Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

СТРАННИК

И был в 1933-е лето Господне голод на украинской земле.

Я хожу по выжженной знойным солнцем серой степи, срываю какие-то сухие былинки, выкапываю твердые, вяжущие рот корешки и перетираю их зубами. Смотрю на свои костлявые с синими ногтями руки, на худые, обтянутые сухой кожей ноги с узлами коленок и думаю, хватит ли у меня сил добраться до румынской границы. На благодатной моей родине Украине, про которую Гоголь сказал, что воткни в землю оглоблю, и вырастет тарантас, сейчас - голодомор. Не вьются над печными трубами хат голубые дымки. Не пахнет свежеиспеченным пшеничным караваем. Не бегают по пыльным сельским улицам веселые дети, не плавают в ставках белые гуси и не лежат в грязи знаменитые украинские свиньи. Но куда ни взгляни, стоят опустевшие притихшие села со снятыми соломенными крышами на хатах, с хлопающими на ветру оконными ставнями. Где же люди? Мало их осталось. Кто лежит на кладбище, кто - неубранный в хате, кто убежал куда глаза глядят. Голодомор!

Имя мое Харалампий, что означает - радостью сияющий. Такое имя дал мне при крещении наш приходской батюшка, но не сияю я радостью, а из последних сил тащусь, чтобы перейти румынскую границу и спастись от голода. У них голода нет, а у нас - голодомор. Не знаю, почему такая беда нашла на Украину. В народе говорили: власти виноваты. Выгребли у людей все зерно до последнего, что и сеять нечего было.

Вот, слава Богу, вдали на солнце блестит водная гладь Дуная. Но что это? По берегу все черно от собравшихся здесь людей. К реке подойти невозможно, везде заставы пограничников с пулеметами и собаками. Упал я на землю, плакал, звал мать, но не слышала меня мать, лежащая в могиле.

Сжалились надо мною в Вилково рыбаки, идущие на шхуне в Крым, и довезли меня до Качи. По дороге рыбкой подкармливали. В Каче я сидел на базаре и просил милостыню. Молодая татарка бросила мне лепешку, качинские греки дали связку вяленой рыбы. В Крыму было полегче. Люди что-то подавали, и я шел по пыльной дороге сухими степями под бездонной синью крымского неба. Прошел пыльный и грязный поселок Джанкой, степной Карасубазар, унылые Семь Колодезей и вышел к ослепительно белому городу Керчи около горы Митридат. Стоя с протянутой рукой у круглой древней церкви Иоанна Крестителя, я наполнил свою холщовую суму кусками хлеба и вяленой рыбой.

Храм был закрыт безбожными властями, и мне сказали, что открыта в Керчи только кладбищенская церковь. Она оказалась маленькой, но ухоженной, с хорошими греческого письма иконами. Священник - ветхий старец с длинной седой бородой - был из монахов. Он подавал возгласы и говорил ектении тихим старческим голосом. После службы, молитвенных треб и отпевания утопшего ребенка я подошел к нему и исповедался, облегчив свою душу. Он вынес из алтаря чашу и причастил меня. Я поблагодарил доброго старца, поклонился ему до земли и пошел к Керченской переправе. На собранные подаянием деньги купил билет на пароход и переправился через пролив на кубанскую землю.

Так шел я, побираясь, до Владикавказа, где еще была открыта Военно-Грузинская дорога, спускающаяся с гор в древнюю столицу Грузии Мцхета. В горах на перевале было уже холодно. Кое-где земля была припорошена снегом. Слава Богу, что я успел до зимы, когда дорога закрывается. Никогда я еще так высоко не поднимался к небу. Где-то внизу ходили облака и кружили орлы. Справа поднимались заснеженные вершины Казбека. Здесь, в горах я впервые почувствовал величие Божие как Творца всего этого дикого и грозного нагромождения земной тверди. Вдоль дороги кое-где были поставлены каменные памятные кресты путникам, погибшим здесь в пропасти. У каждого креста я останавливался и молился об упокоении их душ.

