Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

КРУПИНКИ

Сразу объясняю, что в заголовке стоят слова монахини Ефросиний, одной из последних насельниц Дивеевской общины.

Тогда не было еще доступа в Саров и нам долго делали пропуск в научный центр "Арзамас-16", это и есть Саров. А там еще не было службы ни в одном храме, в каком-то даже был магазин. Один физик убеждал нас, что это провидчески так сотворилось, что именно в местах подвигов преподобного Серафима был создан ядерный центр - щит Отечества. Нас, группу писателей, повезли в Дивеево, долго держали на про-пускном пункте, собрали паспорта, куда-то унесли, при-несли, снова собрали. Но пропустили. Я к тому сказал о за-держке, что к службе мы опоздали и ставили свечи в храме, большом и пустом, том храме, который по предсказанию, не знаю, чьему, должен в последние времена подняться и спастись вместе с молящимися.

Пришла монахиня, худая, средних лет, сказала, что проведет нас по канавке Божией Матери. Божия Матерь посетила Дивеево, обошла монастырь, следы ее "стопочек" были отмечены позднее прокопан-ной канавкой, и вдоль канавки многие десятки лет идут с молитвой "Богородице Дево" тысячи и тысячи верующих. Мы пошли и стали читать, каждый про себя. Надо было прочесть сто пятьдесят раз. Ба-тюшка Серафим заказывал так. "Прочтешь "Богородицу" сто пятьде-сят раз, пройдешь вдоль канавки, тут тебе и Иерусалим, и вся Святая земля", - говорил он.

Прошли. Монахиня повела обедать в строительный вагончик около забора. Физик, который нас сопровождал, сказал, что мож-но зайти к матушке Ефросиний, он знал ее племянника. Пришел и племянник и повел нас. "Может, и не примет, - сказал он, - больна, слаба. Характер, - добавил он, - вредный".

Племянник сообщил, что у матушки Ефросиний хранится горшочек преподобного Серафима. И не просто хранится, а она сушит сухарики и в этом горшочке их держит, и одаривает того, кто ей нравится. Конечно, получить сухарики из горшочка преподобного очень хотелось.

Домик монахини был маленький, низенький, но широкий, на две половины. Нагибаясь под притолоку, вошли. Была весна, пасмурно, день, после обеда. Света не было, только крупный ого-нек на лампаде. Окна завешаны. Монахиня, большая, сурового вида старуха, сидела вполоборота к иконам, вполоборота к нам. Когда мы, кланяясь и крестясь на красный угол, стали вразнобой здороваться, она сказала громко:

- Пишут и пишут, и думают, что работают.

Это нас поразило. Нас было человек шесть-семь, и писать из нас было кому: ученый литературовед Петр Палиевский, критик Валентин Курбатов, поэт Владислав Артемов

Не видать нам сухариков, подумал я и осмелился сказать:

- Куда денешься, матушка, профессия такая. - Можно было б добавить, что своим пером мы боремся за Россию и так далее, но при такой ее проницательности ей все про нас было ясно. Она неприступно молчала. Надо было уходить. Даже не присев, мы засобирались. Все-таки я решился:

- Матушка, а какая настоящая работа? Она сразу же, даже оживленно, ответила:

- А вон, храм-то складом сделали. Вот и выгрести все хотя бы для начала из нижнего помещения, вытаскать все, очистить. Вон вы какие здоровущие. Стены, потолок побелить. Пол вы-мыть, иконы поставить, негасимую лампаду зажечь и читать, читать неусыпаемую Псалтырь.

Сказать на это нам было нечего. Снова стали прощаться.

- Сухариков возьмите, - сказала она, почти даже приказала. Выставила на стол темный тонкостенный горшочек с ржа-ными сухариками. Мне хотелось взять побольше, чтобы по-том, в Москве, принести больной родственнице. Но поду-малось, что это неловко. Но матушка Ефросиния, когда я не горстью, а пальцами подцеплял три-четыре сухарика, вдруг велела:

- Бери больше. Больной отдашь. По канавке-то все ж таки прошли.

И опять-таки. Ей же никто не мог сказать о том, что мы прошли по канавке.

