашёл другой путь спасения от этого наваждения: купил себе ружьё, лыжи и стал ходить на охоту. Движение, поиск дичи, азарт и, наконец, утомление притупляли чувство тоски, а иногда она на короткий период даже оставляла меня. И все же надо сознаться, что в этом соревновании, в этой конкурентной борьбе тоска стала брать верх. Постепенно мир утратил свои живые краски и стал для меня серой фотографией, мысль перестала проникать в сущность жизни и скользила по её поверхности, перекрываемая неистребимым чувством тоски. Когда мне стало уже совсем невмочь, я купил в магазине бутылку водки и выпил её в одиночестве за один вечер. Бурное веселье охватило меня. Мне представилось, что я попал на кавказский курорт, и я даже пытался лихо сплясать лезгинку. Потом ослаб и, рухнув на кровать, заснул тяжёлым сном. Утром, проснувшись, я испытал такое гадкое, поганое состояние, что даже не мог сразу встать. Произошёл какой-то провал, отделивший меня от привычной жизни. Кое-как собравшись, я поплёлся на работу. Завуч техникума, увидев меня, щёлкнул языком и сказал:

— Да ты, брат, сегодня никуда не годишься. Иди-ка домой и проспись.

Еще в студенчестве в стройотряде я приобрел плотницкие навыки, и у меня в этом деле оказался талант. Никто лучше меня не мог сделать сруб, поставить баньку, плотно настелить полы. Инструменты у меня хранились в специальном плотницком ящике и стояли под кроватью. Я ими дорожил и сберёг до сего времени.

А я продолжал пьянствовать, вечером запирался в своей квартире и нарезывался в одиночестве, как англичанин. Через месяц раздражённое начальство уволило меня с работы. Всё чаще и чаще я стал поглядывать на висевшее на стене ружье, чтобы свести счёты с жизнью и освободиться от тоски. Наконец я встал перед выбором: или покинуть этот мир навсегда, или уйти из города и стать странником безконечных русских дорог. Ездил я и в областной центр к психиатру, который определил у меня глубокую депрессию и предложил лечь на лечение в клинику. Когда я приехал домой, чтобы не было мне искушения, вышел во двор, схватил ружьё за ствол и разнес его о камни. Я понял, что пришло время уходить странником, чтобы рассеять на дорогах эту лютую русскую тоску. Я взял с собой круглый солдатский котелок, кружку и ящик с плотницкими инструментами. Плотники нужны везде, но на юг я не пошел — там дома лепят из самана, глины, как ласточки гнезда, — а направился я на северо-восток, где еще стоит Русь деревянная, избяная и плотники ходят в большой цене. Была ранняя весна, дороги ещё не просохли, но на мне были крепкие солдатские сапоги, ватник и брезентовый плащ. Когда я шел по деревенской улице, таща свой плотницкий ящик, или по окраинам небольшого городка, где всё было сработано из дерева, то кричал во всю глотку: «Кому избу поправить, кому баньку, сарай поставить?!» На мой крик выходили хозяева, и мы рядились с ними о цене и кормёжке. Если работа была большая, то я задерживался на месте долго, если пустяковая — два-три дня, и опять в дорогу. Хозяева плотника ублажали, готовили все посытнее, пожирнее, выставляли и водочку, но я от неё отмахивался обеими руками, чем приводил хозяев в большое удивление, и они спрашивали:

— Ты что, парень, не нашей веры или зарок дал?

— Зарок дал, — говорил я.

— Ну, за твоё здоровье! — говорил хозяин, опрокидывая стакан.

Работой я был обезпечен всегда — и летом, и зимой. Находясь постоянно в движении, в делах и заботах, я и спать стал крепко, и тоска не так одолевала, но совсем не проходила, а была такой тихой, ноющей, как осенний моросящий дождь.