Спустившись с гор в Мцхета, я увидел много больших церквей и дивился их непривычной архитектуре. Уставший, я сел на камень и, вынув из торбы кусок хлеба, стал его жевать. Мимо шел народ, громко разговаривая на непонятном языке и размахивая руками. Уже чувствовалась осень, даже здесь, на юге. Деревья и кусты, покрывающие склоны гор, горели щедрыми сочными красками осени. Ветра не было, и в холодном прозрачном воздухе пахло прелыми листьями и дымком, идущим из печных труб грузинских домов, где хозяйки готовили вечернюю снедь. Идущие по дороге люди обращали внимание на мой жалкий вид, останавливались и расспрашивали, откуда я иду, есть ли у меня дом и родители. Некоторые давали мне немного денег. Мне было непривычно, и я удивлялся, насколько здесь был жалостливый и душевный народ. А когда я шел по просторам Украины и России, никто не обращал на меня внимания. Народ был какой-то замученный, хмурый. В лучшем случае подадут кусок хлеба - и слава Богу.

На выходе из Мцхета я остановился у небольшого духана, из дверей которого шли такие аппетитные запахи, что у меня закружилась голова. На большой вывеске над дверью духана художником были изображены идущие друг за другом румяные шашлыки на шампурах, жареная рыба, обсыпанная зеленью, горки хлеба и кувшины с вином. Под всем этим была надпись: «Меди нахе!», что по-русски означает - заходи и смотри. Я зашел и сел за стол у двери. В духане было людно и шумно. Под потолком горело несколько тусклых, обсиженных мухами ламп. Я осмотрелся. За столами сидели веселые усатые краснорожие грузинские мужики. Они много ели, еще больше пили. Кто-то из них вставал, шел к стойке и вертел стоящую на ней шарманку, извлекая визгливые звуки лезгинки. Время от времени они дружно, в унисон пели протяжные грузинские песни. И один из них ловко работал языком и горлом, вплетая в песенную ткань какие-то гугли-мугли. Ко мне подошел толстый духанщик в белом переднике.

- Что кушать будем, гаспадин?

- Суп и хлеб.

- А дэнга на карман имеется?

- Имеется.

Он принес мне в глубокой глиняной миске огнедышащий суп харчо и целый хлебный лаваш.

- Вино нада?

- Нет.

- Я от себя вино дам.

Я уже не помнил, когда ел такой вкусный горячий суп. Поев, я подошел к духанщику расплатиться. За вино он деньги не взял, сказав:

- Ты был бледный, а стал красный. Сакартвело - Грузия-мать дает тебе здоровья. Дай Бог тебе счастья. Уже на двор ночь. Иди спать в мой сарай.

Я пошел в сарай, примыкавший к духану, набитый сухими кукурузными стеблями, припасенными для осла, и, укрывшись ватником, сразу уснул. Во сне мне явился Ангел Господень. Пришел он с востока вместе с восходящим солнцем, ослепительный и сияющий, с крестом в руке. Сделав в небе круг над Мцхета, он благословил меня крестом и постепенно растаял в воздухе. Я проснулся с великой радостью и вспомнил, что когда я был у старцев из Глинской пустыни, они мне говорили, что если с видением явлен и крест Господень, то это истинное видение от Бога, потому как бесы крест на дух не переносят. Выйдя из сарая, я пал на колени лицом на восток и возблагодарил Господа за доброе предзнаменование.

Еще было раннее утро, и я шел по дороге, не встречая никого на своем пути. Внезапно из-за поворота выскочила большая кавказская овчарка и стала медленно подходить ко мне.

