Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

БЛОКАДА

Летом 1941 года меня отправили на каникулы к тётушке в Смоленскую область. Годы, проведенные в оккупации, не забыты, но отодвинуты в памяти так далеко, что нужно сделать большое усилие, чтобы вспомнить и осознать хоть что-нибудь. А вот блокаду сама я не переживала и рассказы родных  хорошо помню. Ни страха, ни голода, связанных с этими событиями, во мне нет, они не мешают мне воспринимать рассказы о блокаде. Да и сами рассказчики были полны радости и гордости, что им всё-таки удалось пережить блокаду и стать защитниками родного города от врага. Все ужасы того времени  память не стирает, но отодвигает далеко-далеко, чтобы они не мешали человеку жить дальше. Поэтому то, что они вспоминали, не казалось таким уж страшным.

В нашей многонациональной коммунальной квартире умерла в блокаду от голода только  одна женщина: Елена Михайловна Лигаткова. Она жила вдвоем с дочерью. Девочка перед войной окончила 8 классов. Первую блокадную зиму не работала, имела иждивенческую карточку. Естественно, мать старалась её поддержать, а сама предельно голодала.  Но всё-таки они дожили до прибавки пайка на карточки и даже до того момента, когда по карточкам выдали по  кусочку сливочного  масла. Искушение было так велико, что этот кусочек масла они сразу съели.  Истощенный организм не выдержал. Начался голодный понос.  Решили их снести в больницу. Четыре соседки  на носилках первую понесли Надю. Сами еле передвигали ноги. Обезсилев,  отдыхали, сидели, где придется, вставали и снова несли. Когда они пришли за Еленой Михайловной, их помощь уже не потребовалась. Она умерла. Её зашили в одеяло, свезли на Серафимовское  кладбище и опустили в общий ров. В то время люди часто говорили: «Вот и мне скоро придется зашиваться». В больнице Надя поправилась и на своих ногах пришла домой. Решили общими силами пристроить Надю на работу, где бы она  не голодала. С помощью чьих-то знакомых её удалось устроить на мукомольный комбинат. Она скоро забыла о дистрофии. Всё лето она  самостоятельно занималась по программе девятого класса и осенью пошла в десятый класс вечерней школы. В декабре 1944 года, когда я вернулась в Ленинград, Надя уже училась в институте.

Когда началась война, все, что было в магазинах, сразу раскупили. Соседка пришла и сказала, что в магазины можно больше не ходить, там ничего нет, кроме ячменного кофе с цикорием. Папа предложил взять и кофе с цикорием – пригодится, когда уже совсем ничего не будет. Всем было странно, как это ничего не будет! Конечно, в свободной продаже не будет, но по карточкам-то будет. Но ячменного кофе набрали, сколько могли. В октябре по карточкам уже ничего, кроме хлеба, не выдавали.

Центр Ленинграда как до войны, так и после войны был окружен деревнями: Новая Деревня, Старая Деревня, Волынкина Деревня, Пискаревка,  Малая Охта. Все они были в черте города, туда ходили трамваи. Дома там были деревянные, жители имели коз, коров, возделывали огороды. Папа с кем-то был знаком на Пискарёвке. Через них он променял свою хорьковую шубу с бобровым воротником на картошку. Я хорошо помню эту шубу. Мех был внутри, и на нём висели маленькие хвостики и лапки с коготочками.

В Волынке жили какие-то дальние родственники. Они до войны держали корову. Сена они запасли летом и первую блокадную зиму с коровой не расстались. Теперь корова жила не в хлеву, а в комнате на втором этаже, вместе с хозяевами.

Не стало ни электричества, ни отопления. Морозы начались рано. У нас со времён революции сохранилась чугунная печка – буржуйка. Её  вытащили из кладовки, поставили на большой поднос, на рынке купили трубаки и вывели  их через форточку на улицу. Вязанку дров тоже можно было купить прямо на улице у какого-нибудь предприимчивого ленинградца. Вечерами топили эту буржуйку, кипятили большой чайник, из всех комнат собирались соседи с одеялами и подушками, чтобы согреть их и ложиться в теплую постель. Здесь, перед сном, все пили тот самый ячменный кофе с цикорием, который когда-то ещё думали, покупать или нет. Были уверены, что он не только согревает, но и бодрит, и поддерживает. Ведь ячменём лошадей кормят, а уж им-то горемыкам и заварки хватит, чтобы продержаться ещё какое-то время.

