Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"

 

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

ПРИЗВАНИЕ

ОТЕЦ

Сибирь. Алтайский край. Огни, маленькое село недалеко от китайской границы. Кругом поля - километров сто можно проехать одними полями, и лишь вдали, на горизонте, горы. В Волчьем логу (сейчас он называется Юрасов лог) небольшая изба, крытая соломой, там живет семья: отец, мать и семеро ребятишек: старшей - пятнадцать, млад-шему, мне, - два. Мать, - Екатерина Петровна, - крестьянка; отец, - Игнатий Иванович, - брига-дир в колхозе; дома занимался сапожным делом. Слыл человеком простым, но бывало, что при-нимал от Бога особые откровения.

Помню, рассказывала мать. Как-то они с отцом по своим семейным делам не могли найти общего языка. Кстати сказать, при посторонних отец никогда не подавал вида, что произошла ссора, никто об этом не знал. Нас, детей, не ру-гал, не бил, но один его взгляд заставлял мигом забраться на печку и сидеть там молчком, не ше-лохнувшись... Так вот, после раздора он сказал матери: "Не ругай меня, Катя, сегодня плакать будешь".

Было время сенокоса. Отец стоял на стогу, укладывал сено, мать со старшей дочерью Евдо-кией подавали. Вдруг увидели верхового, он га-лопом мчался к ним. Отец глубоко вздохнул, во-ткнул вилы в стог и сказал со скорбью: "Все, от-работался. Это за мной..." Верховой подъехал, крикнул: "Игнат, тебе повестка! Срочно явиться в сельсовет. Война..."

Что начнется война, отец предчувствовал. Чис-тили с колхозниками силосную яму, и он вдруг сказал: "Через три дня, ребята, будет большая перемена жизни". Те засмеялись: "Тоже знахарь нашелся, все знает! Какая еще перемена?" - "А вот увидите". И правда, стали забирать из колхо-за шоферов, никто не мог понять, что случилось, в Огнях не было радио. И только через несколь-ко дней объявили, что Германия пошла на нас войной.

Вот и пришлось матери плакать. Оставалась одна с семерыми, да в каких условиях! В ее разум это не вмещалось... Помогла только вера в Бога, вера, что Он ее не оставит.

ГОЛОДНОЕ ДЕТСТВО

Пришла похоронка. Сколько было пролито слез! Мать так плакала, что даже потеряла зре-ние; бельмо на глазу осталось на всю жизнь.

Началась тяжкая вдовья жизнь. Зима была в ту пору суровая, мать обматывала тряпками ноги, брала салазки, за день обходила три-четыре де-ревни и приносила несколько картошек - сколь-ко удавалось выпросить. Котел был большой, де-ревенский, на всю семью; пару неочищенных картофелин натрет на терке, сварит и даст каж-дому по ложке - только чтоб не умерли с голоду. О хлебе и мечтать было нечего, до 45-го года я его в глаза не видел. Помню, опухал с голода, изо рта текла кровь. Когда весной выбрался на улицу, ноги не держали - хватался за стены и плакал. Чуть не умер, но Господь оставил жить, так Ему было угод-но.

Весной, когда сходил снег, собирали в поле гнилую картошку, делали из нее "тошнотики". Варили крапиву, лебеду, от нее тоже опухали. Еще ходили на свалку, выкапывали от падали кости, варили их. Вот так жили...

В Алейске дали место для строительства зем-лянки. А из чего строить? Ни одной палки не было, ни единой копейки... Достали лопаты, вы-копали яму, покрыли ее пятью горбылями, засы-пали ботвой, соломой и землей сверху - вот и готово жилье, вползали туда на животе.

ХОЧУ СЛУЖИТЬ БОГУ

После войны у нас в Алейске открыли цер-ковь, но первое время мать опасалась ходить; были разговоры, что там всякие новшества, обновлен-цы. Мы с Марией были некрещеные, но душа рвалась к своему Создателю, и мы частенько бе-гали в храм. Просили мать, чтобы крестила нас; она и сама хотела, но денег не было. Наконец, попросила батюшку, иеромонаха Пимена, и он крестил нас с Марией безплатно.

Церковь довольно далеко, на окраине, ки-лометра три-четыре от дома, и дорога плохая, через болото; я прибегал на службу по колено в грязи. Богослужение мне очень нравилось, я любил смотреть, как мальчики лет 10-12-ти в разноцветных стихарях прислуживали отцу Пимену. У меня уже возникло желание служить Богу, и как-то в конце обедни, когда отец Пи-мен давал крест, я подошел к нему: "Батюшка, мне хочется вон как те мальчики со свечой". Отец Пимен посмотрел на мои черные, в засо-хшей грязи ноги, на рваную одежонку и спро-сил: "А лет-то тебе сколько?" - "Семь". - "Ма-ленький еще. Вот подрастешь, и Господь ис-полнит твое желание".