Она уже опочила, матушка Ефросиния. Светлая ей память. Очень часто и целительно вспоминаю ее слова: "Пишут и пишут, и думают, что работают". А церковь, о которой говорила матушка, возвращена церкви, приведена в Божеский вид, в ней служат, читают Псалтырь перед неугасаемой лампадой... Только все это без нашего участия.

А мы пишем и пишем, и думаем, что работаем.

АЛМАЗНАЯ ГОРА

Николо-Перервинский монастырь необыкновенной красо-ты и благолепия. Службы в нем, конечно, длятся больше, чем в обычной церкви, но они такие молитвенные и благо-датные. Усталость проходит, а радость остается. Все церкви монастыря: Иверской иконы Божией Матери, Никольская, Сергиевская, Успенская - все разные и все притягательные. Каждую можно описывать отдельно, но всякое описание сла-бее личного впечатления.

Лучше я расскажу об одной встрече в этом монастыре, в над-вратной церкви иконы Божией Матери Толгской.

Я пришел задолго до литургии. Думал, что ранняя литургия нач-нется в шесть, а она была в этот день в семь. Но вообще православ-ные знают, как хорошо приходить пораньше: все успеваешь, и па-мятки написать, и свечи поставить, и к иконам приложиться.

В церкви нас было трое: мужчина среднего возраста, худой и бородатый, женщина в годах да еще внутри, в алтаре хлопотал молодой монашек. Женщина неподвижно стояла перед празд-ничной иконой, мужчина энергично ходил по храму. Вот в ал-тарь прошел батюшка, по пути нас благословил. Я тихонько спро-сил у женщины, как зовут батюшку. Она охотно ответила:

- Его святое имя отец Александр. А есть еще отец, тот тоже Александр. У нас два Александра.

Вдруг мужчина остановился и насмешливо, так мне показа-лось, сказал:

- Они зна-ают, как батюшек зовут. Они и матушек всех зна-ют. Они только грехов своих не знают. Им не два, им тридцать два отца Александра не помогут.

Женщина совершенно смиренно кивала головой. Я не знал, что сказать. Но мужчина сам продолжил. Вроде бы он говорил для нее, но получалось, что как бы и для меня.

- Мучения грешников ждут, мучения. Вечные будут мучения, - чуть ли не торжественно возгласил мужчина и разлохматил свою и так лохматую бороду. - Вот есть на том свете, а, может, и на этом, то мне пока не открыто, алмазная гора. Гора. И к этой горе раз в год прилетает птичка и чистит свой носик. Раз в год. Почистит и улетит, а через год опять прилетит, почистит и улетит. Раз в год. Так вот, - мужчина вознес даже не палец, а перст, - вот эта гора в конце концов сотрется, а мучения грешников не прекратятся. Вечные мучения! Вечные.

Признаться, я даже содрогнулся. Клювиком птички стереть алмаз-ную гору. Вот что такое вечность. Это даже было сильнее юношеского впечатления от прочитанного когда-то выражения: "Седая вечность". То есть даже вечность поседела, а время не кончилось.

- Или еще есть такая гора песка, - продолжал мужчина. - Тоже гора. И из нее раз в году берут по песчинке. Так вот, когда-то и эту гору перенесут, а мучения грешников не прекратятся.

В церкви начали появляться прихожане. У икон загорались све-чи, в церкви становилось светлее. Из алтаря вышел отец Алек-сандр и, проходя к свечному ящику, спросил мужчину:

- Вразумляешь, Алексей?

- Надо, - сурово ответил мужчина. - Нужна профилактика, очень нужна.

ТЕЛЕЗРИТЕЛЬНИЦА

В те времена, когда русских писателей приглашали выступать на телевидении, позвали и меня. Я приехал, записался в десятиминугной нравственной проповеди. Мне сказали, когда она пойдет в эфир.

В день передачи я был в деревне. Своего телевизора у меня не было, пошел смотреть к соседке, бабе Насте. Мы сели у экрана. Баба Настя совершенно не удивилась моему раздвоению, тому, что я си-дел с нею за чаем и тому, что вещал из застекленного ящика.

- Ну, что Анастасия Димитриевна, - спросил я после деся-ти минут, - все по делу говорил?

- По делу. Но вот главного не сказал.

- Чего именно?

- Продавцов наших не протянул. Сильно воруют. Блудно у них. Пошла взять пряников, нагребла мне не все целые и обвеси-ла. Надо, надо их на место поставить.