Однажды они увидели, что на Карповке исчезают перила. Эти перила были незатейливы: толстый деревянный брус положен на врытые в землю отрезки рельс. В следующую же ночь все отправились на заготовку дров. Пилили эти перила, кололи, носили в квартиру и складывали в передней. Теперь уже решили, что пора в каждой комнате поставить печку. Кто-то купил железную, кто-то натаскал кирпичей, и папа, единственный мужчина в квартире, складывал маленькие печки и налаживал трубаки. К этому времени все женщины уже работали и получали рабочую карточку. Но и по карточкам  только 24 января  1942 года впервые было выдано 250 г хлеба, а не 125, как раньше.

Всю осень и зиму бомбёжки, пожары не прекращались. Нечем стало отапливать работающие предприятия. Деревянных домов в Ленинграде было много. Их стали разбирать на дрова. Троих женщин из нашей квартиры послали на эту работу. Бревна, доски увозили машины, а всю мелочь, весь мусор, который способен был гореть, растаскивало население окрестных домов.

Водопровод не работал. На всей улице только в подвале одного дома бежала из трубы тоненькая струйка воды. Очередь за водой не исчезала и ночью. Жильцы нашей квартиры в очереди не стояли. Отправляясь за водой, они брали с собой пучок лучины, спички и топор.  Лучину зажигали, пучок отдавали очереди, а сами принимались топором обрубать лед со ступеней.

Поднимаясь по скользким ступеням, люди часто расплескивали во-ду. Она тут же замерзала, образуя на ступенях наледи. Выбраться из подвала по такой лестнице в темноте, да ещё с ведром, обезсиленному человеку было очень трудно.  Приход человека с лучиной и топором встречали с радостью. К тому времени, когда лестница была очищена, ведро уже было наполнено водой.

Мой двоюродный брат, с которым мы были очень дружны, перед войной  окончил всего пять классов. Первую блокадную зиму голодал и уже не мог передвигаться. Отец его умер как-то сразу. Мать не работала. Необходимость устроиться на работу её пугала. До войны женщины-матери не работали. Я помню, когда я училась в школе, у нас в классе была только одна работающая мама. Но и детей в семье было двое-трое, а то и больше. Женщины из интеллигентных семей вообще не могли представить себя на производстве. В блокаду им было около сорока. Значит, все они до революции ещё окончили гимназию. В то время очень активная барышня могла работать стенографисткой, телефонисткой, учительницей, но если она выходила замуж, работу приходилось оставлять. К работе на какой-нибудь фабрике вообще относились со страхом. Даже моим тётушкам, которые только в Питере были богатыми барышнями, а в родной деревне были обычными крестьянками, из дома выходить не разрешали, когда на фабрике кончалась смена, и по улице шли «фабричные».

И всё-таки моя тетушка пошла работать, стала получать рабочую карточку – крестьянская закваска пересилила. Самую страшную блокадную зиму они пережили. Брату моему исполнилось четырнадцать лет. Он пошел работать на завод. Учиться в школе ещё не было сил, но вечерами дома он стал самостоятельно заниматься по учебникам шестого класса. На следующий год стал учиться в вечерней школе уже в седьмом классе. Изучать английский язык он решил самостоятельно, много занимался сам, но и учителя в школе ему охотно помогали. Окончив семь классов, программу восьмого он изучил самостоятельно за лето и осенью пошёл в девятый. Окончив школу, поступил в Высшее мореходное училище. Так что блокада не помешала, а наоборот,  как-то обострила чувство ответственности  за свою жизнь, за свою судьбу. Мой брат не был исключением, тогда многие подростки стремились наверстать упущенное время и сдавали экзамены экстерном. Ребята хорошо знали Павку Корчагина и его слова: «Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за безцельно прожитые годы». Это осознавали, к этому стремились.

Пережив блокадную зиму, люди бросились возделывать огороды. Все ленинградские скверы были вскопаны и засажены овощами. Семена в город завезли еще зимой. Их раздавали безплатно через жилконторы. Особенно рекомендовали сажать кабачки. Они рано поспевают и сразу дают плод, пригодный для еды. Жильцы нашей квартиры вскопали грядки там, где до войны был извоз. Конюшни и сараи частью сгорели, частью оказались растащены на дрова. Ломовые лошади были мобилизованы. Они первые прокладывали Дорогу жизни, когда лёд был ещё тонок, и машин не выдерживал, а на санях везли и везли продукты в осаждённый Ленинград.

предыдущая    следующая