Так оно и было: это мое желание исполнилось через двадцать лет. В 65-ом году я поступил в семинарию и три года "ходил со свечой" - был иподиаконом у только что посвященного влады-ки Ювеналия, ныне митрополита Коломенского. Господь исполнил мое желание - я забыл о нем, а Он не забыл.

...Семилетним мальчонкой сидел я в Рождес-твенскую ночь на ступеньках лестницы, ведущей на хоры. Таким чудным было праздничное бо-гослужение, такая была в душе радость, такая любовь к Богу, что я дал Ему такой обет: "Вот вырасту и, что бы со мной ни случилось, буду верен Богу до самой смерти".

Шли годы, чего только не было в жизни, и я забыл, что давал такой обет, но Бога не оставлял, и Он никогда не оставлял меня: в самые трудные минуты я чувствовал Его помощь, покров и заступление.

ВРЕМЯ ИСПЫТАНИЙ

Испытания начались с самого детства. В пер-вом классе хотели снять крестик, я не давался, тогда вызвали мать. Она сказала: "Будет большой - его дело, носить или не носить, а пока малень-кий, крестика не снимет". У моей матери слово не расходилось с делом...

Начал работать, потом армия. И там крест был всегда со мной; перед сном, закрывшись одеялом, читал молитвы, осенял себя крестным знамением.

Так получилось, что еще до военной службы, а потом и в армии занялся боксом. Занятие спортом было в моей жизни, конеч-но, не случайным, через него Господь сохранял от многих страстей: спортсменам нельзя курить, пить, много есть, заниматься блудом.

После армии поступил на шахту лесогоном. Там бывало всякое. Ребята часто подшучивали, пытались натолкнуть на грех - чтоб выру-гался или закурил папиросу. Протянут папиросу: "Ну-ка раскури!" Я зажигаю папиросу, не беря в рот, она тут же гаснет. "Дурень, затянуться же надо!" - "Еще чего не хватало!" Так, слава Богу, за всю жизнь ни одной папиросы не выкурил.

Надо мной посмеивались: "Смотрите на него, в Бога верит!... Ну-ка, богомолец, покажи нам Бога, где Он и какой. Ведь мы Его не видим". Как им объяснить? Я показал на высоковольтную линию: "А вы видите, как идут по проводникам электрические заряды?" - "Нет..." - "А магнитные и силовые линии видите? Може-те увидеть, как весь мир заполнен радиоволнами, словами и мыслями человеческими? Нет... И ум свой не видите, и любовь не видите, какого она цвета, формы, да сколько всего в мире, чего мы не видим, не можем потрогать, а знаем, что оно есть..."

Время наступило для всех верующих особое - хрущевс-кое... Как-то мастер нашего участка принес газету "Шахтерская правда". Я просмотрел: во всю страницу "Бла-гочинный самочинный". Это обо мне. Допусти-мо ли, - писалось в газете, - чтобы в наше время молодой человек разъезжал по монастырям, по-купал крестики, иконы, занимался религиозной пропагандой, совращал молодежь... В конце было сказано, что с такими шарлатана-ми надо покончить как можно быстрее.

Я прочел, осенил себя крестным знамением: "Слава Богу за все!" А насчет того, чтобы покон-чить, так это не в ваших руках, а в Божиих...", то есть предал себя воле Божией и продолжал спо-койно трудиться.

Решил съездить в Почаевскую лавру. Мать отговаривала: "Время тяжелое, на лавру особое гонение, даже приезжих часто за-бирают". Но была поддержка свыше: видел во сне Богоматерь, Она стояла во весь рост в черном одеянии и накрыла меня омофором. Это был знак, что молитвами Божией Матери буду храним; у нас в Прокопьевске и храм был в честь Покрова Божией Матери. Рассказал этот сон маме, она благословила: "Раз так, поезжай. Покров Цари-цы Небесной с тобою..."

Приехал в Почаев. Была зима. Из окна старой почты - прекрасный вид лавры, я рисовал ее в записной книжке. Открылась дверь, вошел муж-чина средних лет, потребовал документы. Как потом выяснилось, это был дружинник. Он повел меня в милицию, там навели справ-ки, сообщили в соответствующие органы Прокопьевска; мол, такой-то, будучи молодым, пос-тоянно посещает церковь, надо им особо занять-ся... Уже в Прокопьевске ко мне подошел цер-ковный сторож Илья и предупредил: "Ты, Алек-сандр, сейчас в церковь не ходи, меня о тебе спра-шивали. Интересуются..." - "Хорошо", - ответил я... и стал еще чаще ходить в церковь да еще при-вел Володю Коблюкова (он теперь священник) и нескольких девушек. Мною, будто опасным пре-ступником, занялись органы госбезопасности, горком партии, горисполком и, конечно, атеис-тическая пресса. Четыре раза писали в газете, раз говорили по радио, и все одно и то же: молодой человек, только что из армии, ходит в церковь да еще других за собой тянет. Как только ни стара-лись оторвать меня от Бога, от церкви! Но разве мог я послушаться их, разве мог я оставить цер-ковь, когда еще в семь лет дал Богу обещание быть Ему верным до самой смерти!