Совершенно серьезно мне кажется, что баба Настя была права. Пока мы говорили о нравственности, ловкие люди воровали. Потом к нам прислушались и удивились: оказывается, кто-то там вякает, что воровать нехорошо. Ну-ка выкиньте их с экрана. И выкинули. И стали славить прохиндеев и мошенников, вроде Остапа Бендера.

Зашел недавно к бабе Насте, пряников принес. Сидит, смот-рит передачи о мордобое и разврате. Плюется, а смотрит. Другого же нет ничего. Новости смотреть тоже нервы нужны: специально показывают сплошные аварии, трупы, кровь, говорят только о деньгах. Или показывают давно сошедшую с ума Америку.

- Передавать тебя будут? - спросила баба Настя.

- Нет, уже не будут.

- Почему?

- А помните тогда, когда выступал, продавцов не протянул? За это и лишен права голоса. То есть право есть, а голоса нет. Перед тобой выступлю. Во время чаепития. Видишь, и пряники все целые.

- Обожди, телевизор из розетки выключу.

Как же хорошо, никуда не торопясь, пить чай в деревне. Тихо в доме. Только синички прыгают по подоконнику и дзинькают клюви-ками в окно. Надо им крошек вынести, и уже совсембудет хорошо.

МОЛИТВА МАТЕРИ

"Материнская молитва со дна моря достанет" - эту послови-цу, конечно, знают все. Но многие ли верят, что пословица эта сказана не для красного словца, а совершенно истинно, и за многие века подтверждена бесчисленными примерами.

Отец Павел, монах, рассказал мне случай, происшедший с ним недавно. Он рассказал его, как будто все так и должно было быть. Меня же этот случай поразил, и я его перескажу, думаю, что он удивителен не только для меня.

На улице к отцу Павлу подошла женщина и попросила его сходить к ее сыну. Исповедать. Назвала адрес.

- А я очень торопился,-сказал отец Павел,-и втог день не успел. Да, признаться, и адрес забыл. А еще через день рано утром она мне снова встретилась, очень взволнованная, и настоятельно просила, прямо умоляла пойти к сыну. Почему-то я даже не спросил, почему она со мной не шла. Я поднялся по лестнице, позвонил. Открыл мужчина. Очень неопрятный, мо-лодой, ввдно сразу, что сильно пьющий. Смотрел на меня дерзко, я был в облачении. Я поздоровался, говорю: ваша мама просила меня к вам зайти. Он вскинулся: "Ладно врать, у меня мать пять лег как умерла". А на стене ее фотография среди других. Я показываю на фото, говорю: "Вот именно эта женщина просила вас навестить". Он с таким вызовом: "Значит, вы с того света за мной пришли?"-- "Нет,- говорю, пока с этого. А вот то,что я тебе скажу, ты выполни: завтра с утра приходи в храм." - "А если не приду?" - "Придешь: мать просит. Это грех - родительские слова не исполнять".

И он пришел. И на исповеди его прямо трясло от рыданий, говорил, что он мать выгнал из дому. Она жила по чужим людям и вскоре умерла. Он даже и узнал-то потом, даже не хоронил.

- А вечером я в последний раз встретил его мать. Она была очень радостная. Платок на ней был белый, а до этого темный. Очень благодарила и сказала, что сын ее прощен, так как раска-ялся и исповедался и что она уже с ним виделась. Тут я уже сам, с утра, пошел по его адресу. Соседи сказали, что вчера он умер, увезли в морг.

Вот такой рассказ отца Павла. Я же, грешный, думаю: значит, матери было дано видеть своего сына с того места, где она была после своей земной кончины, значит, ей было дано знать время смерти сына. Значит, и там ее молитвы были так горячи, что ей было дано воплотиться и попросить священника исповедать и причастить не-счастного раба Божия. Ведь это же так страшно - умереть без покая-ния, без причастия.

И главное: значит, она любила его, любила своего сына, даже такого, пьяного, изгнавшего родную мать. Значит, она не сердилась, жалела и, уже зная больше всех нас об участи грешников, сделала все, чтобы участь эта миновала сына. Она достала его со дна греховно-го. Именно она, и только она силой своей любви и молитвы.