- Не трогай меня, собаченька, - сказал я и бросил ей кусок лаваша, который она подхватила на лету, помахав обрубком хвоста. Вслед за ней вышел белый козел с большими рогами, ведя за собою стадо овец. На шее у козла брякал колокольчик, длинная шерсть свисала с боков чуть ли не до земли. Овцы блеяли и, поднимая пыль, кучно шли по дороге, прижав меня к скале. Так и стоял я, пока не прошло стадо, вдыхая запах влажной шерсти и ощущая исходящее от них животное тепло. За стадом шли два пастуха с накинутыми на плечи бурками и пастушьими герлыгами в руках. Замыкал эту процессию подросток, ведя в поводу нагруженную мешками лошадь. Проходя мимо меня, он приветливо улыбнулся, засунул руку в мешок и подал мне круглый грузинский сыр сулгуни. Я шел по дороге и видел, что это была истинно христианская православная страна. Церкви с утра уже были открыты, и хотя сегодня был будний день, в них уже шло утреннее богослужение. Народу в церкви было немного, преимущественно пожилые женщины, по грузинскому обычаю одетые во все черное. Служба, на мой взгляд, велась такая же, как и у нас в России, но только на грузинском языке, пение хора было несколько заунывное, но очень красивое и мелодичное, и какой-то нездешней печалью трогало душу. Иногда хор пел по-гречески: «Кирие элейсон», иногда по-грузински: «Упалоше ми цале», и я с радостью осознал, что они поют: Господи помилуй. Еще необычно для меня, что у предстоящих не было нашей славянской сдержанности. В их предстоянии и молитвенности было много восточной страстности. На все действа и возгласы священника они отзывались восклицаниями, то падали на колени, то протягивали руки к алтарю или воздевали их к небу. Но не только внешнее молитвенное выражение наблюдалось у них, но и горячая внутренняя молитва чувствовалась в их душах.

После службы я подошел к священнику, и он не пренебрег моим жалким видом, принял меня приветливо, только спросил, почему я стал странником. Я ответил, что потерял всех родственников и бежал с Украины от голода, чтобы спасти свою жизнь. Священник меня не отпустил, а повел в баню, где было очень жарко, сумрачно и, как в преисподне, пахло серой. Горячая серная вода ключом била прямо из недр земли. Из рук банщика, который немилосердно намыливал меня сразу обеими руками, я вышел чистый, как стеклышко. А священник тем временем принес мне чистую одежду. Она была поношенной, но еще в хорошем состоянии. В церковной трапезной священник угостил меня грузинскими пельменями хинкали, каждый из которых был в четыре раза больше наших и при еде испускал целый фонтан крепко наперченного бульона. За трапезой я спросил его о так поразившем меня местном церковном пении. И он рассказал, что по древнему преданию, после того, как Понтий Пилат отпустил на волю разбойника Варнаву, тот, увидев распятого Христа, горько раскаялся в своих злодеяниях и крестился вместе со своими родственниками. После чего все они пошли в страну Иверию и поселились вблизи Мцхета - древней столицы государства. Они-то и были первыми христианами на иверской земле. А когда трудами святой равноапостольной Нины в Иверии утвердилось православие, тогда эта семья и передала грузинской церкви это богослужебное пение, некогда звучавшее в древнем Иерусалимском храме. Конечно, со временем оно приобрело наши национальные грузинские черты, но в основном носит характер древнего иерусалимского храмового пения.

Несколько дней я провел около этой так полюбившейся мне церкви и решил как можно скорее овладеть грузинским языком. Воспринять новый язык, оказавшись в народной массе, которая русского языка не знала, мне оказалось легко, и вскоре я уже довольно свободно говорил по-грузински. Язык этот древний, мужественный, выразительный и красивый. Как у большинства уроженцев Украины, слух и голос у меня были неплохие, и я странствовал по Грузии и пел в церковных хорах. За это меня кормили, давали одежду и кров. Настоятель русской православной церкви в Сухуми, где я пел в хоре, однажды критически оглядел меня и сказал, чтобы я заказал себе новый подрясник. Вынув кошелек, он дал мне деньги на обнову и направил меня на Драндскую улицу, где жил человек, шьющий церковное облачение. Поблуждав по окраинам города, я нашел эту улицу и зашел в маленький глинобитный домик в одну комнату, где посредине на столе, поджав ноги, сидел сухощавый бородатый человек и старательно сшивал два куска материи. Он поднял от шитья голову, и я увидел кроткие добрые глаза.