Антирелигиозная кампания все ширилась. Мне даже выделили атеиста, он был наполовину китаец, окончил богословский фа-культет в Харбине, затем у нас институт, работал старшим инженером. Беседовал со мной часа че-тыре и, наконец, сказал с сожалением: "Тебя и пушкой не пробьешь, ничего не докажешь! Один у тебя выход - в семинарию". - "В семинарию? -удивился я. - У меня способностей нет, память плохая. Не смогу". - "Ничего, сможешь! А кон-чишь - приедешь к нам в Северный поселок, пос-троим тебе церковь и будешь наших детей крес-тить". Через несколько лет я оказался там, но церкви не было, и он уже отказывался от своих слов.

Всего не расскажешь... Горком, горисполком не унимались.

Через некоторое время в городской газете появилась статья "Духовная забегаловка". После появления этой статьи к нам домой приехал сам председатель горисполкома. Мать встретила его, как полагается, напекла блинов, поставила на стол кагор. Он за-шел в комнату, спросил ее: "Отче наш" знаете?"- "Знаю". - "Утренние и вечерние молитвы чита-ете?" - "Читаю". - "Ясно. Православные христиа-не". Потом осмотрел святой угол: "Нормально, никакой домашней церкви тут нет".

На кухонной двери я, и правда, написал ме-лом большими буквами "ЯКО С НАМИ БОГ". Однажды прибыла милиция - на двери замок; посмотрели в окно, увидели надпись - и назад.

К ПРЕПОДОБНОМУ СЕРГИЮ

Когда возвращался второй раз из Почаева, за-ехал в Загорск, там сказа-ли: "Готовь документы". Обещали принять в се-минарию!

А когда стоял в Троицком соборе у мощей пре-подобного Сергия, вдруг так захотелось быть на месте гробового иеромонаха! И тут же одернул себя: "Грешно ведь ставить себя на место свя-щенника..."

...Лето. Документы отосланы. Вместе с другом Володькой жду вызова из Загорска на вступитель-ные экзамены. Наконец, вызов пришел. Иду к начальнику шахты, показываю. Он посмотрел, пе-реглянулся с кем-то, дал прочитать. Все вокруг молчали. Начальник шахты сказал: "Для поступ-ления в институт дают отпуска, а как в семина-рию - не знаю. Подождите, выясню". Потом ухмыльнулся: "Ладно, приходите завтра". "А что если, только уйду, он возьмет и позвонит кое-куда и сорвут поездку?" - подумал я. Поехал домой. Тут же написал заявление на расчет. Володя - тоже. Вместе отправились снова к начальнику шахты. Его уже на работе не было, поехали до-мой. Открыл сын-подросток; он спал. Зашли. Начальник поднялся: "Что вы хотите?" - "Под-пишите на расчет", - и протянули заявления. Он, плохо соображал со сна, подписал, и мы тут же помчались домой, а утром получили деньги. В это время все опомнились; приехали из города, на-чальнику шахты всыпали: как же это так, двоих ребят отпустил в семинарию! Чуть с работы не выгнали: стыд и позор на всю область...

Перед отъездом друга Володьку все же вызва-ли, предложили сотрудничать, если поступит в семинарию. Даже пообещали достать билеты в Москву, тогда было очень трудно, очередь с трех ночи занимали. Володя отказался, они уговари-вали, настаивали: "Да нам просто интересно знать, как там проводятся занятия, какие бывают собы-тия. Сообщали бы нам..." Не уговорили: звание христианина - высокое, и пачкать его мы не со-бирались.

...Вот и кончилась шахтерская жизнь! Получи-ли расчет, выписались, снялись с военного учета. Приехали на вокзал; знали, что с билетами трудно, но не волновались, надеялись на помощь Божию. Помолились, подошли к кассе - ни одного челове-ка! "Два билета до Москвы". - "Пожалуйста".

Едем в Москву. Сижу в вагоне и думаю: ""Ну вот, рассчитался, выписался, с военного учета снялся... А вдруг не поступлю? Что тогда? Воз-вращаться?.." Потом задремал - и вижу: Москва, Богоявленский собор. Служит патриарх Алексий, богослужение кончилось. Патриарх выходит, са-дится в машину, она трогается... "Да ведь я бла-гословения у него не взял!" И я кидаюсь что было сил через площадь вслед за машиной. Вдруг она останавливается, открывается дверца... Я подбе-гаю, встаю рядом... Патриарх улыбается, протя-гивает мне руку, я целую ее... дверца закрывает-ся, и машина уезжает. "Слава Богу, получил бла-гословение!" Господь успокоил видением: теперь я был уверен, что поступлю.