ДЕЖУРНАЯ

Признаки сегодняшней демократии примитивны, как хрю-канье: воровство, вранье, развитие жадности, злобы и... и не-прерывный страх быть обворованным и убитым. Мы же, пре-жние русские, как были, так и остались добрыми и доверчи-выми. В подтверждение я расскажу случай, бывший со мною в Великом Устюге.

Великий Устюг - город, увидев который понимаешь, что всю жизнь он будет для тебя мерилом красоты. Стоящий у слияния рек Сухоны и Юга, образующий из этого слия-ния могучую Северную Двину, Устюг незабываем. В городе много церквей. В одной из них потрясающий воображение своими экспонатами краеведческий музей. В Устюге, как из-вестно, промысел северной серебряной черни, Устюг - родина беспокойных первопроходцев, в городе дары со всех стран света. Нынче вспомнили все-таки, что Дед Мороз ни из какой не из Лапландии, а из Великого Устюга. Так вот, я пришел в музей и понял, что в него надо не прийти, а приходить. Выбрал время с утра назавтра, вооружился блок-нотом и старался побольше запомнить. Иконы, золотые, серебряные оклады, утварь, богатство купеческого и крес-тьянского быта, расшитые бисером и жемчугами наряды де-вушек, а уж драгоценностей было любых мастей.

В тишине я услышал, как зазвонил телефон дежурной. О . чем ей говорили, я не понял, но то, что она встревожилась, было ясно.

- Ой, - говорила она, - ой, не успею, обед только через час. Ох ведь, ох ведь! - Она положила трубку.

Я стоял у камня, на котором подвизался устюжский юроди-вый блаженный Прокопий (в Москве придел, освященный во его имя, находится в церкви Малого Вознесения на Никитс-кой, наискосок от консерватории), и увидел, как ко мне подо-шла дежурная.

- Ой, молодой человек, - сказала она, резко занижая воз-растные оценки, - ой, ты долго ли еще будешь смотреть?

- А вы уже закрываете?

- Нет, мы по расписанию, нельзя закрывать. Я знаешь чего тебе скажу? В кооперации дают гречку. Подружка звонила. Но ей не дадут четыре, сама берет, надо со своими заборными книжками. Ой! Знаешь че, - решилась она. - Ты побудешь еще минут двадцать? Побудь. Я же вижу - интересуешься. Я быстро сбегаю. Мне уж очень надо гречки: от диабета, и хозяин лю-бит, в армии, говорит, привык. Побудь, а? Если кто придет, пусть билеты оторвут, а школьников так пускай, сэкономят пусть. - И дежурная поспешила к выходу, напоследок крик-нув: - Без меня не уходи!

И вот я остался один вместе с этим несметным богат-ством серебра, золота, жемчугов, бриллиантов, золотого шитья, икон, фарфора, хрусталя...

Конечно, я не был похож на грабителя, но кто на них похож, сейчас как раз грабители и убийцы выглядят очень интеллигентно. Дело в другом. Дело в русском доверии че-ловека к человеку. Скажут: вот сейчас гречка доступна, на всех прилавках. Нет, скажу, как раз она стала недоступна. Эта же дежурная сейчас на нее только смотрит сквозь стек-ло витрины. Многое еще можно сказать, но не буду. Только помню тишину церкви, мерцание золота в лучах солнца и камень. Камень блаженного Прокопия.

МУСЬКА

Муська - это кошка. Она жила у соседей целых восем-надцать лет. И все восемнадцать лет притаскивала котят. И всегда этих котят соседи топили. Но Муську не выбрасыва-ли: хорошо ловила мышей.

Муська после потери котят несколько дней жалобно мяукала, заглядывала людям в глаза, потом стихала, а вскоре хозяйка или хозя-ин обнаруживали, что она вновь ждет котят, и ругали ее.

Чтобы хоть как-то сохранить детей, Муська однажды око-тилась в сарае, дырявом и заброшенном. Котята уже откры-ли глазки и взирали на окружающий их мусор, а ночью та-ращились на звезды. Была поздняя осень. Пошел первый снег. Муська испугалась, чтоб котята не замерзли, и по одному перетаскала их в дом. Там спрятала под плиту в кухне. Но они же, глупые, выползли. И их утопили уже прозревшими. С горя Муська даже ушла из дому и где-то долго пропадала. Но все же вернулась.