Однажды мне пришлось ладить новую двускатную баньку у одного богомольного старичка Матвея Ивановича. Вначале в его большой и чистой избе я сменил одно подгнившее бревно под окнами, а потом принялся и за баньку. Матвей Иванович жил вдвоём со старухой, а дети их, как водится, выучились и пристроились жить в городе. В избе я обратил внимание на восточный угол, увешанный красивыми иконами, на небольшом шкафике перед ними лежали толстые старинные книги в кожаных переплётах. Молились они со старухой крепко и без счёта валились на пол, отбивая земные поклоны. Всё это мне было удивительно и даже интересно, тем более, что такое я видел впервые. За чаем мы часто беседовали с Матвеем Ивановичем, и я рассказывал ему о своей несложившейся жизни и о неизбывной душевной тоске, гонящей меня по свету. Старик внимательно выслушал меня, помолчал, подумал и высказал своё мнение по этому поводу:

«Мне твоё состояние, милый дружок, очень даже понятно, и я постараюсь его тебе растолковать. Всё дело в том, что нас самих и всё, что ты видишь кругом, в давние времена сотворил Господь Бог. Человека Бог сотворил из праха земного — красной глины, и мы тянемся и любим всё земное. Но душу нашу, животворящую тело, Бог вдунул из Себя. Значит, тело наше — земное, а душа — Божественная. А раз она имеет Божественное происхождение, то она и тянется к Богу. Тело — к земле, а душа — к Богу. Вот ты и маешься тоской, оттого что душа твоя ищет Бога, но ты этого не знаешь и не соображаешь, что с тобой происходит, пока не обретёшь веру. А вера сама не приходит. Видишь, даже учёные безбожные профессора в клинике не смогли тебе помочь и объяснить, в чем причина твоего состояния.

А в Священном Писании сказано, что вера рождается от слышания Слова Божия. И некому до сих пор тебя было просветить. А вот бесы, которых везде полно, рады тому, что ты не просвещён. Они не дремлют. Видят они, что человек замутился, и сразу на гибельный путь толкают: водочку тебе предоставили, на ружьецо кивают, чтобы ты руки на себя наложил, а душа твоя им досталась. Вот, я тебе точно говорю, как только ты обретёшь веру и найдёшь путь ко Христу, так сразу и тоска от тебя отнимется и уйдёт за тёмные леса, за высокие горы.

Вот ты имеешь высшее образование, а не знаешь, что Христос сказал всем людям: Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Но только учти и запомни, как только ты решишься ступить на путь ко Христу, у тебя начнутся разные искушения, потому что дьявол не дремлет и будет всячески сбивать тебя с этого пути. Ты мне баньку-то построишь, наверно, недели за две, может, за три, так что времени у тебя будет почитать Евангелие. Вот здесь на шкафике оно у меня лежит, бери и читай. Если что непонятно будет, спросишь меня или бабку, она тоже знает Святое Писание».

После этого разговора я с банькой не торопился и в свободное время жадно читал Евангелие. Когда работа была окончена, я плату с хозяина не взял, но попросил подарить мне Новый Завет, тем более что у него был еще один. Он благословил мне его на молитвенную память и на спасение души. Старуха напекла пирогов-подорожников, и я отправился в путь с лёгким сердцем и какой-то чудной радостью, с новым, неведомым ранее чувством, что я в мире не одинок, что у меня нашёлся дорогой родственник, к которому я иду под его гостеприимный кров.

Но, видимо, действительно, дьявол не дремал, и я в одном пригороде вечером попал на ночлег в один нехороший дом. Похоже, что это был воровской притон. Вначале все было тихо, и мы с хозяином-стариком посидели, попили чай из самовара. Хозяин отправился к себе в комнату, а я полез спать на печку. Проснулся я от густого табачного дыма, ругани, криков и драки. За столом плотно сидела очень подозрительная компания, которая резалась в карты, пила водку и все время скандалила. Я не мог заснуть, пока они не ушли. Под утро я проснулся от того, что меня тряс старик-хозяин и как-то жалобно выл:

— Вставай, парень, бяда!

Я вскочил, ударившись головой о потолок.

— Какая еще беда, что случилось?

— Ох, паря, — ныл хозяин, — и не знаю даже, что делать, как сказать тебе.

— Ну говори же, старый чёрт, что случилось?!

— У нас в сенях образовался покойник.

Я со сна ничего не соображал:

—  Как то есть образовался?!

— Да это жульё своего же прикончили и в сенях в бочку запихали, одни ноги торчат.

— Так иди в милицию, пусть разбираются, а я-то при чём?

Хозяин брякнулся на колени и ещё пуще завыл:

— Ох, что ты, «иди в милицию» — затаскают, посадят, бить будут. Ох, паря, помоги мне вынести покойника из дома. Пока темно, вывезем его в поле и сунем в канаву.

— Да иди ты сам в канаву, а меня к этому не примешивай.