Встретив человека, никогда не знаешь, что Бог промыслил о нем. Вот взять хотя бы этого небольшого росточка скромного портного, который оказался иеромонахом из знаменитой Глинской пустыни, которую знали по всей России и называли школой Христовой. Иеромонах скрывался в Абхазии от карательных репрессий НКВД. Но тяжелый и трудный путь ему еще предстояло пройти. Вездесущие органы все же выследили его, и он прошел через тюрьмы и лагеря Приполярья. Через тридцать с лишним лет я встретился с ним в тбилисском соборе св. Александра Невского. Он был в высоком звании митрополита Грузинской Патриархии. Я даже и помыслить не мог, что это тот человек, который когда-то сшил мне подрясник, но он узнал меня.

Сей день, его же сотвори Господь, был для меня днем великой радости. Идя вдоль горной речки по ущелью среди покрытых лесами гор, я набрел на древний обветшалый храм Божий и решил зайти осмотреть его. Оказалось, что он не заброшен, и при нем живут два старца-монаха Иоанн и Георгий. Они увидели меня издалека и встречали со славою, подобно архиерею, колокольным звоном. Я упал на колени перед входом в храм и помолился. Оба старца подошли ко мне и, возложив мне на голову руки, благословили. Они начали говорить со мною по-русски, но не очень-то были в нем искусны, и мы перешли на грузинский. Оба старца оказались во священническом сане. Отец Иоанн был архимандрит, а отец Георгий иеромонах, и они уже давно жили при этом храме, а у властей были оформлены как хранители памятника древней архитектуры. Что это были за старцы! От них так и веяло благодатью и святостью. Одеты они были просто и бедно в черные, до колен рубахи, лысые головы непокровенны, на ногах крестьянские постолы из буйволовой кожи. У них было маленькое хозяйство: огород с овощами, пасека и корова. Жили они в небольшом доме рядом с церковью, где в трапезной для меня накрыли стол со скромными яствами: грузинский хлеб пури, соленый сыр сулгуни, зеленый лук, цветочный мед и кувшинчик белого вина. Старший отец Иоанн благословил трапезу, за которой они мне рассказали, что духовная жизнь в Грузии оскудела. Монастыри, воскресные школы, семинарии, а также часть храмов власти закрыли. Религиозная литература под запретом и не издается. Народ забывает Бога, больше предается мамоне и склоняется к язычеству. Конечно, таких жутких гонений на церковь, как в России, у них пока нет, но все же церковь властями угнетается.

Я прожил у старцев целый месяц, помогая им по хозяйству и в богослужении. За этот месяц для меня открылось высокое христианское служение старцев. Оказалось, что к ним безпрерывным потоком шел народ, чтобы услышать слово Божие, получить наставление и благословение. Старцы говорили, что народ ищет того, что он потерял в миру, и сбываются писания пророка Амоса: «Вот наступают дни, говорит Господь Бог, когда Я пошлю на землю голод, не голод хлеба, не жажду воды, но жажду слышания слов Господних. И будут ходить от моря до моря и скитаться от севера к востоку, ища слова Господня, и не найдут его». И старцы как могли утоляли духовный голод народа, и я чувствовал, что Господь с высоты своея видит и посылает Духа Святого на них, потому что нигде, обойдя много святых мест, я не видел более благодатного места, где так теплится огонек православия. Старцы трудились не покладая рук, отдавая сну не более четырех часов. По их молитвам я видел чудесные исцеления от болезней, изгнание демонов из бесноватых. Побыв у них месяц, я получил духовный заряд на всю жизнь. Теперь меня хоть распинай, хоть жги на костре, от Христа я уже никогда не отступлюсь.

После старцев я спустился к Черному морю и на побережье поклонился могиле апостола Симона Кананита. Был я и в Кахетии у мощей святой равноапостольной Нины - просветительницы Грузии. Надолго запомнилась мне эта древняя, четвертого века церковь, окруженная высокими темно-зелеными кипарисами, посаженными в давние времена паломниками из Иерусалима. Когда подходишь к гробнице святой Нины, то ощущаешь чудный, несказанный аромат, благоухание, ни с чем не сравнимое. И здесь сразу чувствуешь, как попадаешь под воздействие Божественной энергии, очищающей душу и пожигающей духовную скверну в тебе. Тело становится как бы невесомым, дыхание - легким и свободным, сердце - нестеснимым, голова - ясной. Душу охватывает тихая радость, а из глаз текут покаянные слезы.

