Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"

 

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера


ПАРТИЗАНСКИЙ РАЙОН

Я уже рассказывала, как мы совершенно случайно освободились из тюрьмы, и немцы под конвоем вывели нас из горящего города вместе с другим населением. В Витебске всех посадили на машины и переправили в город Лепель.

Здесь немцы уже навели свой порядок: коммунистов расстреляли, а евреев утопили в озере, на берегу которого стоял городок. В центре города на базарной площади они устроили кладбище и хоронили здесь своих погибших солдат. Район был партизанский, немцев гибло много, и на прибавление  крестов на немецком кладбище население смотрело, как на сводку с места  боев с партизанами.

В первый же день Анна Дмитриевна пошла в местную больницу устраиваться на работу. На вопрос, как она выглядит, все дружно засмеялись. Перед ними стояла женщина без возраста, страшно худая  с обритой головой, в чужих лохмотьях. Ей было 38 лет. «Ничего, – заявила она бодро, – в больнице халатом прикроюсь». В больнице она стала работать в инфекционном отделении. Дали комнату и возможность брать паёк в больничной кухне. Паёк этот состоял всегда из гречневого «супа» – т. е. вода и греча. Только в конце лета, когда на свекле отросла ботва, стали добавлять туда эту ботву. Иногда варили одну ботву, и тогда это блюдо называлось «хряпа». Видимо, наш организм такое питание вполне устраивало, и мы стали быстренько набирать вес.

Как в мирное время, так и в войну, люди болеют, женщины рожают, и не всегда благополучно, требуется врачебная помощь. Какой-нибудь мужичок на своей лошадке приезжает в больницу и просит отправить с ним врача к его «жинке» в его родную деревню. Врачей мало. Местные врачи всё люди семейные, отправляться в такое рискованное путешествие не решаются. Предложили Анне Дмитриевне. Она не отказалась, ещё в Велиже она не раз выезжала к больным в деревни. Немцы пропуск дали.

За такой выезд крестьяне расплачивались, чем могли. Однажды вернувшись, тетушка сказала: «Забери из саней связку лука. Она там в сене зарыта». Я вытащила эту связку и хотела нести домой, но с визгом бросила её на снег: моя рука сплошь покрылась тараканами. Я в ужасе отряхивала их, они падали на снег и сразу замирали, подняв кверху лапки. Подошла тётушка, покатала эту связку в снегу, встряхнула и понесла домой. На снегу остались темные пятна. Тараканы боятся мороза.

Однажды в качестве гонорара ей достался гусь. Но довезти его не удалось. Гусь был с характером, вёл себя слишком активно, немцы заметили и отобрали.

Лепельский район был партизанским. Немцы сидели в городе, как в окружении. Дорога на Витебск была свободна, но заминирована. Каждый день машины подрывались на минах, и кресты на базарной площади прибывали. Наконец, немцы перестали ездить по мере необходимости, ждали, когда соберется колонна машин, и выезжали. Впереди этой колонны они пускали каток, в него впрягали лошадку, а рядом шел парнишка и понукал её. На некотором расстоянии от катка так же тихо двигалась колонна машин. Каток попадал на мину, мина взрывалась,  парнишка и лошадка погибали.

Партизаны стали ставить такие мины, которые взрывались только тогда, когда дернешь за проволоку. Пропустят парнишку с катком, а в середине колонны взорвут. Партизаны во всём районе были хозяевами. Они жили открыто в деревнях. Немцы их очень боялись, но иногда устраивали карательные экспедиции. Население над этими «карателями» смеялось: «Ну, видно, опять проголодались». В соприкосновение с партизанами они не входили. Партизаны тоже в бой не лезли. Когда немцы приближались к одной деревне, партизаны уходили в другую. Немцев интересовали поросята, куры, гуси. Летом и осенью они подчищали огороды.

Но не всегда все было так тихо и мирно. В таких местах, как Чашники, Ушачи часто происходили бои. Один раз партизаны штурмовали даже город Лепель.

Время от времени к Анне Дмитриевне стала приходить одна молодая женщина. Они долго потихоньку беседовали.  После её ухода тётушка начинала очень тщательно готовиться в дорогу. Приносила какие-то инструменты, бинты, лекарства. Всё это складывала в  круглую металлическую коробку. На следующий день за ней приезжали. Чаще всего какой-нибудь сопленосый мальчишка, у которого «мамка захворала». Коробку прятали поглубже в сено, а тётушка брала свой баульчик и усаживалась в телегу или сани. Она уверяла, что именно такие баульчики были до революции у земских врачей, и очень любила его. У нас никогда не было разговора, куда и зачем она ездит. Только однажды эта женщина задержала меня и, обращаясь и к тётушке, и ко мне, сказала: «Я связная из пятого отряда бригады Дубова. Учительница Мария. Запомните  – пятый отряд бригады Дубова. Вам это пригодится». Мы никогда этими сведениями не воспользовались. По мере необходимости ездить в пятый отряд  бригады Дубова тетушка продолжала и всегда удачно.

Иногда немцы собирали молодежь для отправки в Германию. Мне было уже 16 лет, я вполне могла попасть туда. На эти тревожные дни Анна Дмитриевна прятала меня в тифозном отделении. Тифом я переболела ещё в Велиже, и опасности заразиться не было.