Хозяева надумали продавать дом. Муську решили оставить в доме: стара, куда ее на новое место. Муська чувствовала их решение и всячески старалась сохранить и дом, и хозяев. Наверное, она думала, что они уезжают из-за мышей. И она особенно сильно стала на них охотиться. Приносила мышей и подкладывала хозяевам на постель, чтоб видели. Ее за это били.

Утром Муську увидели мертвой. Она лежала рядом с огром-ной, тоже мертвой крысой. Обе были в крови. Крысу выкинули воронам, а Муську похоронили. Завернули в старое, еще креп-кое платье хозяйки и закопали.

Хозяйка перебирала вещи, сортировала, что взять с собой, что выкинуть, и напала на старые фотографии. Именно в этом платье, с котенком на коленях она была сфотографирована в далекие годы. Именно этот котенок и стал потом кошкой Муськой.

ПЕРВОЕ СЛОВО

В доме одного батюшки появился и рос общий любимец, внук Илюша. Крепкий, веселый, рано начал ходить, зубки прорезались вовремя, спал хорошо - золотой ребенок. Одно было тревожно: уже полтора года - и ничего не говорил. Даже к врачу носили: может, дефект какой в голосовых связ-ках? Нет, все в порядке. В развитии отстает? Нет, и тут нельзя было тревожиться: всех узнавал, день и ночь различал, го-рячее с холодным не путал, игрушки складывал в ящичек. Особенно радовался огонечку лампады. Все, бывало, чем бы ни был занят, а на лампадку посмотрит и пальчиком пока-жет.

Но молчал. Упадет, ушибется, другой бы заплакал - Илюша молчит. Или принесут какую новую игрушку, другой бы засме-ялся, радовался - Илюша и тут молчит, хотя видно - рад.

Однажды к матушке пришла ее давняя институтская под-руга, женщина шумная, решительная. Села напротив матуш-ки и за полчаса всех бывших знакомых подруг и друзей об-судила-пересудила. Все у нее, по ее мнению, жили не так, жили неправильно. Только она, получалось, жила так, как надо.

Илюша играл на полу и поглядывал на эту тетю. Погляды-вал и на лампаду, будто советовался с нею. И вдруг - в семье батюшки это навсегда запомнили - поднял руку, привлек к себе внимание, показал пальчиком на тетю и громко сказал:

"Кайся, кайся, кайся!"

- Да, - говорил потом батюшка, - не смог больше Илю-ша молчать, понял, что надо спасать заблудшую душу.

Потом думали, раз заговорил, то будет много говорить. Нет, Илюша растет молчаливым. Хотя очень общительный, при-ветливый. У него незабываемый взгляд: он глядит и будто спра-шивает - не тебя, а то, что есть в тебе и тебе даже самому неведомо. О чем спрашивает? Как отвечать?

САШКА

У Сашки отец водитель, мама продавец, и еще у Сашки есть бабуш-ка. Бабушку он не слушает, маму тоже, у него один авторитет - отец.

Сашке пять лет. Он уже разбирает буквы, но особенно у него получается арифметика. Вот он играет с соседской девочкой Ва-рей. У Вари очень шумная мама, поэтому Варя очень тихая. Варя считать еще не умеет, поэтому Сашка ее все время обманывает. Вот они бросают по очереди палочку маленькой собачке Туське. Туська очень любит бегать за палочкой.

- Ты близко кидаешь, - говорит Сашка. - Ей короткие рей-сы делать невыгодно. - Он размахивается и бросает палочку. Туська сразу кидается и с ходу хватает добычу.

- Тормоза у нее хорошие, - одобряет Сашка. Он бросает и бросает, Туська бегает и бегает. Варе тоже хочет-ся поиграть.

- Ладно, - решает Сашка. - Давай бросать по три раза. Чур, я первый. Он бросает и с левой, и с правой руки. Варя чувствует, что ее обманывают.

- Теперь я, - говорит она.

- Нет, я, - возражает Сашка. - Это же я все нулевые бросал. Вскоре он бежит кататься с горки. Горка рядом с улицей,

поэтому бабушка идет следом и дежурит. Бабушка уже замерзла и умоляет:

- Саша, ты же говорил: еще десять раз, и пойдем домой. А ты уже десять по десять раз проехал.