А когда уже учился, наш класс привезли осенью в Богоявленский собор. Отгородили место у солеи, там мы, сорок человек, стояли и молились. Когда пропели "Отче наш", классный руководитель, архимандрит Матфей, сказал нам: "Теперь все проходите по одному в алтарь, взять благословение у Святейшего", - и так как я сто-ял первым, то первым и вошел в алтарь. Свя-тейший сидел в кресле, я быстро приблизился, поклонился: "Благословите!" Он улыбнулся, протянул руку, и я тут же вспомнил, как он во сне протягивал мне руку с такой же улыб-кой.

Благословение Божие было: я студент МДС - Московской духовной семинарии.

БОГ БЛАГОСЛОВЛЯЕТ МОНАШЕСТВО

Начались годы учебы. Рано утром - братский молебен в Троицком соборе у мощей, собирается вся братия, семинаристы просят, чтобы Гос-подь его молитвами дал разум для усвоения труд-ных богословских наук. Просил и я его помощи - и переходил из класса в класс.

Время шло. Пора было определить свой путь; жениться или же... О монастыре я и не мечтал! Когда учился во втором классе, вместе с другом поехали в Горьковскую область, в де-ревню Пузо, к старице Евдокии, ныне уже по-койной. С семи лет она полвека пролежала в пос-тели парализованная, на одном боку; Господь через нее многим открывал Свою волю, и люди приходили к ней за советом, за духовной по-мощью. Ее преследовали - обычное в те времена явление - и нам пришлось ждать до двух ночи, чтобы войти к ней. Меня она ни разу не видела, но только мы вошли, воскликнула: "О, Саша при-ехал! Заходи, заходи... Ну, как учеба?" - "Да слава Богу". - "Мама жива?" - "Жива". - "И как ты ду-маешь жизнь свою устраивать? Монахом будешь или женишься?" - "Не знаю. Как Бог благосло-вит". Она улыбнулась, перекрестилась и сказала: "А Бог благословляет монашество".

В христианстве есть три рода подвига, к которым Господь особо призывает: юродство, пустын-ничество и монашество. Люди не сведущие обыч-но удивляются: что ж это будет, если все уйдут в монастырь, ведь род человеческий прекратится! А зачем всем уходить? Не все же могут быть, к при-меру, художниками, музыкантами, поэтами, уче-ными, а у кого есть к этому призвание. К монашес-тву же призвание особое, от Бога, а кого Господь призывает, тому и помогает, дает силы, хранит...

8-го октября, в день памяти препо-добного Сергия, я уже был послушником в лавре.

САМОЕ ГЛАВНОЕ - ПОСЛУШАНИЕ

Первое время в монастыре пономарил, помо-гал служащему иеромонаху отцу Ксенофонту. Помню такой случай. Я допустил какую-то ошиб-ку, не помню, какую именно, и тут в алтарь во-шел наместник. Заметив неполадки, спросил строго: "Кто это сделал?" - "Простите, отец наместник, я виноват", - ответил отец Ксенофонт: взял вину на себя, чтобы меня защитить. Наместник немного погудел и успокоился.

Послушание было разное: дежурил на проход-ной, раздавал масло у Преподобного, сидел в надкладезной часовенке, месяца четыре трудился на кухне.

Одного старичка в монастыре туристы как-то спросили: "А вы кем тут работаете?" - "Послушником" - ответил он. "А что это значит?" - "Это значит, что я всех слушаюсь".

Да, такова работа послушника: слушаться стар-ших из братии, не прекословить, не роптать, не раздражаться, не обижаться, одно только знать: "Простите" да "Благословите". Научишься этому - сможешь жить в монастыре.

Быть всегда во всем послушным - такое жела-ние и решение возникло у меня, когда еще учил-ся в первом или втором классе. В монастыре оно еще больше окрепло.

Помнится, был уже иеромонахом и видел такой сон. Будто стою я в алтаре, совершаю проскоми-дию, поминаю о здравии и упокоении. Вдруг от-крывается дверь и в алтарь входит покойный про-фессор отец Марк Лозинский. Высокий, в подряс-нике, он проходит, набирает воды попить, и все это ясно, отчетливо, как наяву. Я сознаю, что он пришел из того мира, и сразу мелькает мысль: да-вай-ка спрошу его, как мне спастись. Он повора-чивается, проходит к престолу, делает два земных поклона, я за ним. "Отец Марк, - говорю, - ска-жи, как мне спастись?" Он молчит, и я снова спра-шиваю: "Отец Марк, как мне спастись?" Ясно, чет-ко вижу: на престоле крест, Евангелие... Он при-кладывается к престолу, оборачивается ко мне и говорит: "Все труды твои - это ничто. Самое глав-ное - послушание. Будешь слушаться своего ду-ховного отца - и спасешься".