Пришло время мне покидать Грузию и идти в Россию. Но не все коту масленица. Как вернулся в Россию, так сразу начались скорби. Возвращался я тем же путем и пришел во Владикавказ. Понемногу добрался до Ростова. Ходил я в подряснике, хотя добрые люди советовали его снять, чтобы не пострадать от властей. Как-то на ростовском рынке я сидел на ящике и рассказывал собравшимся вокруг меня людям о Христе. Подошел какой-то мужчина с портфелем. Послушал немного, а потом как взовьется:

- Это что такое?! В советское время разводят религиозную пропаганду. Держите его, а я пока сбегаю сообщу куда надо.

Меня никто не держал, и я продолжал свой рассказ. Но вот к нам подъехала машина, и доносчик указал на меня. И меня арестовали. В следственной тюрьме я сидел в камере с ворами, которые просто подыхали от скуки, не зная, чем себя занять. Был среди нас один начитанный бухгалтер, который по вечерам «тискал» им когда-то прочитанные романы. Наконец он иссяк. И воры пристали ко мне:

- Ну-ка, батя, тисни нам что-нибудь божественное.

Я им стал пересказывать Библию. Вначале они слушали небрежно. Курили, переговаривались. Но со временем насторожились, и если кто закуривал или произносил слово, резко обрывали.

Меня судили, обвинив в антисоветской и религиозной пропаганде, и дали десять лет лагерей и пять лет ссылки. Повезли меня на каторжную болотную стройку Беломоро-Балтийского канала имени товарища Сталина. Вечно промокшие, простуженные, с хриплыми голосами, надрывным кашлем, голодные, мы строили этот проклятый канал, оставляя по обе его стороны закопанные в землю трупы сотоварищей по заключению. Перед тем как бросить умершего в яму, конвойный охранник на всякий случай ширял его в грудь трехгранным штыком. Остальной срок я отмотал на Колыме. За старательную работу на Беломоро-Балтийском канале часть срока мне скостили, и когда перед войной я вышел на волю, то поехал на жительство в Псковскую область, где меня застала война.

Когда пришли немцы, вновь стали открываться церкви, и я в них пел в хоре и читал Апостол. Посетил я как-то городок Печоры, и так мне понравился Успенский монастырь, что сразу пошел к настоятелю, припал к его стопам и попросился в монастырские послушники. Был я еще молод и крепок телом, знал Священное Писание и церковный устав. И отец настоятель принял меня в монастырь. Вначале дали мне послушание в квасную. В больших деревянных чанах творил я монастырский квас. Дело это чистое и ответственное. Все делал с молитвой. Печь возжигал от лампады при иконе Успение Божией Матери. В чан лил поллитра освященной крещенской агиасмы. Перед началом дела ходил к своему духовнику игумену Савве и просил у него благословения. Затем отец эконом перевел меня на послушание в хлебную, тестомесом. Два года с Иисусовой молитвой я там ворочал веслом тесто. Потом на Псковском озере ловил для братской трапезы на похлебку снетка. Наконец-то меня постригли в рясофор, оставив мое природное имя. И пел я во славу Божию в хоре и читал Апостол. Еще занимался реставрацией старых Богослужебных книг, переплетая их с сугубым старанием. Все послушания исполнял старательно и с любовью, всегда помня слова из Священного Писания, что будет проклят всяк, кто свои дела творит с небрежением. Пребывая в монастыре, я окормлялся у старца игумена Саввы, который был добрый как хлеб и выучил меня тому, чего мне еще не хватало для спасения.

Так и окончилось мое странничество, ныне очерченное только стенами монастыря. Так и живу я в монастыре, спасая свою душу и молясь за весь грешный мир. Уже отсюда телом я никуда не уйду, а когда помру, братия здесь же, в монастыре положат меня в Богозданные пещеры, а душу с пением проводят к Богу.