Некоторое время мы жили в одном доме с семьёй, приехавшей вместе с нами из Велижа. Эта симпатичная супружеская пара ко мне относилась, как к родной дочери. Их дочь, студентка медицинского института, осталась в Ленинграде,  и они о ней ничего не знали. У них был племянник, мальчишка на год помоложе меня. С ним мы каждый вечер чистили большую кастрюлю картошки на всех. Занимаясь этим делом,  мы горланили советские песни и наслаждались своим чувством патриотизма. Судьба этого Лёньки очень трагична. В Велиже, в окружении,  прямо в их дом попала бомба. В доме в то время было человек 30. Жив остался только этот мальчишка. Осколком ему повредило гортань. Он выздоровел, но голосок у него  был тоненький, как у мышонка. Разгребая завалы, живой обнаружили и его мать.  Она была в сознании и просила не трогать её. На ней не было живого места, всё было разворочено. Через несколько минут она умерла.

 Всё свободное время мы проводили в чтении. Тётушка моя усердно добывала для нас книги, где только могла. Помню, как я читала, «Овод» Войнич. Становилось уже темно. Мне хотелось закончить книгу. Я зажгла коптилку. Видно было плохо, подтянула фитилек. Увлеченная чтением, копоти я не замечала. Мне было очень жаль Овода, слёзы лились у меня ручьём, мешали читать. Я их размазывала по лицу. Закончив книгу, всё ещё всхлипывая, бросилась в постель и уснула. Утром слышу встревоженный голос тётушки: «Что случилось, что с тобой? Проснись!»

Она увидела на столе копоть, коптилку с вывернутым фитилем, захлопнутую книгу и всё поняла. Мне пришлось посмотреть на себя в зеркало. Потом смеялись надо мной при каждом удобном случае.

16 апреля 1944 года была Пасха. Но эту пасхальную ночь мне вспоминать особенно трудно. Ужас, который происходил в эту ночь, не сравнишь даже с тем, когда мы сидели в тюрьме в переполненной камере, и всё вокруг  нас взрывалось и рушилось.

Мы уже собирались спать, когда услышали тяжелый гул самолётов. Мы прислушались. Гул нарастал. Видимо, самолётов было очень много. Вдруг бомбы посыпались, как горох. Не было промежутков между взрывами. К ним прибавились мощные взрывы снарядов. Попали в склад. Вероятно, его и бомбили. Я высунулась на крыльцо, там бушевало пламя. Наше крыльцо находилось совсем рядом с забором, за которым стояли бочки с бензином. Бочки взорвались, и горящий бензин  накрыл наш дом. Табуреткой выбили боковое окно, выбрались во двор. Все дома горели как костры. На улице было светлее, чем днем. Старшие поосмотрелись. Поняли, что сейчас бомбят уже другую часть города, и решили, что мне можно не вылезать, а заняться спасением имущества. Я стала выгребать  всю нашу одежду и выбрасывать через окно, скручивала постели и отправляла туда же. Потом уже выбрасывала из дома всё, что попадалось под руку. Дыма не было, но треск и вой пламени всё усиливался. Наконец, стали закручиваться  обои вверху, рядом с потолком. Я вылезла. Крыша вместе с потолком рухнула, столб пламени взметнулся кверху, пламя охватило весь дом. Выло и бесилось пламя, рвались снаряды, но бомбёжки уже не было. Держась подальше от пылающих домов, мы перетаскали свое барахлишко в середину квартала, на огороды. Середина апреля, снег еще не везде растаял. В бороздах и канавах – снежная каша. Мы сидели на своих вещичках и мерзли. Дома уже не горели. Груды алых углей манили теплом. Лёнька пошёл к ближайшему пожарищу погреться. За Анной Дмитриевной пришли – в городе были раненые. Дул холодный ветерок. До рассвета было ещё далеко. Иван Сергеевич предложил тоже пойти погреться. Мы отправились туда, куда ушел Лёнька. Вдруг мы услышали гул самолёта. Я предположила, что снова начнется бомбёжка. Но, нет, самолёт был один. И вдруг завизжала падающая бомба. Не там где-то, не в стороне, а прямо над нами. Передо мной была канава. Я рухнула в эту снежную кашу. Иван Сергеевич присел. Взрыв!. Что-то сыплется на меня. Земля, осколки? Нет. Жива. Вдруг слышу: «У меня руку оторвало». Действительно, рука вместе с рукавом болталась как тряпка. Ивана Сергеевича дотащили до больницы. Ампутировать руку не пришлось. Она висела на маленьком кусочке кожи. Этот кусочек просто отстригли, а остальное зашили.  О Лёньке мы вспомнили поздно. Уже совсем рассвело. Почернели пожарища. Я пошла его искать. Пошла к тому месту, куда он ушёл греться. Он там и лежал. Вся курточка на нём была в дырках.

Фронт приближался. Город бомбили часто. Мы убегали в деревню и снова возвращались. В июне стало понятно, что немцы уходят. Взрывали всё, что можно ещё было взорвать, поджигали все, что ещё могло гореть.   Мы боялись, что с собой они погонят население. Забрались в укрытие. Сидим. Вдруг слышим голос: «Эй, выходи!» Перепугались, молчим. «Выходи, а то гранату брошу!»  Тётушка полезла на разведку. Вдруг крик: «Свои! Вылезайте! наши пришли!» Как же мы обнимали наших бойцов, как плакали! От радости плакали и не хотели отпускать от себя этих парнишек в военной форме. Спасители наши, спасители!

предыдущая    следующая