Румяный и довольный Сашка тащит на горку санки и заявляет:

- Считать надо уметь.

Интересно, кем будет Сашка, когда вырастет? Наверное, бух-галтером. У новых русских.

УПРЯМЫЙ СТАРИК

На севере вятской земли был случай, о котором, может быть, и поздно, но хочется рассказать.

Когда началась так называемая кампания по сносу дере-вень, в деревне жил хозяин. Он жил бобылем. Похоронив жену, больше не женился, тайком от всех ходил на кладби-ще, сидел подолгу у могилки жены, клал на холмик поле-вые и лесные цветы. Дети у них были хорошие, работящие, жили своими домами, жили крепко (сейчас, конечно, все разорены), старика навещали. Однажды объявили ему, что его деревня попала в число неперспективных, что ему дают квартиру на центральной усадьбе, а деревню эту снесут, расширят пахотные земли. Что такой процесс идет по всей России. "Подумай, - говорили сыновья, - нельзя же к каж-дой деревне вести дорогу, тянуть свет, подумай по-государ-ственному".

Сыновья были молоды, их легко было обмануть. Старик же сердцем понимал: идет нашествие на Россию. Теперь мы знаем, что таи было. Это было сознательное убийство русской нации, опустошение, а вслед за этим одичание зе-мель. Какое там расширение пахотной площади! Болтовня! Гнать трактора с центральной усадьбы за десять-пятнад-цать километров - это разумно? А выпасы? Ведь около цен-тральной усадьбы все будет вытоптано за одно лето. И глав-ное - личные хозяйства. Ведь они уже будут - и стали - не при домах, а поодаль. Придешь с работы измученный, и надо еще тащиться на участок, полоть и поливать. А покосы? А живность?

Ничего не сказал старик. Оставшись один, вышел во двор. Почти все, что было во дворе, хлевах, сарае, - все долж-но было погибнуть. Старик глядел на инструменты и чув-ствовал, что предает их. Он затопил баню, старая тресну-тая печь дымила, ело глаза, и старик думал, что плачет от дыма. Заплаканным и перемазанным сажей, он пошел на кладбище.

Назавтра он объявил сыновьям, что никуда не поедет. Они гово-рили: "Ты хоть съезди посмотри квартиру. Ведь отопление, ведь электричество, ведь водопровод!" Старик отказался наотрез.

Так он и зимовал. Соседи все перебрались. Старые дома разобрали на дрова, новые раскатали и увезли. Проблемы с дровами у старика не было, керосина ему сыновья доста-ли, а что касается электричества и телевизора, то старик легко обходился без них. Изо всей скотины у него остались три курочки и петух, да еще кот, да еще песик, который жил в сенях. Даже в морозы старик был непреклонен и не пускал его в избу.

Весной вышел окончательный приказ. Сверху давили: об-легчить жизнь жителям неперспективных деревень, расширить пахотные угодья. Коснулось и старика. Уже не только сыновья, но и начальство приезжало его уговаривать. Кой-какие остат-ки сараев, бань, изгородь сожгли. Старик жил как на пепели-ще, как среди выжженной фронтовой земли.

И еще раз приехал начальник: "Ты сознательный человек, подумай. Ты тормозишь прогресс. Твоей деревни уже нет ни на каких картах. Политика такая, чтоб Нечерноземье поднять. Ска-жу тебе больше: даже приказано распахивать кладбища, если со дня последнего захоронения прошло пятнадцать лет".

Вот это - о кладбищах - поразило старика больше всего. Он представил, как по его Анастасии идет трактор, как хрустит и вжимается в землю крест, - нет, это было невыносимо.

Но сыновьям, видно, крепко приказали что-то решать с отцом. Они приехали на тракторе с прицепом, стали молча выносить и грузить вещи старика: постель, посуду, настен-ное зеркало. Старик молчал. Они подошли к нему и объяви-ли, что, если он не поедет, его увезут насильно. Он не пове-рил, стал вырываться. Про себя он решил, что будет жить в лесу, выкопает землянку. Сыновья связали отца: "Прости, отец" - посадили в тракторную тележку и повезли. Старик мотал головой и скрипел зубами. Песик бежал за тракто-ром, а кот на полдороге вырвался из рук одного из сыновей и убежал обратно в деревню.

Больше старик не сказал никому ни слова.