Духовного отца послал мне Сам Господь. Когда поступил в семинарию, сказали: у каждого должен быть духовный отец. Кто же будет у меня? Помо-лился и решил так: пойду на исповедь, кого перво-го увижу, тот и будет. Стал спускаться под Успен-ский собор - навстречу игумен. Значит, он...

Духовник воспитывал строго, учил послуша-нию, смирению, отсекал всякие привязанности и пристрастия. Как-то подарили мне золотой крес-тик с цепочкой, очень красивый, привезли из-за границы. Я показал его духовнику. "Нравится?" - "Очень!" - "Ну, тогда отдай его... отцу Макарию".

6-го декабря, в день памяти Александра Нев-ского, первого моего небесного Покровителя, се-мерым послушникам, мне в том числе, соверши-ли постриг. В день памяти свт. Николая пат-риарх Грузинский Ефрем II рукоположил меня в сан иеродиакона. Диакон из меня был плохой: слишком тихий голос. Еще дома, когда собирал-ся в семинарию, мать говорила: "Да ведь у тебя и голоса-то совсем нет, кто тебя в храме услышит!" Проповеди, однако, говорил... С таким голосом в диаконах долго не держат, и уже в день памяти св. Апостола Иоанна Богослова владыка Новгородский Сергий, ныне покойный, рукопо-ложил меня в сан иеромонаха.

По монастырскому обычаю 40 дней служил, потом дали послушание - исповедь. В обычные дни исповедовал под Успенским собором в Церкви Всех Святых, а ночью под праздники и воскресные дни - в храме, где совершались богослужения.

Надо сказать, что исповедь - самое трудное и ответственное послушание в монастыре. Физическая нагрузка огромная, часто с утра до поз-днего вечера не выходил из храма. Особенно пе-ред праздником Преподобного: придешь в храм полпятого утра и уйдешь в час ночи. Однажды после такой недели лег в час ночи и проснулся в час дня, на том же боку. Отоспался! А духовник и тут смиряет. Исповедуешь, бывало, всю ночь, уже утро, начинается ранняя литургия, а люди все стоят на исповедь; думаешь - хотя бы на часок прилечь, да не тут-то было, уже зовут: "Иди под Успенский, помогать". Это зна-чит - снова исповедь, до двух дня. Что делать, идешь, а духовник показывает на очередь и гово-рит громко, строго: "Ты посмотри, сколько народу ждет! Сто человек - это сто рабочих часов, а ты все спишь!" - Простите, батюшка", - и снова принима-ешься исповедовать.

РАЗНЫЕ ВСТРЕЧИ

Исповедовал в Троице-Сергиевой лавре семь с лишним лет, и за это время множество было разных встреч и впечатлений, о которых знает один только Господь.

Самое дорогое - это поисповедовать бабушку, которая вот-вот расстанется с этим миром. Гре-хи, что совершала в молодости, уже не повторя-ются, сил уже нет; поисповедуешь, и она отхо-дит, очистившись... Другое дело молодежь, тут грехи без конца одни и те же, да еще какие...

В первую же ночь, как стал исповедовать, по-дошла ко мне Люба, девушка лет 17-ти, и покая-лась, что шесть раз, причастившись, выбрасыва-ла Тело Христово. Я пришел в ужас, стал объяс-нять ей, что это тягчайший грех богоубийства, и после длинного наставления предупредил: "При-чащаться тебе нельзя, пока не станешь христиан-кой". Однако, через некоторое время она снова появилась, и с тем же: в седьмой раз выбросила Святые Дары! И спокойненько так рассказывает: "Мы с ребятами гуляли в Сокольниках, проходи-ли мимо храма, на гитаре играли, пели, ну я и зашла, как раз причащали, и я причастилась, а во рту стало очень горько, вот и выплюнула..." - "Ты находишься под запретом, тебе нельзя причащать-ся! Господь накажет тебя за этот страшный грех, войдет в тебя дьявол, злой дух..." - "Не войдет!" - сказала она самоуверенно. "Вот увидишь..!" Про-шло какое-то время, и она приходит уже бесно-ватая. Много лет миновало, а она так и не исце-лилась.

Был другой случай. Одна женщина исповедо-валась, рассказала много смертных, страшных грехов и попросила епитимию, но я не знал, что наложить на нее за тяжкие грехи, и сказал: "Гос-подь Сам даст тебе епитимию". - "Какую?" - "Ну, к примеру, будешь переходить дорогу - и машина собьет, или на работе рука попадет в станок, или заболеешь раком..." Месяца через два-три появ-ляется с забинтованной рукой: "Все исполнилось, батюшка. На работе станком два пальца отхвати-ло, и признали рак. Но теперь я знаю, что это мне епитимия от Господа, и стараюсь терпеть, над-еюсь на милость Божию".

