Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"

 

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

Диакон Владимир Щанов

Родился в городе Лысково Нижегородской области. Закончил Ленинградское арктическое училище, затем Горьковский Госуниверситет. Работал полярником, моряком, журналистом. Сейчас — дьякон Свято-Троице-Макариев-Желтоводского женского монастыря Нижегородской епархии.

МОЛИТВА

Поезд никуда, казалось, не спешил. Ели, сосны проплывали плавно мимо окон; сосны, ели... Вагон подрагивал. Нет-нет, да и заползал в наш плацкарт густой дым от паровоза.

К полудню стало душно. Будто нарочно, останавливались очень часто. Однако народу от этого в нашем вагоне не прибавлялось. Я уже сутки не ел, денег осталось только на один стакан чаю.

Леса, леса, леса...

На очередном полустанке к нам шумно вошли люди. Их было человек десять, в основном женщины в черном. Проходы заполнились авоськами. Суетный шум тотчас прекратился, как они уселись, а поезд тронулся в свой неспешный путь. Напротив меня села женщина средних лет, усадив с собою поудобнее старушку. Несколько отдышавшись и помолчав, она заплакала. Крупные слезы текли по ее шекам. Она подбирала их шершавой ладонью и сбрасывала на пол.

Повисло молчание. Только вагон гремел своей дряхлостью и железными колесами. Однообразно смотрелись в окно ели, сосны.

— Господи, помилуй... — продолжая плакать, заговорила женщина. — Вот: на похороны едем, поздно сообщили-то... Сегодня ведь уже хоронят.

— А далеко вам? — спросил я, чувствуя, что ей надо было выговориться.

— Да не очень, часа два езды. Подождут, чай, а?

— Да подождут-подождут, Мань, — участливо и с готовностью подсказала ее родственница, сидевшая на ближней скамейке.

— Ой... Господи, помилуй, — словно отмывала слезами она свое горюшко. — Так вот: не чаем, когда и умрем-то. Суетимся-суетимся, а вот раз — и все. И хоронить едем. Самая младшая я у нас, в семье-то, от того, видать, и самая глупая: все плачу и плачу.

Скорбь лежала сумрачной тенью на лицах. Погиб один из их братьев.

— Всему свой срок, всему свой срок, — в ее голосе не было трагедии: она понимала, что в этой жизни нет ничего постоянного. Все мы приходим и уходим.

— По пьянке, видать, погиб-то...

— Маня, Маня — шепотом просили ее.

— А что Маня-то? — осушив глаза, спокойно сказала она, — мало ему было: предупреждали, уговаривали, а он пил и пил. О-ох... Господи, прости и помилуй!

Шел разговор. Мы ехали.

Потом, пооостыв, эта женщина оказалась самой бойкой. Ловко стала собирать на стол.

— Давайте, давайте, покушаем, еще никто не ел. Встали ни свет, ни заря. Пока до станции добрались, еле поспели.

Она по-домашнему, умело распоряжалась. Все покорно развернули свои сумки, разложили явства. Нарезая хлеб, колбасу, сыр, она сразу делала бутерброды.

От запаха пищи мне стало худо — в глазах запорошили серые точки, голова закружилась.

— Сынок, а ты что же? — вопрос не застал меня врасплох.

— Да нет, кушайте-кушайте, я недавно перекусил.

Взглянув на меня в упор, она сунула мне в руки бутербод. Держа его, я понял, что не смогу есть сразу: свело челюсти. Положил бутерброд на край стола.

— Я немного попозже, хорошо? — с усилием спросил я.

— Ну-ну, дорога-то, чай, дальняя? — с сочувствием проговорила она.

— Скушаешь опосля.

Перетерпев, я с неожиданной легкостью стал наблюдать, как они ели. Молчали.

И вот уже засуетились, собирая вещи. Поезд приближался к их станции.

Мы попрощались. Взяв узлы, они пошли по коридору. Вдруг Маня быстро взяла авоську у своей пожилой родственницы, и на ее удивленный взгляд живо откликнулась:

— Дай, дай ему пирожков на дорожку-то. Мы ведь уж приехали. Пусть покушает да помянет... Ему надо, надо, — и она выложила целый кулек.

Я сдался, стыдливо поблагодарив ее и всех родственников, уже выходивших на дощатый перрон.

Маня опять заплакала. Текли крупные слезы. Сбивший черный платок открыл черные с проседью волосы.

Мы неспешно двинулись. Наш поезд, гремя старостью, пустился по горячим от солнца, заржавевшим рельсам. Поплыли ели, сосны.

Как все просто... «Господи, помилуй... Господи, помилуй... Господи, помилуй», — умирение, согласие, соединение.

Чудная молитва. Она осталась во мне.