Старик залился слезами.

— Ой, пропал я, совсем пропал. Если пойду в милицию, то мне надо будет говорить, что и ты, парень, ночевал в доме, и тебя милиция начнет трясти как свидетеля, а может, и как убивца.

«Час от часу не легче, — подумал я, — придется помочь старому хрычу». Старик прикатил из сарая ручную тележку, в которую мы погрузили мертвеца, прикрыв его мешками, повезли в поле. Там опустили тело в придорожную канаву и кинули сверху мешок. Старик снял шапку, перекрестился и сказал:

—  Прости, брат, да будет земля тебе пухом. Когда мы приехали с тарахтящей тележкой во двор, то там нас уже ждала милиция. Меня посчитали причастным к этому делу и защелкнули наручники на запястьях. «Вот оно — искушение, о котором говорил Матвей Иванович», — подумал я. После допроса и составления протокола меня отвезли в местную тюрьму. Я был спокоен, зная, что Бог меня не оставит, да ведь я ни сном ни духом не был виновен в этом убийстве. Компания в камере подобралась самая что ни на есть уголовная. Воры и мошенники здесь сидели самые отборные. Вначале они хотели запихать меня под нары или посадить около «параши», но, узнав, что я сел по «мокрому» делу, дали мне место на нарах, сбросив оттуда мелкого жулика. Целый день в камере шла несусветная кутерьма. Из-за жуткой тесноты и духоты перебранки и драки вспыхивали постоянно. То здесь бурно делили передачу с воли, то пили тайно доставленную водку, то играли в карты и при этом всегда били кого-то. Пахан камеры — старый вор со звездочками на плечах — сидел на самом лучшем месте у окна и дирижировал всей жизнью в камере. Кроме того, они все постоянно курили, жрали чеснок и громко портили воздух. Многие из них от дурной пищи страдали животами и тут же справляли большую нужду. Я думаю, что в самом поганом зверинце зверей содержат лучше, чем здесь содержали нас.

Среди обитателей камеры оказался искусный татуировщик, который разукрашивал всех желающих чертями, драконами, голыми коренастыми красавицами и надписями вроде: «Не забуду мать родную». Орудовал он связанными в пучок иглами и краской, которую добывал из собственной резиновой подошвы. Наконец очередь дошла и до меня. Я, конечно, отказался, что стало сразу известно свирепому пахану. Он пошевелил бровями и велел татуировщику для начала изобразить у меня на груди сисястую русалку. Меня схватили, повалили на пол, и татуировщик уже готовился приступить к делу, чтобы изобразить морскую красотку с рыбьим хвостом. Я взмолился к пахану, и он разрешил выколоть то, что я пожелаю. И я пожелал, чтобы около сердца изобразили Ангела с крестом. Пахан одобрительно кивнул головой.

Видно, Господь вспомнил обо мне, и я недолго просидел в тюрьме, потому что к тому времени нашли убийцу, но на мне еще висела статья «за сокрытие преступления». Но промыслительно случился какой-то государственный юбилей, посему объявили амнистию и меня выпустили на волю.

Я сходил к хозяину того злачного дома, который отвертелся от тюрьмы, свалив все на меня, и взял у него свой ящик с плотницкими инструментами. Новый Завет тоже сохранился. Я взял его в руки и с чувством радости поцеловал. Опять я пошёл по русским дорогам, но теперь уже искал работу в церковных приходах, а иногда в монастырях, которые стали вновь открываться с тех пор, как свалились коммунисты. В Успенском монастыре отец благочинный Тихон после исповеди сказал мне, что человек только тогда успокоится, когда придёт к Богу. Это были слова учителя Церкви блаженного Августина. Это я уже понял на собственном опыте, когда открыл свое сердце Христу. И Он вошел в него, и оттуда вышла тоска, чтобы никогда больше не возвращаться. Как управить, как строить свою жизнь дальше, я пока не решил. Думаю, что Господь укажет мне правильный путь.

Ну а пока еду в один большой и славный монастырь, который восстанавливают и где нужны большие плотницкие работы.

Мой попутчик Николай умолк. За окном смутно мелькали телеграфные столбы, чернел лес и уже начинался рассвет нового дня. Николай утром вышел на маленькой станции, где за лесом на холме виднелись кресты на золотых куполах большого монастыря.

предыдущая    следующая