...В 1975 году защитил кандидатскую работу на тему: "Баптизм в России, его история и разбор вероучения" (много позже ее издали под названием "Православие и протестантизм"). Выбор темы был неслучаен: в процессе работы приходилось не только изучать книги, разбирающие учение одной из самых распространенной в мире сект, но и беседовать с баптистами, учиться отвечать на многие сложные вопросы. Все это очень пригодилось мне, да и в будущем, думаю, еще пригодится. Студенты академии поначалу не одобрили выбор темы: "Зачем тебе это надо? Что здесь интересного?" А потом оказалось, что все интересно, потому что тема требовала углубленных знаний Священного Писания. На переменах все отдыхают, а мне не давали прохода, забрасывали вопросами. И потом, когда работа была уже написана, произошла интересная вещь.

Приехал я из Троице-Сергией Лавры в Москву на одну квартиру. Мне позвонить надо, а там телефона нет. Сказали, что телефон-автомат внизу. Взял я две копеечки и позвонил к знакомой. Набираю цифры и вдруг - щелк! Слышу какой-то разговор. Думаю, куда я попал? Разговаривают двое мужчин, и, видать, молодые. Один из них и говорит:

- Слушай, в Троице-Сергиевой лавре иеромонах Амвросий написал работу о баптизме, - и начинает эту книгу разбирать, критиковать. Я слушал-слушал, а потом и говорю:

- Ребята, что-то вы не туда поехали. Неверно трактуете.

Спрашивают:

- А ты кто такой?

- Я - иеромонах Амвросий.

- А как ты сюда попал?

- По Промыслу Божьему.

Вот чудо! Ведь в Москве несколько миллионов телефонов, и надо же было мне вклиниться именно в этот разговор и именно тогда, когда они назвали мое имя! Может, чуть раньше или позже, я бы и не понял, о чем речь.

* * *

В Почаевской лавре я прожил 5 лет. Это самое прекрасное время в моей жизни: бурное, с радостями и искушениями.

Послушание - ежедневная исповедь, иногда - служба и экскурсии по 2-3 в день. Каждая экскурсия - по часу и более, в группах - по 60 человек. Говорил о Боге, о вере, о по-тустороннем мире, о рае и аде.

День начинался в 8 утра исповедью, со-бирались сотни людей. Сначала говорил про-поведь, потом исповедовал каждого человека в отдельности. После исповеди - экскурсия, с 4 вечера - опять проповедь и исповедь... Так было изо дня в день...

Тысячи человек прошли передо мной за это время. Люди приезжали каяться отовсюду: из Рос-сии, Белоруссии, Восточной Украины. С Запад-ной Украины каялись единицы, никто не видел и не знал своих грехов.

В Почаевской лавре святыни великие. В Успенском соборе хранятся чудотворная икона "Почаевская" и отпечаток стопы Божией Матери. Под Успенским собором находится Пещерная церковь, в ней - мощи преподобного Иова, игумена Почаевского. Каждый день там совершается ранняя литургия. В этой пещере подвизался Преподобный. Раз в неделю вкушал пищу, а когда молился, выходил благодатный огонь, и не только пещера, но и все вокруг освещалось. Прожил он 101 год. Его нетленные мощи покоятся в серебряной гробнице, каждый может к ним приложиться, и всем, кто приходит поклониться Преподобному, надевают на голову его шапочку.

Почаевская лавра - святыня великая, но велики там и искушения. Было время, униаты притесняли, потом атеисты, коммунисты, а сей-час опять католики и униаты.

В 1960 году секретарем лавры был архи-мандрит Алипий. Как-то обратилась к нему одна женщина (она работала в милиции уборщицей) и говорит: "Я зашла в кабинет, чтобы сделать убор-ку, и услышала, что готовится закрытие лавры. А план таков: каждого монаха вызывать с пас-портом и выписывать". О.Алипий поблагодарил ее и спрятал домовую книгу подальше. Власти позвонили наместнику, потребовали секретаря с домовой книгой. О.Алипий пошел. Приходит. "Принесли домовую книгу?" - "Нет". - "Идите, принесите". Ждали его, ждали... Звонят опять: "Пусть о. Алипий принесет домовую книгу".

Наместник опять посылает о. Алипия. Тот при-ходит в милицию без книги. Стоит, молчит. На него давай кричать, угрожать. Он повернулся лицом к стене и видел по тени, как размахива-ли руками. Потом стали толкать в спину, но не били. Опять отправили: иди за книгой. Он опять не приходит. Тогда они все поняли... И когда в тот же день о. Алипий выходил из просфорни, в коридоре увидел милицейский на-ряд - человек 200, на каждого монаха по 2-3 милиционера!

Увидели о.Алипия - взять его! Завели в келию: "Вы сейчас же должны уехать из Лавры до-мой, устраивайтесь работать, как все граждане - хватит лодыря гонять".

Насильно вытащили монахов из келий, погрузили иноков в машины. Об этом узнал местный народ, паломники, они легли на дороге и готовы были умереть, но не пропустить машины. Власти вызвали пожарных, те разогнали народ водой из шлангов, и монахов увезли. При-везли в г. Хмельницк, высадили: "Берите билеты до дома"... Стоит о.Алипий, не знает, что делать. Вдруг к нему подходит паренек: "Батюшка, что Вы стоите? Билет трудно взять? Вам куда?" - "... В Почаев". Так и вернулся о.Алипий в лавру. Многие тогда вернулись, как милиция поразъеха-лась. Правда, многим из них пришлось по году и в тюрьме отсидеть за нарушение паспортного режи-ма, но лавру отстояли. Архимандрит Алипий (ныне покойный), монах Нестор и другие из братии были стойкими - Матерь Божия помогала.

5 августа - праздник "Почаевской" Божией Матери. В лавру съезжается до 30 тысяч человек. Пройдешь по лавре - везде народ. Смотришь - группа паломников у стены: кто-то сидит, играет на баяне, а вокруг него - кто слепой, кто без ног. Играют и поют духовные песнопения. Мно-гие плачут... А то соберутся одни слепые, жалостно за-поют...

Для кого этот день праздник, а для мона-шествующих - подвиг. На исповедь стоят ты-сячи, как начнешь в 5 утра исповедовать, так до 11 вечера. Спрашиваю: "Какие у тебя грехи?" - "Грехив нема". Начнешь под-сказывать, называть грехи. - "Нет, нет, нет". И такие "святые" одна за другой идут. Прихо-дится отправлять без исповеди (хотя бы и весь день в очереди стояли): "Вспомнишь грехи, подойдешь". Вот для таких "православных" и решили составить книжечку об исповеди, подсказать, как и в чем каяться, как готовиться к исповеди, причащению.

* * *

Время шло, началась перестройка, в стране стали открывать храмы и монастыри. Преобра-женский собор, где я тогда служил, маленький, народу - море, при-шло время открывать Свято-Введенский храм.

21 марта 1989 года че-тыре женщины - члены православной общины (Лариса Холина, Маргарита Пеленкова, Валерия Савченко и Галина Ящуковская) объявили голо-довку, требуя законной передачи храма верую-щим. Их уговаривали, ругали: "Прекратите голо-дать. Есть другие средства". Но другие средства были уже все исчерпаны: целый год безпрерывного хождения по инстанциям, сбор подписей, наконец, плакатная манифестация. И на все это один ответ: "Храм вы не получите, и не надей-тесь". Хотя Совет Министров СССР зарегистри-ровал общину, имея ввиду передачу ей освобож-дающегося здания Введенской церкви, еще в 1988 году.

Женщины расположились у кинотеатра "Современник", взяли стульчики, сели около остановки. Написали большой плакат: "Не едим и не пьем до открытия "Красной Церкви" и готовы умереть на Родине Первых Советов".

Первая ночь была спокойная. Только плакат сорвали. А к утру был готов уже новый пла-кат. Центр города, поток народа, трамваи, трол-лейбусы, машины, начальство едет на работу, - и все это у них на глазах... К вечеру подошла милицейская машина, насильно всех посадили и увезли к Введенскому храму: "Вот вы голо-даете за него, тут и сидите". Женщины на па-перти разложили доски и под открытым мар-товским небом голодали 17 дней.

Народ вокруг храма толпился сотнями, а то и тысячами, постоянно проходили митинги. Жен-щины четвертые сутки не едят... Постоянно информация по радио и в газетах. Приезжали начальствующие, спрашивали: "Голодаете? Го-лодайте!" Разные речи и настроения были в народе, много было сочувствующих, но были и такие, кто говорил, что женщины по ночам и воду пьют, и колбасу едят. Приехали амери-канские советологи, увидели толпы у "Красно-го храма": "В чем дело? Почему голодают?" Им объяснили. Утром, в 6 часов пришлось им че-рез забор перелезать и брать у каждой женщи-ны интервью... Прошло 6 дней сухой голодов-ки. Женщинам стало хуже, особенно двум - отказывало сердце. Начали пить воду и на плакате заклеили место "не пьем". Сочувствующих прибавилось, собирали подписи, целые общие тетради, длинные хартии, и все - за открытие храма. Приходили баптисты, пели. Студенты-ху-дожники написали плакаты: "Красную Церковь" - верующим, коммунистов - в Красную книгу!" В поддержку голодающих выступили газеты "Труд", "Аргументы и факты", "Московские новости", журнал "Огонек". Писали и в местных газетах, но о другом, больше верующих осуждали...

Не оставили в покое и о.Амвросия. У дома на Ремизной, где я жил, собралась демонстрация - комсомольские лидеры привели людей с одной из фабрик, человек 100. Стучали в окна, звонили, требовали Амвросия. Вижу: люди распаленные, надо их пыл немного охладить и поговорить спо-койно. Как это сделать? А у меня в гостях был в то время Даниил из Москвы. Взял он фотоаппа-рат, магнитофон, открыл ворота и вышел к ним. Все закричали: "Вот он, отец Амвросий, мы его узнали... Прекратите голодовку, что Вы делаете?" Даниил магнитофон включил, все записывает, снимает, люди стушевались, поутихли. Видя та-кое дело, вышел и я, с улыбкой поздоровался: "Я - Амвросий". Все так и ахнули: "Как, еще один Амвросий?" Поговорили. Только эта группа ото-шла, другая тут как тут, а потом газетчики, ра-дио, пришлось дать интервью: ну, что от меня зависит, начальство одним росчерком пера мо-жет все вопросы решить...

1 апреля в 4 часа утра подошла к храму "Скорая помощь" и женщин силой увезли в реанима-цию. Пришел я в тот день на службу в Преобра-женский собор, звонят из больницы: голодаю-щие хотят исповедаться, причаститься. Приезжаю к ним: в палате 5 человек, четверо наших и одна чужая, в белом халате, ни на шаг не отходит. Прошу ее: отойдите, им надо поисповедаться (ис-поведь - дело тайное, не для чужих ушей), а она не уходит, говорит: "Не могу". Тут я и понял, что она не из медперсонала. Пришлось голодающим исповедоваться вслух, публично. Причастил, и их перевели в другую палату на 6 человек. Несколько дней приезжал я к ним, исповедовал и причащал... А голодовка все продолжалась. Им в это время каждый день приносили еду - мясное блюдо, но для голодающего - это смерть, вку-сишь - тут же заворот кишок. Но это мало кого интересовало.

В новой палате, куда их перевели, я поинтересовался: "Девчонки, что-то у вас много прово-дов. Для чего они?" - "А мы и не знаем". Поисповедал я их и решил узнать: куда же ведут эти провода, и пошел по ним. И привели они меня в кабинет главврача. Захожу, вижу: главврач и двое парней в белых халатах, поздоровались. Сразу по-нял, что это за "врачи", но спрашиваю: "Вы вра-чи?" - "Да". - "У меня к вам вопросы будут". - "По-жалуйста". - "Какая разница между невропатоло-гом и психиатром?" Они сразу раскраснелись: "Что, экзамены нам устраивать пришли?" - "Да нет, про-сто мне все интересно знать. Если бы вы меня в храме увидели, то вправе были бы спросить: чем отличается православие от католицизма, вот и я вас спрашиваю"... Два часа с ними беседу вел, и они за это время никуда не выходили: ни к боль-ным, ни на прием, и в медицине знаний никаких не выказали. А через несколько дней они появи-лись у меня дома уже без белых халатов. Я их спросил: "Где-то я вас видел". - "Да мало ли". А потом вспомнил, что в кабинете больницы, сказал им об этом, а они просят: "Вы уж постарайтесь об этом не говорить".

Семнадцатый день голодовки. В больнице собралось городское начальство, фотокорреспон-денты, были представители из Москвы; они дали обещание, что храм будет передан верующим. И вот, когда это обещание было получено, женщи-ны голодать перестали. На свежем воздухе голо-дать им было легче, а в палате окна закрыты, кро-ме них там и другие люди, и у всех женщин нача-лась сердечная недостаточность. Начали выходить из голода. Дело это непростое. Первая цель - вызвать у голодающего слюноотделение. Для этого разжевывают лук, но не глотают, потом пропо-ласкивают уста и выпивают стакан морковного сока. Так утром, в обед и вечером. На второй день - утром сок, в обед - овощной отвар; на третий день - овощной отвар и протертое яблоко... И 17 дней не должно быть ни капли соли... Ничего, все вышли из голодовки без вреда.

Еще год хождений по инстанциям, и в Великую Субботу, перед Пасхой 1990 года мы получили ключи от храма. Первая служба была на паперти под звездным небом. Народу было множество, осо-бенно молодежи. Все стояли с зажженными свеча-ми. А потом начался ремонт. Весь храм был за-строен стеллажами в 5 этажей для хранения архи-ва. В алтарях были капитальные кирпичные стены и перекрытия в 3 этажа, которые нужно было уб-рать. В алтаре Святителя Николая, на месте Пре-стола, где приносилась Всемирная Жертва - отхо-жее место. Вот, за две недели руками верующих храм был освобожден. Приходили работать бабуш-ки, студенты, школьники. Жалкое было зрелище: стены все в огромных дырах - следы от вбитых бревен, храм весь израненный, как после артоб-стрела, окна выбиты, крыша течет (вместо кровли из жести - брезент, покрашенный зеленой крас-кой). Но главным было - начать службу Богу, начать проповедь, потому что народ изголодался за 70 лет и жаждал духовной пищи - слова Божия. Первое время проповеди говорили и в начале, и в конце службы. А по воскресным дням вечером пели Акафист Божией Матери нараспев всем народом, а потом священники выходили на амвон, и им пись-менно и устно задавали вопросы о вере и о спасении души, на которые тут же давались ответы. Эта традиция сохраняется и поныне...